Был ли Г.П.Щедровицкий методологом?

У Френ­си­са Бэ­ко­на есть од­но ха­рак­тер­ное ме­сто: “При­ро­ду сле­ду­ет за­гнать пса­ми, вздер­нуть на ды­бу, из­на­си­ло­вать; ее нуж­но пы­тать, что­бы за­ста­вить вы­дать свои тай­ны, пре­вра­тить в ра­бу, вве­сти в рам­ки и управ­лять ею”.

Я как-то ска­зал о чем-то по­доб­ном Щед­ро­виц­ко­му, на­вер­ное не су­мев и не осо­бен­но ста­ра­ясь скрыть от­но­ше­ние к по­доб­ным иде­ям. Он сра­зу де­ла­ет стой­ку: “Чего­-чего, вы что, То­ля, то­же на­ту­ра­лист?” Я го­во­рю: “Не по­ни­маю, почему пре­крас­ное сло­во ‘на­ту­ра­лист’ вы пре­вра­ти­ли в ру­га­тель­ст­во. Кро­ме то­го: что вы ду­мае­те об эко­ло­гичес­ком под­хо­де?” От­вет: “По­ни­мае­те, что та­кое эко­ло­гичес­кий под­ход... Когда нор­маль­ный чело­век ви­дит кучу му­со­ра, он хочет ее уб­рать или ути­ли­зо­вать. Эко­лог же ого­ра­жи­ва­ет эту кучу за­борчиком и, са­мое глав­ное, ве­ша­ет на за­борчик умо­ляю­щую таб­личку: ‘По­жа­луй­ста, не на­до на это писать’ ”. Я ему го­во­рю: “Ге­ор­гий Пет­ро­вич, но ведь вы же не та­кой, как го­во­ри­те, как по­лучает­ся из ва­ших слов!” А он доб­ро­же­ла­тель­но при­щу­рил­ся и от­вечает: “А от­ку­да то­гда вы это знае­те?” И в этом “от­ку­да же то­гда знае­те” для нас и за­ключает­ся во­прос дей­ст­ви­тель­но­го чело­вечес­ко­го, гу­ма­ни­тар­но­го по­зна­ния.

У се­го­дняш­не­го мыш­ле­ния и со­от­вет­ст­вую­ще­го ци­ви­ли­за­ци­он­но­го ти­па, по су­ти, два ис­то­ка, раз­но­речивых и взаи­мо­дей­ст­вую­щих: один вос­хо­дит к ра­цио­на­лиз­му (и, от­сту­пая чуть еще на­зад, к бэ­ко­но­во-де­кар­тов­ской па­ра­диг­ме XVII ве­ка), вто­рой – к ро­ман­тиз­му (в пер­вую очередь име­ют­ся в ви­ду не­мец­кие ро­ман­ти­ки). Об этом, на­при­мер, го­во­рят два та­ких ав­то­ра, как Р.Тар­нас в сво­ей “Ис­то­рии за­пад­но­го мыш­ле­ния”, и Г.Га­да­мер (на­при­мер, в ра­бо­те “Миф и ра­зум”). Это два со­вер­шен­но раз­ных ав­то­ра (один аме­ри­ка­нец, дру­гой – еще жи­вой пат­ри­арх не­мец­кой со­вре­мен­ной клас­си­ки); ин­те­рес­но, что здесь, тем не ме­нее, они го­во­рят од­но и то же, да­же почти до­слов­но.

Пер­вый по­ток до­ми­ни­ро­вал уже до­воль­но дли­тель­ное вре­мя, не­сколь­ко ве­ков, оп­ре­де­лив три­умф так на­зы­вае­мых Но­вых На­ук, тех­но­ло­гиз­ма, тех­но­кра­тиз­ма и “идео­ло­гии ме­то­да”. “Вто­рой по­ток” со­хра­нял, ко­нечно, свою ис­то­ричес­кую не­пре­рыв­ность, но весь­ма ма­ло оп­ре­де­лял мыш­ле­ние, об­ра­зо­ва­ние, сти­ли и нра­вы ци­ви­ли­за­ции. Толь­ко начиная со вто­рой по­ло­ви­ны ХХ ве­ка, сначала мед­лен­но (и, ко­нечно, толь­ко на За­па­де), ста­ли ви­ди­мым об­ра­зом на­ка­п­ли­вать­ся и да­вать о се­бе знать при­зна­ки фун­да­мен­таль­ной транс­фор­ма­ции и сдви­га гло­баль­ной па­ра­диг­мы от тех­но­кра­тичес­кой к гу­ма­ни­тар­ной.

Мое мне­ние сле­дую­щее: тра­гизм, за­гад­ка и ве­личие чело­ве­ка Ге­ор­гия Пет­ро­вича Щед­ро­виц­ко­го во мно­гом со­сто­ит в том, что судь­ба и ис­то­рия рас­по­ря­ди­лись так, что в нем чрез­вычай­но мощ­но од­но­вре­мен­но при­сут­ст­во­ва­ли и раз­вер­ты­ва­лись эти два им­пуль­са, ко­то­рые во мно­гом по­ка что (име­ет­ся в ви­ду ши­ро­кое ис­то­ричес­кое “по­ка что”) про­ти­во­речивы и чрез­вычай­но труд­но под­да­ют­ся гар­мо­ни­за­ции. И так сло­жи­лось, что эти два начала – тех­но­кра­тичес­кое и гу­ма­ни­тар­ное, чело­вечес­кое, – реа­ли­зо­ва­лись в нем на двух раз­ных пла­нах: пер­вое оп­ре­де­ля­ло в ос­нов­ных чер­тах его “внеш­нее”, его де­ла, кон­цеп­ты, фор­му­ли­ров­ки; вто­рое же бы­ло со­кры­то в его “внут­рен­нем”. Для ме­ня прин­ци­пи­аль­но, что со­вер­шен­но од­но де­ло, что он де­лал и го­во­рил, а дру­гое де­ло – чем он был, или: что он есть.

Га­да­мер на­пи­сал эпо­халь­ную кни­гу “Ис­ти­на и ме­тод”, во мно­гом это ста­ло воз­мож­ным по­то­му, что уже ста­ли вид­ны и отчас­ти по­нят­ны те прин­ци­пи­аль­но важ­ные об­лас­ти чело­вечес­ко­го бы­тия, где эти по­ня­тия – ис­ти­ны и ме­то­да – ока­зы­ва­ют­ся не­со­вмес­ти­мы. Ис­ход­ные ин­туи­ции, ре­ле­вант­ные про­бле­ме, вы­ра­зил сре­ди пер­вых, на­вер­ное, Хай­дег­гер, в 1930-31 гг., на­при­мер в ста­тье “Учение Пла­то­на об ис­ти­не”. Он по­ка­зал, как у гре­ков, начиная где-то с Пла­то­на, ис­ти­на и не­со­кры­тость, пол­но­та бы­тия (aleteia) начина­ют “под­па­дать под яр­мо идеи” (eidos, idea). В суб­стан­ции Бы­тия ус­мат­ри­ва­ют­ся не­кие “иде­аль­ные” об­ра­зо­ва­ния, струк­ту­ры, ко­то­рые (вро­де бы...) со­став­ля­ют его ос­тов, ске­лет, ко­то­рые по­том эман­си­пи­ру­ют­ся из жи­вой тка­ни бы­тия и за­тем “ста­но­вят­ся над ним” – с пре­тен­зи­ей “ло­гичес­кой де­тер­ми­на­ции” и, по­про­сту го­во­ря, управ­ле­ния. Ана­ло­гичную по­пыт­ку де­ла­ет вся­кая ме­то­до­ло­гия: вычле­не­ние из жиз­ни, ин­ди­ви­ду­аль­ной и со­ци­аль­ной дея­тель­но­сти, не­ких иде­аль­ных, ло­ги­ко-со­об­раз­ных “ме­то­дов” (схем, кон­ст­рук­ций, струк­тур, про­грамм и т.п. – в лю­бом случае, “ске­ле­тов”), ко­то­рые яко­бы долж­ны оп­ре­де­лять все и вся и, ра­зу­ме­ет­ся са­мое важ­ное, управ­лять всем и вся.

Се­го­дня, – в ис­то­ричес­ком “се­го­дня”, – уже ве­ет дух кон­ца сто­ле­тия и но­во­го ты­сячеле­тия. Уже улов­ле­но и да­же про­пи­са­но мно­го но­во­го. На­при­мер: “Ис­кус­ст­во по­ни­ма­ния – это ведь не то осо­бое уме­ние, ко­то­ро­му мож­но обучить­ся, с тем что­бы стать тем, кто учил­ся это­му, чем-то вро­де про­фес­сио­наль­но­го ‘понимателя’, тол­мача – нет, это ис­кус­ст­во при­над­ле­жит бы­тию чело­ве­ка как та­ко­во­му и не­от­рыв­но от не­го... В этом смыс­ле так на­зы­вае­мые ‘нау­ки о духе’ по пра­ву но­сят на­име­но­ва­ние гу­ма­ни­тар­ных дис­ци­п­лин (humaniora). Впол­не воз­мож­но, что в Но­вое вре­мя – а это от­но­сит­ся к его сущ­но­сти – вы­сво­бо­ди­лись, ста­ли ав­то­ном­ны­ми ме­тод и нау­ка. На де­ле же <да­же эта научно-тех­но­ло­гичес­кая куль­ту­ра> тем не ме­нее не в со­стоя­нии окончатель­но сло­мать ту боль­шую, го­раз­до бо­лее ши­ро­кую рам­ку, ко­то­рой при­над­ле­жит чело­вечес­т­во” (Г.-Г. Га­да­мер. Ри­то­ри­ка и гер­ме­нев­ти­ка – Док­лад 1976 г.).

Мар­тин Бу­бер про­вел ана­ло­гичное и еще бо­лее глу­бо­кое раз­личение в “Двух об­раз­ах ве­ры” (раз­личив древ­не­иу­дей­скую, “бы­тий­ную” emuna – и гречес­кую, по мыс­ли­тель­ной фор­ме, pistis). Се­го­дня мы так­же все лучше по­ни­ма­ем, что к по­доб­ным же не­тех­но­ло­ги­зи­руе­мым “гу­ма­ни­тар­ным ве­щам” (чис­то чело­вечес­ким реа­ли­ям) при­над­ле­жит и соб­ст­вен­но “об­ра­зо­ва­ние”, в от­личие от обучения. Все это не бы­ло еще от­кры­то куль­ту­ре и мыс­ли се­ре­ди­ны сто­ле­тия, осо­бен­но в Со­вет­ском Сою­зе.

Чело­вечес­кое, humaniora, яв­ля­лись как раз те­ми ве­ща­ми, ко­то­рые “внеш­ний Щед­ро­виц­кий” прин­ци­пи­аль­но дол­жен был кри­ти­ко­вать и от­вер­гать. При­ве­ду случай из 1985 го­да, из ра­бо­ты так называемого “Круж­ка ЦСКА”.

В мар­те там состоялся мой док­лад про обы­ден­ность. На док­ла­де бы­ли Щед­ро­виц­кий и Ни­ки­та Г. Алек­се­ев. Де­ло вы­шло жар­ким. Я знал, что по­ня­тия “обы­ва­те­ля”, “про­сто чело­ве­ка”, “про­сто жиз­ни”, “во­об­ще ин­тел­ли­ген­та” и то­му по­доб­ные – для Щед­ро­виц­ко­го не­тер­пи­мы. А я – то им­пли­цит­но, то почти де­мон­ст­ра­тив­но – са­мо­оп­ре­де­лял­ся в по­доб­ной по­зи­ции. Случилось ожи­дае­мое, он начал бу­ше­вать. Я про­ци­ти­ро­вал, пом­ню, пла­то­нов­ско­го Со­кра­та, насчет “про­сто чело­ве­ка и муд­ро­сти”.

(Это ме­сто из “Про­та­го­ра”. Со­крат встречает юно­шу, ко­то­рый хочет, что­бы с ним за­ни­мал­ся зна­ме­ни­тый со­фист Про­та­гор. Со­крат спра­ши­ва­ет, чему он хочет обучать­ся у Про­та­го­ра. Они бы­ст­ро ус­та­нав­ли­ва­ют, что речь не идет об обучении ме­ди­цин­ско­му ис­кус­ст­ву, ли­бо иг­ре на ки­фа­ре и т.п. Юно­ша го­во­рит, что ему хочет­ся быть муд­рее... “и во­об­ще” (как ска­за­ли бы се­го­дня), – но, спра­ши­ва­ет Со­крат, в чем муд­рее и что это за “во­об­ще”? Кро­ме то­го, го­во­рит он, те­бе ведь при­дет­ся не толь­ко день­ги пла­тить, но и в ду­шу свою при­ни­мать нечто, чего ты по­ка сам не по­ни­ма­ешь. Ко­роче, Со­крат бы­ст­ро “про­бле­ма­ти­зи­ру­ет” юно­шу, и они от­прав­ля­ют­ся к Про­та­го­ру.

На со­от­вет­ст­вую­щий во­прос Со­кра­та Про­та­гор го­во­рит, что смысл его де­ла за­ключает­ся в том, что юно­ша, об­щаю­щий­ся с ним, “ка­ж­дый день бу­дет ухо­дить до­мой, став­ши лучше, чем вчера” (318 a-b). Со­крат вновь ста­вит свой во­прос о вая­те­лях, флей­ти­стах и т.п. и про­сит Про­та­го­ра кон­кре­ти­зи­ро­вать: в чем лучше ста­нет юно­ша? Про­та­гор го­во­рит, что это раз­личение Со­кра­та очень про­дук­тив­но и по­зво­ля­ет ему, Про­та­го­ру, ска­зать, что его вос­пи­та­ние со­вер­шен­ст­ву­ет чело­ве­ка не как спе­циа­ли­ста, но на­прав­ле­но на то, что­бы чело­век со­вер­шен­ст­во­вал­ся в управ­ле­нии сво­им до­мом, го­су­дар­ст­вом, а так­же как хо­ро­ший гра­ж­да­нин (318 e – 319 a). Со­крат го­во­рит, что это за­мечатель­но и что по­доб­ные качес­т­ва, мо­жет быть, суть во­об­ще глав­ней­шие, но за­гвозд­ка в том, что “это­му ис­кус­ст­ву нель­зя научить­ся”. Он при­во­дит свои ре­зо­ны: афи­ня­не, бес­спор­но, ум­ный на­род, и ко­гда они за­се­да­ют в На­род­ном Со­б­ра­нии, то по во­про­сам строи­тель­ст­ва ко­раб­лей они при­гла­ша­ют экс­пер­та­ми ко­ра­бель­щи­ков, по во­про­сам строи­тель­ст­ва не­дви­жи­мо­сти – строи­те­лей, но по во­про­сам управ­ле­ния го­ро­дом вся­кий мо­жет и дол­жен го­во­рить, не ог­ля­ды­ва­ясь на со­от­вет­ст­вую­щих экс­пер­тов, спе­циа­ли­стов, ибо та­ко­вых не су­ще­ст­ву­ет. Здесь нет “про­фес­сио­на­лиз­ма”, ско­рее важ­на рас­су­ди­тель­ность чело­ве­ка, по­ря­дочность, муд­рость, все то, что на­зы­ва­ет­ся труд­но­пе­ре­во­ди­мым сло­вом arete.)

На­зре­вал взрыв, и он про­изо­шел на при­ми­ряю­щей по­пыт­ке Алек­сее­ва, ко­гда тот начал всех, и в пер­вую очередь Щед­ро­виц­ко­го, ус­по­каи­вать: “Ну лад­но, Ге­ор­гий, лю­ди в жиз­ни идут раз­ны­ми син­кре­тичес­ки­ми пу­тя­ми...” – “Да нет же, Кит !! (т.е. Ни­ки­та) – бу­к­валь­но про­кричал Щед­ро­виц­кий. – Где эти муд­ре­цы, где они?! Ты их ви­дел?! Это же все вра­нье! Не­ту ничего та­ко­го! Или что? – от нас тре­бу­ет­ся сейчас Ана­то­лия Ар­кадь­е­вича при­знать муд­ре­цом?!”

И так да­лее. Учитель умел сры­вать док­ла­ды, это­го не от­ни­мешь.

Но го­да через два, ко­гда я ра­бо­тал по те­мам анг­лий­ской ана­ли­тичес­кой фи­ло­со­фии, он мне ска­зал “То­ля, чего вы все пы­тае­тесь най­ти ка­кой-то псев­до­объ­ек­тив­ный смысл в этой ана­ли­тичес­кой фи­ло­со­фии? Все пы­тае­тесь объ­ек­ти­ви­ро­вать ее ка­кое-то куль­тур­ное со­дер­жа­ние и значение, впи­сать ее в ка­кую-то сфе­ру – как там, мол, бы­ло по су­ще­ст­ву. Я вам ска­жу: ничего там не бы­ло осо­бен­но­го, как, впрочем, и вез­де. Бы­ло скучно. И со все­ми ва­ши­ми “сфе­ра­ми” точно так же; скучно там, и все. А вот поя­вил­ся Люд­виг Вит­ген­штейн, и ста­ло не так скучно. А по­том сно­ва бу­дет скучно. И иначе не бы­ва­ет.”

Вы­ше мы го­во­ри­ли о двух по­то­ках, от­сту­пив, пусть чис­то но­ми­наль­но, при­мер­но до XVII-XVIII вв. Но мож­но пой­ти и глуб­же. На­ше мыш­ле­ние и куль­ту­ра сто­ят на двух ко­лон­нах: иу­део-хри­сти­ан­ской и гре­ко-ан­тичной. Пер­вая име­ет од­ним из сво­их ос­но­во­по­ла­гаю­щих ми­фов ис­то­рию о гре­хо­па­де­нии. У вто­рой в этом же качес­т­ве есть миф о Про­ме­тее. Фрид­рих Ниц­ше (“Ро­ж­де­ние тра­ге­дии из ду­ха му­зы­ки”, §9) спра­вед­ли­во ска­зал, что со­от­но­ше­ние ме­ж­ду ни­ми – как ме­ж­ду “се­ст­рой и бра­том”. Он на­звал пер­вый миф по пре­иму­ще­ст­ву жен­ским, вто­рой – по пре­иму­ще­ст­ву муж­ским. Бес­спор­но, что ко­гда мы мыс­лим “внеш­не­го Щед­ро­виц­ко­го”, он мо­жет свя­зать­ся у нас с ти­та­ничес­ким про­ме­те­ев­ским об­ра­зом, с ра­ди­каль­но муж­ским дея­тель­ным началом. Но здесь, кста­ти, мож­но, ком­по­зи­ци­он­но удачно, вер­нуть­ся к пла­то­но­во­му “Про­та­го­ру”.

Со­крат, на очеред­ном ви­ра­же про­бле­ма­ти­за­ции, го­во­рит Про­та­го­ру: ты все вре­мя го­во­ришь нам об этой об­щечело­вечес­кой “муд­ро­сти”, “доб­ро­де­те­ли”, о труд­но­уло­ви­мой “аре­тэ”. Но – о чем, соб­ст­вен­но, идет речь? Мож­но ли хо­тя бы по­ка­зать нам это arete, за­дать его дей­ст­ви­тель­ность, ес­ли по­ка да­же не го­во­рить об обучении ему?

На это Про­та­гор рас­ска­зы­ва­ет чудес­ный миф.

Ко­гда бо­ги соз­да­ли жи­вот­ных и лю­дей, то на­де­лять их раз­личны­ми спо­соб­но­стя­ми ста­ли Про­ме­тей и Эпи­ме­тей. Эпи­ме­тей вы­про­сил у Про­ме­тея со­гла­сия на то, что­бы сде­лать все са­мо­му. И Эпи­ме­тей раз­дал всем жи­вот­ным спе­ци­аль­ные спо­соб­но­сти (ле­тать, пла­вать в во­де, пи­тать­ся тра­вой или мя­сом и т.п.); лю­дям ничего из это­го не ос­та­лось. То­гда Про­ме­тей, для спа­се­ния ро­да люд­ско­го, вы­крал из мас­тер­ской бо­гов раз­личные ис­кус­ст­ва (“тех­ни­ки”, “тех­но­ло­гии”) и огонь и пе­ре­дал это лю­дям, со­от­вет­ст­вен­но научив лю­дей этим ис­кус­ст­вам. Лю­ди, та­ким об­ра­зом, смог­ли вы­жить, бо­лее то­го – они ока­за­лись в род­ст­ве с бо­га­ми, а по­то­му ста­ли, во-пер­вых, воз­дви­гать им ал­та­ри и по­кло­нять­ся, во-вто­рых, чле­но­раз­дель­но го­во­рить и все ис­кус­но име­но­вать и, в-треть­их, стро­ить жи­ли­ща, па­хать зем­лю, де­лать оде­ж­ду и т.п. Но! – у них не по­лучалось жить со­вме­ст­но, что, по жиз­ни, тре­бо­ва­лось. Как толь­ко они схо­ди­лись в со­об­ще­ст­во, то сра­зу начина­ли оби­жать друг дру­га и ссо­рить­ся. То­гда Зевс стал опа­сать­ся, что чело­вечес­кий род, по дан­ной причине, по­гиб­нет; он по­слал Гер­ме­са, что­бы тот при­нес лю­дям Спра­вед­ли­вость и Прав­ду. Гер­мес спра­ши­ва­ет: “Как раз­де­лить ме­ж­ду людь­ми эти да­ры?” Зевс го­во­рит: “Что ты име­ешь в ви­ду?” Гер­мес: “Ведь по­ка жизнь лю­дей так уст­рое­на, что лишь не­мно­гие вла­де­ют, ска­жем, ме­ди­цин­ским де­лом, но на всех их ис­кус­ст­ва хва­та­ет; иные не­мно­гие вла­де­ют плот­ниц­ким де­лом – и плот­ничают на ос­таль­ных; ко­роче, есть раз­де­ле­ние функ­ций”. Зевс го­во­рит: “Нет, здесь долж­но быть иначе. Спра­вед­ли­вость и Прав­ду нуж­но рас­пре­де­лить так, что­бы ка­ж­дый был к ним причас­тен. Не смо­гут лю­ди жить со­об­ща, ес­ли толь­ко не­ко­то­рые бу­дут об­ла­дать со­от­вет­ст­вую­щи­ми спо­соб­но­стя­ми”.

Чис­то муж­ско­го, Про­ме­те­ев­ско­го, начала не­дос­та­точно для пол­но­ты и со­хра­не­ния Жиз­ни. Дол­жен поя­вить­ся Гер­мес, су­ще­ст­во по оп­ре­де­ле­нию гар­мо­ни­зи­рую­щее, “про­ме­жу­точное”, под­виж­ное, мяг­ко ме­няю­щее свои внеш­ние фор­мы, в прин­ци­пе – суще­ст­во му­же­ско-жен­ское, во мно­гом (по су­ти и по ми­фу) до­пол­няю­щий Про­ме­тея, ком­пле­мен­тар­ный ему. Бы­ли ли у Ге­ор­гия Пет­ро­вича по­доб­ные качес­т­ва? Ко­нечно. Но под­пус­кал ли “внеш­ний Щед­ро­виц­кий” их к внеш­не­му про­яв­ле­нию, бо­лее то­го – к фик­са­ции в сло­вес­ной или смы­сло­вой фор­ме? Аб­со­лют­но нет!

Я как-то был глу­бо­ко по­тря­сен. Как раз по­сле той “раз­бор­ки” на док­ла­де про обы­ден­ность, через па­ру дней, я прие­хал к не­му в гос­ти. В квар­ти­ре ви­се­ла ин­те­рес­ная кар­ти­на, не­мно­го в ду­хе экс­прес­сио­низ­ма: изо­бра­же­ны об­на­жен­ные мужчина и жен­щи­на, по ком­по­зи­ции как Адам и Ева в раю, и мужчина этот, очень мус­ку­ли­стый, дер­жит в на­пря­жен­ной пра­вой ру­ке боль­шой гаечный ключ. Я был шо­ки­ро­ван та­кой ин­тер­пре­та­ци­ей. Я пом­ню эту кар­ти­ну до сих пор.

Он был ок­ру­жен очень жес­то­кой жиз­нью, очень жес­то­ким мыш­ле­ни­ем, причем та дей­ст­ви­тель­ность свою же­ст­кость у­мно­жа­ла на не­кую все­об­щую ил­лю­зор­ность и на бо­лез­нен­ность, не­здо­ро­вость. Мне рас­ска­зы­ва­ли, на­при­мер, та­кой случай: как-то раз Иль­ен­ков с ком­па­ни­ей гу­ля­ли всю ночь, а под ут­ро за­ва­ли­лись к ко­му-то из фи­ло­со­фов до­мой; и Иль­ен­ков нес в ру­ках ог­ром­ную, почти в метр, пла­ст­мас­со­вую бу­к­ву “Я”. Что это та­кое? – спра­ши­ва­ет его друг-фи­ло­соф. Иль­ен­ков от­вечает: Это “транс­цен­ден­таль­ное Я”, ка­ко­вое я снял с вит­ри­ны ма­га­зи­на “Мя­со”.

Мой зна­ко­мый рас­ска­зал мне эту ис­то­рию с ве­се­лым эн­ту­зи­аз­мом, но я почув­ст­во­вал, что ве­се­лье – ве­сель­ем, но есть в этом что-то кар­ди­наль­но не­здо­ро­вое. Это бы­ло мрачней­шее вре­мя. Ге­ни­са­рет­ский спра­вед­ли­во за­ме­тил: “Хо­тим мы или не хо­тим, но ме­то­до­ло­гия не­сла на се­бе все вре­мя ро­до­вую трав­му мар­ксо­ид­но­го про­ис­хо­ж­де­ния”. В Со­вет­ском Сою­зе спо­ри­ли два ви­да мыш­ле­ния: с ма­те­риа­ли­стичес­ким ес­те­ст­вен­но­научным под­хо­дом на­чи­на­ло спо­рить со­вет­ское нео­ге­гель­ян­ст­во, ко­то­рое очень ра­до­ва­лось, ко­гда, про­тас­ки­вая сло­во “диа­лек­тичес­кий”, оно счита­ло се­бя оп­по­нен­том и по­бе­ди­те­лем “ма­те­риа­лиз­ма”. И оно тя­ну­ло бу­к­ву с люминесцентной вит­ри­ны ма­га­зи­на “Мя­со” – и очень ра­до­ва­лось. Бр-р-р... Но не сле­ду­ет за­бы­вать, что те лю­ди, ко­то­рые про­тя­ну­ли на се­бе это жут­кое вре­мя – по­ис­ти­не ги­ган­ты и, по­про­сту го­во­ря, куль­тур­но-ис­то­ричес­кие мучени­ки. Нам се­го­дня мно­го боль­ше да­но, но есть ли у нас их ве­ли­кие си­лы?

Так что бы­ло не до “жен­ских качеств”. Мяг­кость, муд­рость, лю­бовь, жизнь – все сло­ва жен­ско­го ро­да ухо­ди­ли глу­бо­ко под зем­лю, в са­мые за­пря­тан­ные глу­би ду­ши. “До лучших дней, до бу­ду­щей за­ри ухо­дит свет под­зем­ною тро­пою”. На­до бы­ло дер­жать мар­ку, на внеш­нем пла­не. Пом­ню та­кой случай. Де­ло бы­ло на от­кры­том се­ми­на­ре в Губ­кин­ском ин­сти­ту­те. Ге­ор­гий Пет­ро­вич де­лал док­лад, а по­том, во вре­мя дис­кус­сии, один мо­ло­дой чело­век стал с ним о чем-то спо­рить, пря­мо бо­дать­ся. На­при­мер, он по­пы­тал­ся пой­мать Ге­ор­гия Пет­ро­вича яко­бы в ди­лем­му “ос­нов­но­го во­про­са фи­ло­со­фии”.

– “По­зволь­те!” – вос­кли­цал он. – “То­гда от­веть­те, что для вас пер­вично?” Щед­ро­виц­кий ус­та­ло на не­го по­смот­рел: “Вас ин­те­ре­су­ет, ко­гда я ро­дил­ся? Я мо­гу на­звать ме­сто и при­бли­зи­тель­ное вре­мя”. И то­му по­доб­ное. По­сле док­ла­да мы вме­сте вы­хо­ди­ли из ау­ди­то­рии. Я начал ка­кой-то во­прос: “Ге­ор­гий Пет­ро­вич, а вот...” Он ме­ня пре­рвал сло­ва­ми: “То­ля, пой­дем­те схо­дим в туа­лет”. Ну, ра­зу­ме­ет­ся, по­шли. Вид у не­го был до­воль­но из­мучен­ный, ему бы­ло труд­но. Я ему ска­зал: “Ге­ор­гий Пет­ро­вич, чего вы так реа­ги­ро­ва­ли, ну ка­кой-то там юно­ша, ну по­шу­мел”. А мы сто­им у со­от­вет­ст­вую­щих сна­ря­дов, и тут он от­влек­ся от ес­те­ст­вен­но­го про­цес­са, по­вер­нул­ся ко мне, гля­нул ус­та­лы­ми, изу­ми­тель­ны­ми и очень про­сты­ми гла­за­ми (та­кие гла­за бы­ли у мое­го де­да – ста­ро­го и муд­ро­го мес­течко­во­го иу­дея, ко­то­рый не кончал ни­ка­ких “ака­де­ми­ев”) и очень вы­ра­зи­тель­но про­из­нес: “По­ни­мае­те, То­ля, на­до же все вре­мя дер­жать мар­ку!”

Я все вре­мя чув­ст­во­вал, что в нем это бы­ло, жи­ло. Но он не хо­тел про­пус­кать это в реф­лек­сию и, сле­до­ва­тель­но, в свои сло­ва и ин­тер­пре­та­ции. И по­то­му се­го­дня мне пред­став­ля­ют­ся не столь важ­ны­ми идеи и тек­сты ГП “са­ми по се­бе”. К при­ме­ру, я за­сел за от­дель­ные ста­тьи из тол­сто­го то­ма из­бран­ных тру­дов, вспом­нил, с ка­ким уг­луб­ле­ни­ем я вчиты­вал­ся 15 лет на­зад в ка­ж­дую фра­зу этих ста­тей в биб­лио­те­ке... И что се­го­дня? – почти ничего. Бу­дут ли лю­ди вчиты­вать­ся в эти тек­сты, вы­мы­вать из них скры­тые кру­пи­цы глу­бо­ких смы­слов? Со­мни­тель­но. (При этом я считаю чрез­вычай­но важ­ной и цен­ной всю из­да­тель­скую ра­бо­ту, ко­то­рая ве­дет­ся в свя­зи с его кни­га­ми, стать­я­ми, ар­хи­вом). Учитель ри­со­вал на дос­ке боль­шой пря­мо­уголь­ник, по­том чер­тил в нем па­ру чело­вечков и про­во­дил па­ру стре­лок; сейчас эти схе­мы опуб­ли­ко­ва­ны ти­по­граф­ским спо­со­бом. С со­от­вет­ст­вую­щи­ми тео­ре­тичес­ки­ми кон­тек­ста­ми и па­ра­гра­фа­ми. Смо­жет ли кто-то вос­соз­дать хоть ты­сячную часть то­го Смыс­ла, ко­то­рый воз­ни­кал в ком­на­те, ко­гда ри­со­ва­лась Схе­ма? Ну ко­нечно же, нет. Итак, ос­та­ет­ся ли чело­век (не его мыс­ли, ска­жем, а сам чело­век) в сво­их де­лах, в пре­сло­ву­тых про­дук­тах и ре­зуль­та­тах сво­ей дея­тель­но­сти? Урок Щед­ро­виц­ко­го с очевид­но­стью по­ка­зы­ва­ет, что нет, не ос­та­ет­ся.

Ино­гда он го­рячо пы­тал­ся свои­ми тео­рия­ми и сло­ва­ми до­ка­зать про­ти­во­по­лож­ное. Но он сам – не тем, по­вто­ряю, что он де­лал и го­во­рил, но тем, чем он был (или есть – ?) убе­ди­тель­но мне по­ка­зал об­рат­ное. Я вспо­ми­наю его по­хо­ро­ны в Дон­ском мо­на­сты­ре. Раз­ные ува­жае­мые лю­ди го­во­ри­ли раз­ные сло­ва. Ска­зал ли кто-нибудь хоть нечто на­стоя­щее о нем, хоть отчас­ти от­вечаю­щее ре­аль­ной си­туа­ции, ко­то­рая вдруг не­об­ра­ти­мо воз­ник­ла по­сле его ухо­да? Нет. Но я ви­дел, как пла­кал Ге­ни­са­рет­ский. Я то­гда почув­ст­во­вал, что ли­бо мы еще не уме­ем го­во­рить нуж­ные сло­ва, ли­бо это во­об­ще не да­но чело­ве­ку.

По­слу­шай­те, мно­го ли мы мо­жем ска­зать о нем? Им­ма­нет­но-ме­то­до­ло­гичес­кие ин­тер­пре­та­ции его, как чело­ве­ка, ка­жут­ся мне об­речен­ны­ми на ра­ди­каль­ную од­но­сто­рон­ность и ущерб­ность. В оформ­лен­ной, “внеш­ней” ме­то­до­ло­гии про­сто нет и близ­ко ни­ка­ких средств для это­го. В сво­ей су­ти он был по­ляр­ной про­ти­во­по­лож­но­стью сво­ему де­ти­щу. И очень мно­гие тя­ну­лись к не­му (или к это­му в нем), а не к ме­то­до­ло­гии. Но мож­но ли по­нять то, что не бы­ло вы­ра­же­но? – ес­ли то, что есть, не сов­па­да­ет с тем, что го­во­рит­ся, пусть да­же го­во­рит­ся им са­мим. Что вы­ше по­зна­ния? (Или, дру­ги­ми сло­ва­ми, с чего начина­ет­ся дей­ст­ви­тель­ное по­зна­ние?)

При­ве­ду один уди­ви­тель­ный случай. Не так дав­но я го­во­рил с од­ним из тех, кто с кон­ца 60-х был в чис­ле его бли­жай­ших учени­ков. Чудес­ный, тон­кий чело­век. И вот, ме­ж­ду прочим, он пред­ло­жил мне на­пи­сать со­пос­та­ви­тель­ное рас­смот­ре­ние “Ру­дольф Штей­нер – Ге­ор­гий Щед­ро­виц­кий”. Я го­во­рю: “По­ни­ма­ешь, что ме­ня бы дей­ст­ви­тель­но ин­те­ре­со­ва­ло (ра­зу­ме­ет­ся, не как по­тен­ци­аль­но­го ав­то­ра), так это его точно, жиз­нен­но и ху­до­же­ст­вен­но на­пи­сан­ная био­гра­фия. Мне ка­жет­ся, что нуж­но имен­но это, а не очеред­ная кон­цеп­туа­ли­за­ция, пусть и со­пос­та­ви­тель­ная”. Он молчит. Я ему го­во­рю: “Ну ты же столь­ко мно­го зна­ешь о нем. На­пи­ши – про­сто жи­тей­ские вос­по­ми­на­ния”. От­вет: “По­ни­ма­ешь, не бу­ду и не мо­гу. Де­ло в том, что вос­по­ми­на­ния, как жанр, пи­шут о лю­дях...” – Я: “И что?!” – “Да нет, ничего. Но ведь су­ще­ст­во с Мар­са мо­жет впол­не при­ки­нуть­ся тво­ей те­туш­кой или школь­ным то­ва­ри­щем. Но как-то слож­но в этом случае пи­сать вос­по­ми­на­ния”.

Ну, пусть это чудо­вищ­ная абер­ра­ция. Но здесь я яв­но по­нял: нет по­зна­ния и по­ни­ма­ния чело­ве­ка, ес­ли нет люб­ви к не­му. И се­го­дня речь мо­жет ид­ти о дей­ст­ви­тель­но чело­вечес­кой, гу­ма­ни­тар­ной ре-ин­те­пре­та­ции его об­раза и его го­ло­са. Ко­нечно, в короткой статье не­воз­мож­но это “ло­гичес­ки” или, не дай Бог, тек­сто­ло­гичес­ки “обос­но­вать”. Как он мне как-то ска­зал: “Чего?! Обос­но­вать?! Ес­ли вам, То­ля, нуж­ны обос­но­ва­ния, то ва­ли­те в ва­шу Ака­де­мию, на все эти Ученые Со­ве­ты, там как раз все обос­но­вы­ва­ют”.

Мо­жет быть, по­сте­пен­но начнут сме­нять­ся кон­тек­сты: не На­торп и Ко­ген, а Ниц­ше и Кир­ке­гор; не Вит­ген­штейн-1, а Вит­ген­штейн-2; не Ла­ка­тос, а Га­да­мер; не Гус­серль “Ло­гичес­ких ис­сле­до­ва­ний”, а Гус­серль “Кри­зи­са” и “жиз­нен­но­го ми­ра”. (Мы име­ем здесь в ви­ду ши­ро­кое сме­ще­ние в фи­ло­со­фии, на­блю­дае­мое с начала ХХ в.: от фи­ло­соф­ской ло­ги­ки и гно­сео­ло­гии, а так­же ло­гичес­кой ме­то­до­ло­гии, – к ме­нее ра­цио­на­ли­зи­руе­мым и ме­нее “ло­ги­зи­руе­мым” на­прав­ле­ни­ям фи­ло­со­фии жиз­ни, фе­но­ме­но­ло­гии и гер­ме­нев­ти­ки. При этом по­нят­но, что кон­текст за­да­ет­ся не пло­ской оп­по­зи­ци­ей “ра­цио­наль­ное-ир­ра­цио­наль­ное”, но, ско­рее, иде­ей раз­ных форм ра­цио­наль­но­сти, мно­же­ст­вен­ность и не­клас­сичность ко­то­рых осо­бен­но про­яви­лась во вто­рой по­ло­ви­не ХХ века).

Ра­зу­ме­ет­ся, я не ска­жу: вот, есть та­кая гран­ди­оз­ная ра­бо­та, да­вай­те про­ри­су­ем це­ли, да­вай­те ее спро­грам­ми­ру­ем и со­вер­шим! Но я бы ска­зал, что мож­но по­нять сле­дую­щее: уже начал­ся и идет ка­кой-то круп­ный и ти­хий про­цесс, где по­доб­ное про­сто бу­дет про­ис­хо­дить. Он ведь дав­но начал­ся в чьих-то ду­шах: так – у Рап­па­пор­та, иначе – у Ге­ни­са­рет­ско­го, еще как-то – на­вер­ное, у мно­гих дру­гих. Мо­жет быть, но это уже во вто­рую или в 42-ю очередь, то­гда и тот ре­аль­ный мно­же­ст­вен­ный ме­та­мор­фоз, ко­то­рый во мно­гих из нас (и в куль­ту­ре, на­вер­ное) со­вер­ша­ла и со­вер­ша­ет ме­то­до­ло­гия, смо­жет быть по­нят. Ос­таль­ное, в дан­ном во­про­се, – субъ­ек­тив­но скучно, а объ­ек­тив­но – бес­пер­спек­тив­но. Ведь глав­ный при­знак жи­во­го есть ме­та­мор­фоз.

Ге­ор­гий Пет­ро­вич был почти пре­дель­ным вы­ра­зи­те­лем гор­до­го, сво­бод­но­го и бла­го­род­ней­ше­го ин­ди­ви­дуа­лиз­ма. Ин­ди­ви­дуа­лизм та­ко­го мас­шта­ба – лучший га­рант жиз­нен­но­сти де­ла, пре­гра­да на пу­ти вся­кой од­но­значной фик­са­ции фор­мы. В ис­то­рии есть не­ма­ло пре­крас­ных при­ме­ров то­му – от Со­кра­та до Криш­на­мур­ти.

 Как-то раз я дол­жен был де­лать док­лад на “внут­рен­нем се­ми­на­ре”. За па­ру дней до то­го мне по­зво­нил Щед­ро­виц­кий и ска­зал: “То­ля, я дол­жен срочно отъ­е­хать, так что ме­ня на се­ми­на­ре не бу­дет. За­се­да­ние про­ве­дет ли­бо Петр, ли­бо Гро­мы­ко. Я, ра­зу­ме­ет­ся, по­том бу­ду вни­ма­тель­но слу­шать плен­ку”. Ну, насчет про­слу­ши­ва­ния плен­ки я не стро­ил ил­лю­зий, но док­лад, ко­нечно, сде­лал. Од­на­ко, при­зна­юсь пря­мо, и са­ма ат­мо­сфе­ра док­ла­да, и его об­су­ж­де­ние мне бы­ли как-то не осо­бо ин­те­рес­ны. По­том ме­ня ГП спра­ши­ва­ет: “Ну, как про­шло ва­ше со­об­ще­ние?” Я от­вечаю: “Да, при­знать­ся, ни­как. Я чув­ст­во­вал, что ни­как не мо­гу уло­вить смысл – а зачем все это?” Учитель го­во­рит: “Хм... Та­кое ва­ше на­строе­ние бы­ло пря­мо свя­за­но с мо­им от­сут­ст­ви­ем?” – “Ко­нечно.” – “А вы по­про­буй­те это объ­ек­ти­ви­ро­вать, в мыс­ле­дея­тель­но­ст­ном пла­не. Чего вам по су­ти не­дос­та­ва­ло?” – “По­ни­мае­те, – от­вечаю я ему, – в ком­на­те не бы­ло ни­ка­кой внут­рен­ней орг­струк­ту­ры; а так­же – ни­ка­кой смы­сло­вой струк­ту­ры. При­мер­но так. Не знаю, прав­да, на­сколь­ко вас уст­раи­ва­ет та­кая объ­ек­ти­ва­ция.” – “Впол­не уст­раи­ва­ет. Я де­лаю вы­вод, что вы, как док­ладчик, не смог­ли про­из­ве­сти те­ма­тичес­кий смысл, а Петр, как ве­ду­щий, не смог си­туа­цию ор­га­ни­зо­вать”. Я в от­вет: “Ге­ор­гий Пет­ро­вич, я не­сколь­ко не о том. Во-пер­вых, те­ма­тичес­кие смыс­лы я мо­гу ус­пеш­но про­из­во­дить у се­бя до­ма или в Биб­лио­те­ке имени Ле­ни­на. Во-вто­рых, Петр тут то­же не при чем; он все хо­ро­шо вел, за­да­вал со­дер­жа­тель­ные во­про­сы и так да­лее.” – “По­слу­шай­те, а чего вам то­гда на­до? Вы по­ро­ж­дае­те смыс­лы, Петр ор­га­ни­зо­вы­ва­ет ком­му­ни­ка­цию. Чего вам на­до? Толь­ко, по­жа­луй­ста, не го­во­ри­те, что вы до­мо­гае­тесь мо­ей люб­ви”.

(A propos. Все это бы­ло при­мер­но в по­ру мо­их док­ла­дов о Вит­ген­штей­не. На од­ном из них Ге­ор­гий Пет­ро­вич про­из­нес за­пом­нив­шую­ся мне фра­зу: “То­ля, а ведь я вас по­сле­до­ва­тель­но не­на­ви­жу. И по­это­му бу­ду по­сле­до­ва­тель­но уничто­жать. Но вы не сму­щай­тесь, я ведь мо­гу лю­бить толь­ко тех, ко­го не­на­ви­жу”. Я ему го­во­рю: “Ну ко­нечно, я все это пре­крас­но знаю.”)

Но вер­нусь к раз­го­во­ру. Я от­вечаю: “Ге­ор­гий Пет­ро­вич, как пи­са­ла Ахмадулина, – ни сло­ва о люб­ви! Да­вай­те ос­та­нем­ся в плос­ко­сти смы­слов и значений.” – “Вот-вот, да­вай­те ос­та­нем­ся.” – “По­ни­мае­те, Ге­ор­гий Пет­ро­вич, мне на­до, по скла­ду на­ту­ры ве­ро­ят­но, что­бы рас­хри­стан­ная ком­му­ни­ка­ция, в ко­то­рой все на­хо­дит­ся в дви­же­нии, в по­ис­ке и в дис­кус­сии, в ко­то­рой все смыс­лы и значения на хо­ду стро­ят­ся, раз­мы­ва­ют­ся, плы­вут, – что­бы та­кая ком­му­ни­ка­ция все же име­ла не­кую ин­стан­цию, мо­гу­щую эти смыс­лы по­рой кри­стал­ли­зо­вать, от­фик­си­ро­вать. И то, что я толь­ко вас лично ви­жу в качес­т­ве та­кой ин­стан­ции, это со­вер­шен­но не по­вод кри­ти­ко­вать Пет­ра как ве­ду­ще­го.” Он го­во­рит: “Чего­-чего? Это что, из об­лас­ти ‘на чем серд­це ус­по­ко­ит­ся’ ? ” – “Ну да, ко­нечно. Но – ведь так лю­ди жи­вут. А кро­ме то­го – мы же ва­ши учени­ки.” Тут гла­за его за­свер­ка­ли. “По­слу­шай­те, То­ля, я при­мер­но знаю, как лю­ди жи­вут, но, об­ра­ти­те вни­ма­ние, ме­ня это ма­ло ин­те­ре­су­ет. Это вас ин­те­ре­су­ет, с ва­шим жиз­не­дея­тель­но­ст­ным под­хо­дом. Мо­жет быть, еще ко­го-то, ну на­при­мер...” Я его пе­ре­бил: “Ну да­вай­те без имен, Ге­ор­гий Пет­ро­вич.” – “Вот-вот! Сейчас вы мне начне­те го­во­рить ка­кую-то ин­тел­ли­гент­скую ахи­нею, вро­де то­го, что здесь за­тра­ги­ва­ет­ся честь жен­щи­ны или что-то, в лю­бом случае, в этом же ду­хе. Но ме­ня, То­ля, все это ма­ло ин­те­ре­су­ет! А вы вот лучше от­веть­те на во­прос: а для ме­ня, для ГП, кто вы­сту­па­ет в ро­ли этой ва­шей ‘смыс­лок­ри­стал­ли­зую­щей ин­стан­ции’? Кто?” – “Ну по­нят­но, – го­во­рю я. – Ни­кто. Вы са­ми.” – “Ага, кое-­что по­ня­ли? И в этой свя­зи за­ду­май­тесь, что это то­гда оз­начает: быть мо­им учени­ком?”

Я ду­маю, он сам все ска­зал. И ес­ли еще не­мно­го до­ду­мать са­му суть то­го им­пуль­са, ко­то­рый он нес (не “бу­к­ву учения”, не фор­му ис­то­ричес­кой тра­ди­ции, в ко­то­рую этот им­пульс об­ле­кал­ся), то мож­но ощу­тить, с ка­кой ло­гичес­кой и эк­зи­стен­ци­аль­ной не­из­беж­но­стью, все сно­ва и сно­ва, в его судь­бе воз­ни­кал эле­мент по­ис­ти­не вы­со­ко­го тра­гиз­ма.