eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

«Московский методологический кружок: основные программные идеи и формы организации интеллектуальных практик» - 1-я часть

В.Г. Марача

В 2003 году исполнилось пятьдесят лет Московскому методологическому кружку (ММК), созданному в 1953 году на философском факультете МГУ и называвшемуся вначале логическим – до того момента, когда разошлись пути его отцов-основателей: Б.А. Грушина, А.А. Зиновьева, М.К. Мамардашвили и Г.П. Щедровицкого. В 1958 году Кружок возглавил Г.П. Щедровицкий, остававшийся его лидером до самой своей смерти в 1994 году. По решению его учеников – участников продолжающего интеллектуальную традицию ММК методологического движения – полувековой юбилей Кружка отмечается 23 февраля 2004 года, в один день с другой знаменательной датой – 75-летием Г.П. Щедровицкого.

Цель данной работы – дать краткий очерк основных программных идей и форм организации интеллектуальных практик ММК[1]. Рассматривая содержательное продвижение Кружка в тесной связи с обеспечивающими его способами построения коллективного мышления и деятельности (мыследеятельности), мы стремимся следовать принципам деятельностного подхода, то есть судить о достижениях ММК по его собственным, внутренним меркам[2].

1

1.1. На рубеже 40-50-х годов XX века логика была единственной разрешенной в СССР отдушиной для философской мысли. Год, когда встретились весьма молодые в то время основатели Кружка – 1953-й – был годом смерти И.В. Сталина, буквально через два-три месяца после которой начались очень сложные политические и социальные пертурбации. «И одновременно, - вспоминает Г.П. Щедровицкий, - началось движение в кругах научной интеллигенции – сначала очень осторожное, как бы нащупывающее новые формы жизни. И, как это и должно было быть, впереди шел университет, и в особенности – философский факультет, ибо философский факультет даже в ту эпоху все равно выполнял свою функцию и был центром инновационной жизни» [75, С. 321].

Новые пути философствования искала и «четверка», объединившаяся вначале вокруг А.А. Зиновьева. Программной целью Кружка выступило построение содержательно-генетической логики, которая ставилась в оппозицию как классической традиции формальной логики, так и культивировавшейся советскими марксистами логике диалектической. Первую участники ММК не жаловали за формализм (отсюда термин «содержательная» - в пику «формальной»), вторая была неприемлема по причине своего ненаучного (в узком смысле слова) спекулятивного характера.

Первая программа Кружка была призвана вернуть логике статус науки о мышлении, которую она, по мнению сторонников идеи содержательно-генетической логики, в обоих противостоящих подходах давно потеряла. При этом «наука о мышлении» мыслилась, во-первых, как «точная» (то есть строящая модели и идеальные объекты - как физика), а не спекулятивная (подобно пресловутой диалектической логике), и, во-вторых, эмпирическая (то есть основанная на исследовании конкретного материала), а не формально-нормативная (лишь предписывающая, как строить непротиворечивые рассуждения безотносительно к материалу - подобно логике формальной)[3].

Материалом для эмпирического изучения мышления были тексты (преимущественно научные и философские), которые рассматривались как «проявления» мышления в речи-языке. Соответственно, базовый для новой логики объект исследования получил название языкового мышления [76, С. 450]. Образцом исследовательской работы для участников Кружка стала кандидатская диссертация А.А. Зиновьева, посвященная методу восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале» К. Маркса [17].

1.2. Первую программу ММК, помимо указанных выше черт, можно еще охарактеризовать как семиотическую. Исследуя мышление через его проявление в текстах, методологи ввели представление о знаковом замещении: данное логическое отношение (и обратное ему отношение отнесения) связывает знаковую форму и объективное содержание, представляющие собой две «плоскости» относительно независимого «разворачивания» процессов мышления [63, С. 590]. В таком двухплоскостном (пространственном) представлении мышления - принципиальное отличие программных установок ММК как от формальной логики (которая «видит» содержание только «сквозь» форму), так и от логики диалектической (которая в лучшем случае поступает «наоборот», то есть рассматривает разворачивание форм мышления как «самодвижение содержания») [78; 62].

«Исследовать мышление» какого-либо автора (К. Маркса или, скажем, Аристарха Самосского - впрочем, имя несущественно, важно лишь, какие процессы мышления реализуются на данном субъекте) с точки зрения первой программы ММК - значит, опираясь на текст как эмпирический материал, реконструировать процессы мышления, следом (результатом) которых является данный текст. Получается, что исследование мышления – это в буквальном смысле его ис-следование, т.е. реконструкция (восстановление) мышления по его следам [65]. Результат подобной работы представляется в схемах типа описанной выше конструкции двухплоскостного замещения или более сложных: многоплоскостного замещения; схем с выделением разных типов знаков и отношений означения и т.п. [69]. Процессы мышления вначале изображаются рядом структурных схем, а затем этот ряд переосмысляется как последовательность «вытекающих» одно из другого состояний, то есть «последующие» схемы нужно «вывести» из «предыдущих». Отсюда вторая часть названия новой логики - содержательно-генетическая: реконструированный процесс мышления представляет собой генетический вывод одних схем из других. А поскольку из марксистской и гегелевской диалектики методологи позаимствовали идею исторического развития, то объективным содержанием, стоящим за генетическим выводом, было объявлено историческое развитие мышления [68].

Объединяя рассмотренные выше требования, Г.П. Щедровицкий писал, что построение новой логики должно «исходить из следующих положений: 1) мышление есть прежде всего деятельность, именно деятельность по выработке новых знаний; 2) ядро, сердцевину этой деятельности образует выделение определенного содержания в общем «фоне» действительности и «движение» по этому содержанию; 3) знаковые структуры, составляющие материал мышления, и техника оперирования ими зависят от того содержания, которое отражается в этих структурах; 4) мышление представляет собой исторически развивающееся, или, как говорил Маркс, «органическое» целое. Новая логика должна быть, следовательно, содержательной и генетической» [62, С. 39][4].

1.3. Вначале теоретической целью всех «исторических реконструкций» процессов (развития) мышления было построение «алфавита операций», то есть получение относительно компактной системы «единиц» объективного содержания и правил вывода, напоминающей систему языка. Однако к середине 60-х годов XX века появляется новая парадигма: на смену «языковому мышлению» приходит представление мышления как деятельности [77].  Правильнее было бы сказать несколько иначе: уже в Первой программе присутствовало представление о мыслительной деятельности как наборе операций[5], во Второй же был поставлен вопрос о воспроизводстве деятельности в социальных ситуациях и выделена «генетическая матрица» такого воспроизводства: система норм деятельности, транслируемых в пространстве культуры [64, С. 199-202]. Соответственно, и понятие мышления-как-деятельности было переинтерпретировано из операционально-деятельностных представлений в нормативно-деятельностные [27, С. 14].

Изменилось и понимание нормативности мышления: речь шла о нормативности уже не логических правил соединения операций мышления, а культурных норм-образцов, согласно которым воспроизводится мышление-как-деятельность (см. примеч. 3). В методологической литературе данные представления обычно относят ко Второй программе ММК, связанной с построением теории деятельности и системо-деятельностного подхода. Такое изменение программных идей важно для нас тем, что оно проявило скрытую в 50-е годы прошлого века (по понятным политическим причинам) фундаментальную для ММК установку на увязывание мышления с задачами социального действия, стремление мыслить в контексте социального действия, преобразовывать мир посредством мышления. Ведь представление о действиях (в частности, интеллектуальных действиях) как операциях было по преимуществу логическим (что и понятно: речь велась о построении содержательно-генетической логики). Переход к нормативно-деятельностным представлениям позволил включить исследования мышления в социокультурный контекст.

1.4. Существуют свидетельства того, что Г.П. Щедровицкий до конца жизни считал себя диалектическим материалистом и марксистом[6]. К. Маркс и Ф. Энгельс провозгласили конец классической философии (не только немецкой, но и всей предшествующей, которая «лишь созерцала» мир)[7], предложив мощный метод, позволяющий осуществлять критику существующего мышления и знания (прежде всего касающегося социальной организации) с дальнейшим переходом к революционному социально-политическому историческому действию. Методология ММК произвела рефлексию и творческую переработку марксистской методологии, дополнив ее средствами проблематизации и социально-организационной инженерии[8].

В методологии ММК изначально присутствовала ценность социального действия, но не прямого, а опосредованного. Социальное действие рассматривалось сквозь призму ценности развития мышления и методологический поворот сознания – что роднит интеллектуальную традицию ММК с рядом направлений современной философии. По нашему мнению, можно говорить о «методологической ориентации» или  «методологическом повороте» философского мышления[9] – по аналогии с «языковым поворотом» в философии XX века [19, С. 55]. Как для методологического, так и для языкового поворота мышления характерен антинатурализм: объект мысли бессмысленно изучать «сам по себе», безотносительно к способу его полагания [60]. Другое дело, что этот способ методология ММК рассматривает сквозь призму деятельности и мыследеятельности, а аналитическая философия (и ряд других направлений философии XX века, воспринявших «языковой поворот») - под углом зрения анализа языка, посредством которого об этом объекте сказывается. Как же в этом контексте интерпретировать марксизм и то его продолжение, которое задали участники ММК?

1.5. К. Маркса – с точки зрения провозглашенных им самим в «Тезисах о Фейербахе» принципов - можно рассматривать как продолжателя «наивного» методологизма Ф. Бэкона, предложившего идею новой науки как познания природы с целью ее преобразования. Маркс эту идею «познания с целью преобразования» перенес на социальную природу. Поворот к «опосредованному» методологизму, подсказанный работами А.А. Зиновьева и Э.В. Ильенкова, состоит в том, что нужно смотреть не на мир, а на мышление, которое этот мир познает – то есть на «способ полагания» мышлением объективного содержания.

В то же время для молодых советских философов начала 50-х годов XX века была очень значима оппозиция Зиновьев – Ильенков. Г.П. Щедровицкий даже считает, что она «была изначальной, а потом… развертывалась, вовлекая много  разных людей» [75, С. 22]. Эта оппозиция ярко проявилась в ходе состоявшейся по инициативе Т.И. Ойзермана в апреле-мае 1954 года «гносеологической» дискуссии о соотношении философии и естествознания. Э. Ильенков и В. Коровиков написали тезисы, основным из которых был следующий: «Предмет философии – познание, а не мир». Г.П. Щедровицкий на этом совещании отстаивал другой тезис: «Предмет философии – познание и тем самым мир, данный через познание» [75, С. 28][10]. Для того, чтобы преобразовать мир, нужно преобразовать мышление. Таким образом, в Первой программе ММК бэконовско-марксова установка «познания с целью преобразования» переносится с природы на мышление.

1.6. Однако применительно к задаче обеспечения социального действия подобный подход ограничен: мы можем преобразовать мир лишь в той мере, в какой он является, говоря языком Г.В.Ф. Гегеля, результатом опредмечивания содержаний нашего мышления. Проблему преодоления этого ограничения философского идеализма, связанного с принципом тождества бытия и мышления, и решала разработанная в ММК теория деятельности и мышления-как-деятельности. Вторая программа ММК – в силу произведенной редукции мышления к деятельности[11] означала переход от исследования мышления к исследованию деятельности [59][12] и непосредственному (т.е. неопосредованному исследованиями мышления) проектированию социотехнических систем [56]. В этом смысле произошел временный «откат» к «наивному» методологизму, нацеленному на непосредственное социальное действие[13].

Впрочем, если вернуться к методологизму Ф. Бэкона, то он писал не только о познании природы с целью ее преобразования, но и о методической организации усилий всех ученых[14]. Чтобы добиться эффективного действия (в нашем случае социального), нужна консолидация усилий, концентрация на определенных направлениях, специализация и кооперация. В ММК все эти задачи в течение нескольких десятилетий успешно решала семинарская организация работы как интеллектуальный институт[15].

 

2

 

2.1. Уже в дискуссиях, посвященных конкретизации исходных идей Первой программы ММК, Г.П.Щедровицкий резко разошелся с А.А. Зиновьевым[16]. Своим путем пошли М.К. Мамардашвили, а затем и Б.А. Грушин. Злые критики возражали, что никакой содержательной логики не бывает, так как любое содержание имеет форму (идея двухплоскостной организации мышления этими критиками не воспринималась). Еще говорили - имея в виду установку ММК на получение точного эмпирического знания, - что кружковцы взялись за невозможное, пытаясь «соединить гегелевскую диалектику с кибернетическими схемами». Споры шли вплоть до полного взаимного отрицания (что вполне соответствовало юношескому духу того времени), однако в них родилось нечто гораздо более существенное - собственно «Кружок» как специфическая форма интеллектуальной жизни и коммуникации в рамках традиции мысли, позже названной методологической. Прежде всего речь идет о методологических семинарах Кружка, бессменным руководителем которых почти сорок лет был Г.П. Щедровицкий.

Но, кроме личности руководителя, не менее важно и то, что семинары превратились в подлинную реализацию «языкового», а затем и «деятельностного» мышления в его коллективной форме. За несколько десятилетий воспроизводства методологических семинаров как интеллектуального института сформировалась социально-организационная схема, лежащая в основании данного типа коллективного и коммуникативного мышления: восстановление контекста исторического действия – критика и проблематизация прежних мыслительных средств и методов - разворачивание мышления в новых средствах на себе[17] - рефлексия пройденного пути для получения нового метода – закрепление новых средств и методов в качестве культурных образцов.

Постоянный режим взаимной критики (проблематизации), напоминающий то средневековый диспут, то состязательный процесс в суде, подразумевал требование демонстрации коллегам помимо результата (продукта) индивидуальной работы также и метода его получения. Эти логические (и одновременно организационные) условия осуществления коллективного мышления (обобществление результата через публичную демонстрацию и освоение метода) порождали рафинированную рефлексию его оснований. Причем, как следует из коллективного характера мышления, не только концептуальных, но и процессуально-организационных. В рамках представления о мышлении-как-деятельности первые называли объектно-онтологическими (их функция – изображать объект исследования/воздействия), а вторые – организационно-деятельностными схемами (они нужны для описания самого действия с объектом, организации этого действия и регулирующих его осуществление норм)[18]. Заметим, что регулировать осуществление коллективного мышления организационно-деятельностными схемами возможно только благодаря представлению этого мышления как деятельности. Более того, деятельностное понимание мышления позволяет организовывать процессы не только совместного, но и коллективно-распределенного мышления, строить масштабные системы кооперации мыслительных работ, иногда называемые «мегамашинами» [49].

2.2. Но раз организационно-деятельностные, социально- и процессуально-организационные схемы хорошо поддаются рефлексивному анализу и освоению, они могут целенаправленно совершенствоваться, а при необходимости и видоизменяться под другие задачи. Вот и семинары постепенно из формы внутренних дискуссий, ведущихся в ходе философско-методологического исследования, становятся также и формой постановки и обсуждения междисциплинарных проблем. При этом рефлексия создаваемых коллективом методологов в ходе таких семинаров организационно-деятельностных схем (для мышления это схемы способа организации интеллектуального действия, т.е. метода) позволяла эффективно включать в коллективную работу по исследованию незнакомой объектной области новых участников. Подобная рефлексия также открывала возможность совместной работы представителей разных школ и даже профессий, имеющих собственные предметные представления об этой области.

Освоение организационно-деятельностных схем расширяло для участников этих мероприятий горизонт видения объектной области, в рамках которого «свое» предметное представление уже не совпадает со схемой объекта. Методологический принцип различения предмета и объекта [69, С. 165-168; 58] в эпистемологическом плане трактовался через схему многих знаний (предметных представлений) [70], а в организационном плане – как принцип многопозиционной организации деятельности. «Частичность» каждой из позиций означала, что любое «позиционное» знание содержит лишь «зерно истины». Что же касается «истинной» (или, во всяком случае, отвечающей требованиям всех позиций) объектно-онтологической схемы, то она получалась как создаваемая общими усилиями модель-конфигуратор[19].

В интеллектуальной традиции ММК объектно-онтологическая схема получается как результат «правильного» метода (методологической организации коллективного мышления и деятельности), следствие «оборачивания» на объектную область адекватной ей организационно-деятельностной схемы. Основная идея «методологического поворота» взгляда с мира объектов на способ их полагания (см. п. 1.4) в ММК расширяется по сравнению с философским мышлением, охватывая не только объекты мысли, но и реальные объекты. Эта идея трактуется как деятельностный подход, предельный принцип которого состоит в следующем: объекты реальны лишь в той мере, в какой они «открываются» нам (осваиваются нами) через мышление и деятельность. Объекты мы видим всегда «сквозь» объектно-онтологические схемы[20], которые, в свою очередь, есть результат «оборачивания» схем организации мышления и деятельности[21]. И наоборот: «хорошие» объектно-онтологические схемы содержат следы приведшего к их построению метода – а, значит, в принципе могут «оборачиваться назад»[22] или использоваться как организационно-деятельностные схемы особого рода – методологические план-карты [70, С. 663-666], направляющие деятельность по дальнейшему исследованию объекта.

Возможность такого двойного употребления схем и «оборачивания» из контекста одного типа использования в другой выдвигалась в ММК как обязательное требование к методологическим схемам. В более общем виде данная регулятивная норма распространялась не только на схемы, но и на методологическое мышление в целом. В этом случае говорили о принципе ортогональной организации организационно-деятельностной и объектно-онтологической «досок», т.е. плоскостей, в которых разворачивается мышление. Именно так – через идею «ортогональности» плоскостей объектов действия и задаваемых в оргдеятельностных схемах форм организации (норм) действия - в деятельностном подходе преломляется принцип непараллелизма формы и содержания мышления (см. примеч. 18). Сказанное выше применимо не только к актуальному разворачиванию мышления, но и к его исторической рефлексии. В частности, развитие науки (смена парадигм, научно-исследовательских программ и т.д.) с этой точки зрения представляется как взаимообусловленные сдвижки в двух плоскостях: институционально-организационных форм и онтологического содержания [26]. В данной работе этот принцип применяется к реконструкции истории ММК: на одной «доске» мы изображаем основные программные идеи, на другой - формы и схемы организации практик Кружка вместе с соответствующими интеллектуальными институтами.

2.3. Весьма немаловажно то, что в методологическом плане описанная выше ситуация потребности конфигурирования представлений объекта, полученных с разных позиций и содержащих «зерна истины», для получения интегративной концептуализации не только не нова, но, напротив, весьма типична. Например, сходные черты выделял в двадцатые годы Л.С. Выготский, осмыслявший состояние современной ему психологии. Уже само название его работы - «Исторический смысл психологического кризиса» [7] - говорит о том, что состояние психологии характеризовалось Выготским как «кризис», но этот кризис - не досадное недоразумение, а принципиальная ситуация, имеющая «исторический смысл». Выготскому удалось найти выход в построении «культурно-исторической теории», имевшей методологическое значение интегративного подхода к изучению высших психических функций, а затем -  и целого ряда других явлений. В частности, была построена интегративная точка зрения на комплексную проблему связи мышления и речи [8], соединившая позиции теорий, опиравшихся на различные исходные основания: логико-философские, лингвистические, собственно психологические и т.д.

Участники ММК, которые в своем изучении мышления и языка во-многом отталкивались от работ Выготского, в 60-е годы XX века попытались придать предложенному им методологическому ходу статус общего принципа поведения в подобных «кризисных» ситуациях. Яркий пример - разработанный Г.П. Щедровицким и В.Н. Садовским подход к построению предмета семиотики (теории знаков): предлагалось содержащие зерно истины, но частные точки зрения на знак (логическую, психологическую и лингвистическую) рассматривать как «проекции» (или предметные «срезы»), снятые как бы при различных поворотах единого «объемного» объекта, который, в свою очередь, должен быть «воссоздан» по своим проекциям (для наглядности приводилась аналогия с черчением) [80, С. 515-524]. Такое соотнесение представлений разных научных предметов об одном объекте в методологии ММК именуется «схемой многих знаний» и основано на принципе различения предмета и объекта (см. п. 3.1). Восстановленный комплексный объект называется моделью-конфигуратором, а метод построения подобных моделей - конфигурированием, или синтезом знаний[23].

2.4. Однако в методе конфигурирования, как и в методологическом ходе, предложенном Выготским, просматривается «естественнонаучная» установка на получение «монистической» теории: в структуре синтетического научного предмета конфигуратор обладает онтологической функцией, то есть является эпистемологической единицей, онтологически обосновывающей и объясняющей существующие знания об объекте [70, С. 655]. Только при таком условии процедуры абстракции (получение частных знаний - «проекций» единого объекта) и процедуры синтеза (восстановления конфигуратора по частным знаниям) образуют «единый познавательный механизм» [70, С. 644].

Единство оперативной системы перехода от одних знаний к другим через модель-конфигуратор, как и единство всего познавательного механизма в конечном обосновывается «последним основанием всякой методологии» - Общей Теорией Деятельности [67], представляющей мышление как деятельность. Только на этом основании процедуры перехода от одних знаний к другим не просто состыковываются в оперативную систему, но и образуют систему «мыслительной деятельности», выступающую как искомый познавательный механизм[24].

С точки зрения применения принципа непараллелизма формы и содержания мышления это означало, что 1) одно и то же объективное содержание в предметном мышлении-как-деятельности может существовать в нескольких знаковых формах «предметного знания»; 2) мышление-как-деятельность имеет коллективно-распределенный характер – что соответствовало рефлексии организационного устройства семинарской практики самого Кружка, в состав которого входили «разнопредметные» исследователи[25].

2.5. Следующий шаг развития интеллектуальных практик ММК состоял в том, что, выйдя за пределы круга философов («методологов») и ученых к решению комплексных народнохозяйственных и социальных проблем полипрофессиональными коллективами методологов, ученых и практиков, методологические семинары породили качественно новую форму «организации и развития коллективной мыследеятельности» - организационно-деятельностную игру (ОДИ), изобретенную Г.П. Щедровицким в 1979 году [79; 4; 44]. ОДИ стала формой организации методологической работы, отвечающей более масштабным (по сравнению с подразумеваемыми при решении междисциплинарных проблем) типам социального действия.

Организационный проект «классической» ОДИ обычно предусматривал осуществление инновационных работ в «мегамашине» коллективно-распределенного мышления и деятельности, подразумевавших выделение и «распредмечивание» различных предметных знаний, осуществление на их основе синтеза моделей-конфигураторов и оперирования с ними в режиме многопозиционной организации по схемам многих знаний. Причем взаимодействие между представителями разных позиций строилось не только по принципам мегамашинной и кооперативной организации деятельности, но и по принципам интеллектуальной коммуникации – «мыслекоммуникации». Соответствующие представления о соорганизации коллективного мышления, коммуникации и деятельности были синтезированы в схеме мыследеятельности [73; 79; 4] и системомыследеятельностном подходе (СМД-подход), составившем основу Третьей программы ММК.

В 80-е годы (и особенно с началом в СССР перестройки) проведение ОДИ превратилось в целое интеллектуально-общественное движение, направленное на поиск подходов к осуществлению масштабных изменений в различных сферах жизни страны: экономике, образовании, управлении и планировании. Появились даже специалисты, профессионально занимающиеся проведением ОДИ – игротехники [44]. Ярким примером инновационного использования ОДИ может служить проведенный в январе 1987 года первый всесоюзный конкурс на замещение должности и последующие выборы директора автозавода РАФ, организованные методологической группой как эксперимент в области введения «промышленной демократии» [46]. Прецедент был поддержан высшим руководством КПСС и превратился в образец для подражания: по стране прокатилась волна конкурсов и выборов (правда, к сожалению, количество тогда пошло в ущерб качеству: при тиражировании опыта тонкостям методологии уделялось уже мало внимания).

2.6. Тогда же, благодаря инициативе нескольких молодых сотрудников Института государства и права Академии наук СССР, игровое движение затронуло и сферу права: в марте 1987 года в Юрмале в рамках V Всесоюзной школы молодых юристов проводится ОДИ по теме «Методология организации прикладных комплексных исследований и разработок в области права». Руководителем игры был С.В. Попов, методологом-консультантом - П.Г. Щедровицкий (сын Г.П. Щедровицкого). Для носителей игрового метода - игротехников и методологов - по их собственному признанию, «сфера права была... новой (хотя знали и читали о ней довольно много). Поэтому первая задача, поставленная перед игрой, состояла в анализе ситуации в сфере права в стране и выделении проблем дальнейшего исследования и разработки в методологическом ключе...

Весь ход игры - поиск проблемных областей, в которых юридическое знание не обладает однозначностью, где на поверхность выходят реалии жизни, которые правовое мышление еще должно освоить. И оказалось, что основная проблема - в организации мышления самих юристов. Даже если не брать трагическую историю юриспруденции в СССР после Октябрьской революции и изгнание из ее практики и теории самой идеи права (за счет попыток превратить правосудие в орудие борьбы одного из классов), остается вопрос - в какой мере и как возможно становление правовой структуры общества в Советском Союзе, как должна быть устроена юриспруденция, чтобы это осуществить?

Призрак ответов, блуждающий в дискуссиях игры, довольно жестко указывает на то, что современное состояние юридического мышления, привыкшего обосновывать, толковать и исполнять указы, лежащие вне всякой идеи права, вряд ли позволит это сделать... Отсюда напрашивается единственный вывод - необходимо коренное переосмысление основных категорий и понятий права и юриспруденции. Такое понимание проблемы вынудило группу юристов и методологов провести следующую школу «Проблемы понятия права» в 1989 г. в Свердловске, предвидятся и следующие школы. Их главная задача - формирование мышления, способного осмыслить и правовым образом оформить процессы, происходящие в стране» [35, С. 2].

 

3

 

3.1. Работа, которую мы процитировали выше, была написана в июне 1990 года. А в сентябре того же года под Душанбе состоялась III Всесоюзная школа по методологии права. Параллельно развивалась и другая линия сотрудничества методологов и юристов: методологически организованные общественные экспертизы. Если на школах по методологии права юридические проблемы анализировались с применением инструментария методологии и игротехники, то экспертиза была в определенном смысле развитием методологической технологии ОДИ за счет традиционно юридического инструментария: правовой процессуальной формы[26].

Методологический смысл странного на первый взгляд заковывания Игры в жесткие формально-процессуальные рамки нуждается в специальном пояснении. Дело в том, что многолетнее (с 1979 г.) воспроизводство практики разработки и реализации организационных проектов ОДИ привело к тому, что формы организации коллективной мыследеятельности стали особым предметом рефлексии. Использование «ОДИ-образных» форм организации в режиме социального действия - в частности, для инициации общественных изменений (конкурсы, общественные экспертизы, сессии анализа ситуации, проектно-аналитические семинары, «штабные игры» и т.п.) породило рефлексию по поводу организационно-институциональных условий и ограничений такого действия. И поэтому следующим логическим шагом стали попытки моделирования новых форм институциональной организации общественных процессов и их материализации в игровом режиме.

«Начинкой» подобных новых форм были прежде всего процессы интеллектуальной коммуникации, связанной с постановкой проблем общественного развития, разработкой и реализацией комплексных проектов и программ их решения. Но интеллектуальная коммуникация в формах институциональной организации – это уже не только коммуникация в рамках мыследеятельности (мыслекоммуникация), но и социальная коммуникация («коммуникативное действие» [55]). Например, состязательные процедуры экспертных слушаний[27] нельзя рассматривать как чисто когнитивный интеллектуальный институт – ведь они выносят социальные оценки событий, процессов, проектов, программ, позиций политических партий и государственных деятелей.

3.2. Соответственно новой практике ММК изменилось и понимание мышления: к семиотическим, деятельностным и мыследеятельностным представлениям о нем добавились социально-организационные и институциональные. Было предложено понятие социально-организованного мышления [21, С. 11-12; 32, С. 18; 34, С. 445-449; 25, С. 222], разворачивание которого опосредуется не операциями со знаковыми формами (семиотическое опосредование в языковом мышлении), не кооперацией в мегамашинах деятельности (мышление-как-деятельность) и не мыслекоммуникацией, а институциональными процедурами, выполняющими для него функцию «логики» (институциональное опосредование)[28].

Механизм разворачивания такого мышления задается схемой институционального опосредования [21, С. 11-12; 29, С. 15-25; 33, С. 116-123; 34, С. 126-127, 438-470; 25, С. 223-224], а само оно обладает коллективно-распределенной субъектностью. Что же касается отношения его формы и содержания, то оно «обратно» тому, которое характерно для многопозиционного мышления-как-деятельности, разворачивающегося по схемам многих знаний. Это отношение также отвечает принципу непараллелизма, но в данном случае не одно и то же объективное содержание существует во многих формах, а, наоборот, общая для всех институциональная форма может «вбирать» в себя множество позиционных содержаний, в том числе и основывающихся на разных онтологиях.

Такое положение дел обусловлено методологическим пониманием институтов, подразумевающим независимость институциональной формы[29] от того позиционного содержания, которое вносят люди, занимающие формальные места. Культурный образец, «впечатанный» в институциональную форму, нормирует (т.е. оформляет) содержание не конкретной социальной ситуации (оно меняется слишком быстро), а типа ситуаций. Таким образом, принцип непараллелизма выражается здесь в том, что институциональной форме социально-организованного мышления соответствует определенный тип наполняющего ее объективного содержания[30], при этом само содержание в рамках данного типологического ограничения может варьироваться.

3.3. Программное значение опыта проводимых С.В. Поповым методологических школ и экспертиз для ММК состоит в том, что его осмысление привело к развитию идей институционализма как в правоведческом, так и в методологическом аспекте[31]. В частности, за последние годы было разработано новое интегративное направление правопонимания - либеральный институционализм, а также теория социального правового государства как «государства в сфере права»[32]. Перенос этих представлений на другие области и их обобщение привели к развитию институционального подхода в качестве междисциплинарной методологии, которая, соединяя подходы правоведения, социологии, политологии, экономики и культурологии, претендует на то, чтобы служить общей методологической основой для решения комплексных социокультурных проблем[33].

Построение методологии институционального подхода (или точки зрения «методологического институционализма») – далеко не единственная программная идея, претендующая на то, чтобы задать направление дальнейшего развития интеллектуальной традиции, продолжающей дело ММК. Современное методологическое движение характеризуется плюрализмом методов и подходов, порождающим различия в понимании даже наиболее фундаментальных оснований методологии – таких, как принципы деятельностного подхода, смысл и значение «парадигмальных» методологических схем, соотношение методологии и философии, общей и частной методологии и т.д. Не будет преувеличением, если сказать, что каждый из наиболее известных активно работающих методологов (О.С. Анисимов, О.И. Генисаретский, Ю.В. Громыко, А.П. Зинченко, Г.Г. Копылов, В.А. Лефевр, С.В. Попов, В.М. Розин, Б.В. Сазонов, Т.Н. Сергейцев, П.Г. Щедровицкий и др.[34]) выстраивает свою собственную, «авторскую» методологию. Объем данной статьи не позволяет ни проанализировать, ни даже перечислить предложенные за последние годы идеи (любое осмысленное перечисление потребовало бы основательного комментария) – поэтому ограничимся кратким описанием генезиса нынешней ситуации и того, как она отражается на институциональной структуре методологического движения.

3.4. Организационно-идеологическое единство Кружка обеспечивалось институциональной формой методологических семинаров, скреплявших участников не только коллективно-распределенным мышлением и деятельностью с объективацией содержания на доске, методичной рефлексией организационно-деятельностных и объектно-онтологических схем и т.д. (см. пп. 2.1-2.2), но и дружескими, человеческими связями - по сути, почти неразрывными жизненными узами – настолько плотной была совместная работа. При этом Г.П. Щедровицкий являлся не просто руководителем семинара, но и безусловным, всеми признаваемым содержательным лидером. С какого-то момента это лидерство приобрело ярко выраженные черты харизматичности.

Означает ли это, что не предпринималось попыток задать программно-содержательное направление, не совпадающее с линией лидера Кружка? Нет, напротив, семинар как интеллектуальный институт стремился соответствовать попперовскому идеалу «рациональной дискуссии», важнейшими процессами которой являются критика и проблематизация. Для «семинарского» периода ММК характерно рефлексивное осмысление динамики его организации через «пафос борьбы», «перевод коммунальных конфликтов в содержательные». Лидером Кружка провозглашался принцип свободы самоопределения. Однако на деле коллективно-распределенное «мышление-как-деятельность» организовывалось по довольно жестким схемам, прототипом которых являлись представления о кооперации в социально-производственной деятельности. Самоопределение в такой структуре носило либо номинальный характер выбора рабочего процесса «по душе» в рамках пространства, предзаданного лидером, либо становилось экзистенциальным вопросом «быть или не быть» в Кружке. Попытка задать самостоятельное направление движения, не ассимилируемое «интеллектуальным производством», воспринималась как бунт.

«Производственной» структуре противопоставлялась «клубная», однако в критических ситуациях здесь происходил не столько «перевод коммунальных конфликтов в содержательные», сколько разрешение «предельных» содержательных конфликтов в коммунальной форме, иногда завершавшийся «сбросом» целого поколения учеников. В отсутствие демократической политической культуры лидером принималось решение о «высылке» из Кружка, которое интерпретировалось как добровольный уход. Сама данная ситуация не становилась предметом специальной рефлексии (для которой, впрочем, даже не было рациональных форм). А краткие политические ситуации борьбы за власть над умами (с предрешенным, впрочем, исходом) редуцировались к организационным: единый Кружок «клонировался» на несколько, устроенных по одинаковому авторитарному принципу. Их участники старались не замечать друг друга – как государства, между которыми нет дипломатических отношений.

3.5. К плюрализму не вели и представления о многопозиционной организации: «сверху» всегда рисовалась позиция методолога, которую физически занимал лидер Кружка. Данная позиция находилась в отношении прямого или рефлексивного управления по отношению к остальным[35]. Реальная (нередуцированная) многопозиционная организация коммуникации впервые стала возможна в ОДИ, однако и здесь она обычно «схлопывалась» с помощью схем полифокусного управления [79]: все позиции, претендующие на управление Игрой, укладывались в единый и согласованный до Игры оргпроект. Драматические ситуации «игры в методы», когда на «свободном ринге» сталкивались двое или несколько методологов, несущих на себе разные и несводимые друг к другу оргпроекты [44], были скоротечными и заканчивались примерно так же, как и критические ситуации в Кружке.

По мере того, как роль основной практики методологии переходила к Играм, все большая часть времени семинаров уходила на рефлексивный анализ проведенных и организационное проектирование новых ОДИ. Но до тех пор, пока Г.П. Щедровицкий был единственным человеком, способным проводить ОДИ, это лишь укрепляло его лидерство. Ситуация стала быстро меняться примерно с 1985 года, когда этим искусством начали овладевать ученики Г.П. Щедровицкого, а потом – ученики учеников и т.д. В 1987 году С.В. Попов даже открыл Школу профессиональной игротехники. Постепенно сформировалось несколько примерно равномощных игротехнических команд и был учрежден институт методологических съездов – уже вполне плюралистический по своему характеру, однако все еще опирающийся на харизматического лидера.

3.6. Конкуренцию команд, проводящих ОДИ, некоторое время удавалось компенсировать «сборкой» и систематизацией нарабатываемых в играх методологических средств в семинарской работе. Однако в конце 80-х годов XX века прекращают работу «внутренний» и «большой» семинары ММК, а к началу 90-х годов оргпроектирование и осуществление социального действия ведущими игропрактиками окончательно отрывается от «общекружковой» методологической рефлексии. Для рефлексии же самих игропрактиков «общекружковые» рамки СМД-подхода оказываются слишком тесными. Возникают различные интерпретации этого подхода, ходы на его проблематизацию и попытки построения новых подходов[36]. Возникает ситуация «разбегания миров», характеризующаяся наличием не менее десятка не только не сводимых друг к другу, но и плохо коммуницирующих между собой «авторских» методологий, которые развиваются усилиями независимых организованностей методологического движения (групп, команд, деловых сетей, отдельных мыслителей) и находятся в конкурентных отношениях. При этом «мощности» каждой из таких организованностей по отдельности для развития методологии во всей ее полноте явно недостаточно, и перед методологическим сообществом вновь встает проблема соорганизации усилий.

Описанная ситуация «разбегания миров» приобрела еще более острые формы при переходе методологов к постигровым формам социального действия, рамочные ориентиры которых обозначаются их носителями как «общественная инженерия», «методология организации общественных изменений», «культурная политика», «гуманитарные технологии», «стратегические исследования и разработки», «институциональное строительство» и т.д. Участие некоторых методологических групп в проектах большой государственной и общественной значимости, их борьба за ресурсы, выделяемые под такие проекты, за влияние на властные структуры привели к тому, что к интеллектуальному аспекту ситуации (конкуренция «авторских» методологий) добавился политический. А когда стало понятно, что у Учителя нет одного «очевидного» и всеми действующими фигурами признаваемого наследника, вопрос единства сообщества состоял уже не в том, при каких условиях того или иного методолога считать «отколовшимся» от общего движения (которое априорно признается существующим), а в том, что общего есть между различными независимыми группами методологов, нужно ли им координировать усилия и на каких основаниях. В настоящее время решаемым проблемам адекватны скорее сетевые, ассоциативные, межкорпоративные и политические формы такой координации - а не консолидация в какую-либо структуру, построенную на организационном единстве (Кружок, братство, орден, корпорация etc.).

Методологическое движение превращается в структуру, состоящую из нескольких корпоративно организованных ядер, а также отдельных методологов, объединяющихся в коммуникативные и деловые сети, группы по интересам и т.п. Поверх этих единиц действуют институции (Чтения памяти Г.П. Щедровицкого, Архив ММК, альманах «Кентавр», сайты «Методология в России» и «Г.П. Щедровицкий» и т.д.), претендующие на исполнение некоторых «общих» функций по отношению к методологическому движению[37] – однако по своим ресурсам и влиянию эти структуры значительно слабее «частных» корпораций или даже впрямую зависят от них[38]. В то же время сообщество методологов пока не имеет ни одной открытой профессиональной ассоциации[39]. Не велось в последние годы и публичных дискуссий об основаниях методологии, в которых можно было бы попытаться определить линию развития методологии ММК как единой школы или интеллектуальной традиции[40]. Не стесненные «кружковой» дисциплиной, методологические команды, группы и отдельные  методологи имели возможность совершать не столько общие, сколько собственные прорывы.

3.7. Ситуация начала меняться в последние два года – вместе с ускорением процессов институционализации методологии. Некоторые из корпораций начинают брать на себя отдельные «общие» функции (например, организацию Чтений, проведение открытых конкурсов, по результатам которых присуждаются исследовательские  гранты), использовать принципы открытых ассоциаций. Возникают даже идеи создания гибридных структур («ассоциация на корпоративном каркасе» и т.п.). Проведение в 2002 году VIII Чтений памяти Г.П. Щедровицкого и учреждение Школой культурной политики грантов на сравнительные исследования породило бурную дискуссию об интеллектуальной самоидентификации методологии, начатую статьей С.В. Попова «Чтения без памяти ГП» [45].

Все это показывает, что, во-первых, есть вопросы, затрагивающие методологическое сообщество в целом, вне зависимости от корпоративной принадлежности участника. И, во-вторых, что дискуссия по этим вопросам обладает реальной многопозиционностью – т.е. приобретает характер политической коммуникации в ситуации плюрализма предельных оснований сталкивающихся позиций. Тем самым актуализируется вопрос о политических и правовых принципах самоорганизации методологического движения. А это, в свою очередь, создает предпосылки для вывода на новый уровень постановки проблемы институционализации интеллекта как создания всеобъемлющей, сложно ранжированной и институционализированной кооперации[41] мыслителей, обеспечивающей «правильную» (т.е. методическую) организацию совместных усилий[42] – даже если участники ведут спор об основополагающих принципах.

 

4

4.1. Г.П. Щедровицкий навсегда останется в нашей памяти не только как выдающийся мыслитель, но и как сильная, яркая личность. Энергетика его воздействия на других людей была столь мощной, что даже краткое общение (или столкновение) с ним запоминалось навсегда. Он порождал противоположные отзывы о себе: в большинстве случаев – восторженные, порой – резко негативные, но практически никогда – равнодушные. Можно принимать или не принимать предложенную выше характеристику Г.П. (так называли его ученики «поколения 80-х») как харизматического лидера, но трудно спорить с Н.Г. Алексеевым, который говорил, что Г.П. был гением в античном смысле этого слова (Genius gentium), то есть «духом-хранителем рода». Г.П. Щедровицкий и сейчас остается учителем и хранителем «рода методологов»: ММК и методологического движения. Таким гением он является для собственных учеников, для «учеников учеников» - и, можно не сомневаться, станет им для методологов будущих поколений.

Еще один контекст, в котором Г.П. можно назвать гением – организационный. Сын крупного организатора советской авиационной промышленности эпохи форсированной индустриализации, Г.П. Щедровицкий сам стал поистине гениальным организатором. Концентрировано выражая дух эпохи, он в чем-то даже наивно верил в силу «мегамашин» и технологий. В 1961 году во второй по значимости газете СССР – «Известиях» – появляется его статья, озаглавленная «Технология мышления» [74]. Наивно? Но как же тогда организационно-деятельностные схемы, без которых не обходится не один методологический семинар и которые – с опорой на представление о мышлении как деятельности – позволяют организовывать коллективно-распределенное мышление и выступают его регулятивами? Если бы такие, как любил говорить сам Г.П., «гениальные заблуждения» не были продуктивны, то вряд ли сегодня его ученики с таким азартом строили бы «гуманитарные технологии» или «общественную инженерию».

Если уж Георгий Петрович действительно ошибался, то он всегда делал это «по-крупному» и принципиально шел до конца, а в последующем рефлексивном анализе показывал те методологические ограничения, которые поначалу не удалось учесть. Часто это понимание доставалось ценой неоправданной, по мнению даже ближайшего окружения, «организационной жесткости» по отношению к очень талантливым людям, прежде всего - к собственным ученикам. В п. 3.4 мы упомянули о «сбросах» целых поколений учеников ради поддержания организационно-идеологического единства Кружка и – можно добавить – технологического обеспечения слаженности его работы как мыследеятельностной «мегамашины».

4.2. Но кроме организатора и технолога («социотехника») мыследеятельности, конструктивиста до мозга костей, «кнехта мышления» (см. примеч. 44) был и другой Г.П. – принимающий полную ответственность за свои поступки наследник рефлексивной культуры русской интеллигенции, тонкий герменевтик и просто человек, стремящийся познать себя, понять и преодолеть свои недостатки. Таким его помнят и сторонники, и противники принципов «организационной жесткости» - даже те, кому этой жесткости досталось сполна (см., например: [47; 52; 39]). Два года назад, благодаря выходу книги «Я всегда был идеалистом» [75], мы получили возможность узнать такого Г.П. «из первых рук».

Как пишут в предисловии издатели книги, при жизни Г.П. «эта рукопись не подлежала ни публикации, ни какому-либо другому использованию, а должна была просто «быть» и храниться «на будущее» [75, С. 4]. Возможно, дело в том, что она позволяла заглянуть в его собственный внутренний мир гораздо глубже, чем он сам считал допустимым для человека, большую часть жизни не снимавшего доспехов рыцаря интеллектуальной борьбы. Участники ОДИ, проходивших под руководством Г.П., помнят, как он требовал от них не просто интеллектуальной честности и занятия принципиальной позиции, но еще «искренности на грани откровенности». Это было технологическим условием того, чтобы человеческий материал мог «включиться» в процессы коллективно-распределенного мышления. Составивший содержание книги текст, произнесенный (под магнитофонную запись) перед Н. Щукиным, заставляет вспомнить о другой искренности, уже не «технологической», а исповедальной (о чем свидетельствует и желание избежать публичности). Во всяком случае, признания Г.П. в таких «грехах молодости», как идеологическая ангажированность, нравственный ригоризм, черно-белое видение мира и т.д. звучат так же страстно, как покаяния Августина [1].

Именно такую искренность и принципиальность, такую волю к истине, такое лицо Г.П. знали его ближайшие ученики и коллеги. Именно это заставляло их верить, что его правило «бороться не с человеком, а с его представлениями» (отделяя в рефлексии первого от вторых) – это не просто слова. Именно поэтому они, даже смертельно обижаясь на Г.П., в глубине души чувствовали, что его «организационная жесткость» направлена не против них лично, а против тех «идолов», которые заслоняют свет подлинного мышления. Конечно, состав Кружка менялся – но все годы, которые Г.П. Щедровицкий оставался лидером ММК, он был окружен талантливыми, неординарными, выдающимися людьми. И, думается, сам факт того, что полувековой юбилей ММК продолжатели его дела встречают как живое движение, вдохновляемое принципами своего Genius gentium, – это лучший подарок к 75-летию Г.П. Щедровицкого.

4.3. С какими же достижениями перед философской мыслью подходит Кружок к своему 50-летию? Даже благоразумно ограничив этот вопрос рамками заслуг перед философией, мы отчетливо понимаем, что не сможем дать исчерпывающего ответа, поскольку одно лишь перечисление предложенных ММК новых схем, понятий и представлений заставило бы нас исчерпать весь остаток места, отпущенный редакторами. Поэтому постараемся дать ответ «по-крупному» и сохраняя избранный в данной работе ракурс рассмотрения: взгляд на программные идеи Кружка в их соотношении с формами организации интеллектуальных практик.

Мы считаем, что ММК объединяла Идея мышления и его развития, причем развития, осуществляемого коллективно. Спецификой методологического мышления является особый тип нормативности, соединяющий практическое отношение мышления к миру с рефлексивно-практическим отношением этого мышления к самому себе. Практическое отношение мышления к миру проявляется  в деятельностном подходе, в принципе деятельности, выводящем мышление на задачи социального действия. Практическое отношение мышления к самому себе проявляется также в принципе  его рефлексивной самоорганизации.

Именно эти нормативные принципы определяют основное отличие методологического мышления от других его типов – как со сложившимися нормами (философское и юридическое мышление, мышление в «точных» науках и инженерии, в классической (описательной) гуманитаристике и т.д.), так и от тех, где такие нормы только формируются (проектное, управленческое, социально-инженерное, экологическое мышление etc.).

4.4. Соотнесем наше утверждение об оригинальности нормативных принципов методологического мышления с тем, что мы говорили выше о «трех парадигмах нормативности» методологического мышления, на которые оно  ориентировалось в ходе своего становления. Перечень этих парадигм (натуралистическая, инженерно-конструктивистская и социологически-гуманитарная, или социокультурная - см. примеч. 3 и 28) может создать впечатление о близости методологического мышления к одному из нефилософских (предметных) типов. Однако это впечатление ложное: методологическое мышление как раз в основе своей философское, и его функции по отношению к предметным типам мышления – распредмечивание, выделение и анализ мыслительных средств, их критика и проблематизация, а затем – построение новых средств и опредмечивание. В случаях, когда практическая задача имеет комплексный характер и не решается силами какой-либо одной  научной дисциплины, роль методологии заключается в постановке междисциплинарных проблем и организации процесса их решения полипрофессиональным творческим коллективом. В еще большей степени это относится к ситуациям, затрагивающим интересы группы дисциплин или даже разных типов мышления.

По отношению же к философскому мышлению ММК осуществил «методологический поворот» (см. п. 1.4), приняв тезис Зиновьева и Щедровицкого о том, что «предмет философии – познание и тем самым мир, данный через познание» (см. п.1.5). Формируя свои собственные нормативные принципы, ММК не просто «повернул» философское мышление, но и обогатил его средствами и методами, характерными для других типов мыслительной работы – естественнонаучного (конструирование идеальных объектов, эмпирическое исследование), проектного и инженерного (создание и преобразование материальных объектов), социально-гуманитарного (рассмотрение явления с разных позиций, коммуникация между ними, создание поля интерпретаций и т.д.), организационно-управленческого (организация полипрофессиональных творческих коллективов, управление их работой в таких сложных формах, как ОДИ, «запуск» и методологическая организация коллективно-распределенного мышления и «мегамашин» мыследеятельности и т.д.). В этом смысле указание на три парадигмы нормативности, соответствующие разным программам ММК, свидетельствует не об отказе от философского мышления как базисного для методологии, а о том, освоение каких типов предметного мышления было «зоной прорыва» для Кружка на разных этапах его истории, позволяло решать новые классы проблем путем расширения арсенала методологических средств.

4.5. Но каково же все-таки место методологии ММК на карте философской мысли? Сказанное о «методологическом повороте» и наращивании арсенала средств и методов пока не позволяет ответить на этот вопрос: недостает исторической рефлексии, которая дала бы оценку того, что нового внес ММК в философское понимание метода по сравнению со своими предшественниками – Ф. Бэконом, Р. Декартом, И. Кантом, неокантианцами… Разумеется, будущая Allgemeine Methodgeschichte рано или поздно расставит все по местам – но для самоопределения тех, кто реально мыслит и действует в рамках традиции ММК, гипотезу или эскиз такой истории желательно иметь уже сейчас, а пятидесятилетие Кружка предоставляет для этого достойный повод.

Отвечая на поставленный вопрос, можно согласиться с В.В. Никитаевым в том, что в ряду перечисленных выше предшественников ММК водоразделом, завершающим предысторию и открывающим историю «методологического поворота» философского мышления, будет фигура Канта: «Если причислять трактаты о методе "до Канта" – начиная, разумеется, с Декарта – к методологии, то это была, скорее, не методология, но методография, т.е. описание, дидактическое изложение и разъяснение некоего метода, неких "правил для руководства ума"… Возможность метода, его обоснование – эти вопросы, а значит и то, что с полным правом может быть названо "учением о методе", "методологией", становятся корректными и осмысленными только после "коперниканского переворота" Канта» [36, С. 4]. И далее, в конце статьи: «Кантианский переворот повернул философию, в известном смысле,  к себе самой, т.е. к исследованию оснований и структур знания и мышления вообще и научного, как реально господствующего (в интеллектуальной сфере, по меньшей мере), в особенности. Но "обернувшаяся" философия оказалась методологией» [36, С. 18][43].

Но, принимая эти положения В.В. Никитаева, мы не согласились с ним в трактовке кантианского понимания метода под углом зрения онтологии (см. примеч. 9). В то же время мы признали частичную применимость понятия «методологическая онтология» к истории программных идей ММК. Полностью правомерно считать такой онтологией Общую Теорию Деятельности – ядро Второй программы Кружка. В дальнейшем ММК как целое сумел преодолеть и в деятельностном (а затем – системомыследеятельностном) подходе превзойти подобную редукцию метода к теории и монистической онтологии - как, впрочем, и Кант, для которого критика чистого разума предуготовила переход к утверждению значимости разума практического. Но «родимые пятна» онтологического монизма, несмотря на отчаянные возражения коллег, еще долгие годы проявлялись в некоторых высказываниях Г.П. Щедровицкого, порой принимая даже мистифицированные формы трактовки мышления как субстанции[44].

4.6. Но теперь нам важно другое: понять принципиальную новизну методологии ММК, определить ее отличия не только от методологизма Ф. Бэкона и Р. Декарта, но и от кантианства. Эта задача весьма актуальна еще и потому, что в обсуждениях последнего времени часто звучит мысль о сходстве И. Канта и Г.П. Щедровицкого, причем высказывают ее не только сторонники, но и яростные оппоненты идеи «методологической онтологии» (в частности, В.М. Розин). В этом нам поможет сам Кант, который, обосновывая выбор своей философской позиции, писал: «Существует только два пути, на которых можно мыслить необходимое[45] соответствие опыта с понятием о его предметах: или опыт делает эти понятия возможными, или эти понятия делают опыт возможным. Первого не бывает в отношении категорий..., так как они суть априорные, стало быть, независимые от опыта понятия... Следовательно, остается лишь второе [допущение]» [18, С. 214-215].

Таким образом, гениальный Кант вынужден делать достаточно дурацкий выбор между двумя видами натурализма: обыкновенным эмпирическим – и «перевернутым» рационалистическим, то есть гносеологическим натурализмом априорных форм мышления. В данном контексте не так уж важно, онтологизирует ли Кант априорные формы мышления – категории, или оставляет их в рамках гносеологии (см. примеч. 9). Гораздо интереснее другое: как он объясняет то, что третьего не дано. «Быть может, - пишет далее Кант, - кто-нибудь предложит средний путь между обоими указанными единственно возможными путями, а именно скажет, что категории, не созданные нами самими[46] первые априорные принципы нашего знания и не заимствованы из опыта, представляют собой субъективные, врожденные нам одновременно с нашим существованием задатки мышления... Однако признание этого среднего пути… решительно опровергается тем, что в таком случае категории были бы лишены необходимости, присущей их понятию… В таком случае я не мог бы сказать: действие связано с причиной в объекте (т.е. необходимо), а должен был бы сказать лишь следующее: я так устроен, что могу мыслить это представление не иначе как связанным так-то... во всяком случае ни с кем нельзя было бы спорить о том, что зависит только от той или другой организации субъекта» [18, С. 215].

4.7. Если комментировать этот абзац в духе гуманитарной фантастики, то интересно, что добавил бы к нему Кант, живи он в наше время. Ведь ММК реализовал предвосхищенный им «средний путь», вырастив на себе коллективно-распределенное мышление. Априорными формами такого мышления, в которых оно «берет» опыт, являются объектно-онтологические схемы – у Канта им соответствуют конститутивные категории, делающие сам возможным сам опыт. Но эти схемы действительно оказываются зависимы «от той или другой организации субъекта», которую в данном случае достаточно легко контролировать и изменять, поскольку это субъект коллективный. Формами организации таких субъектов являются отдельные мыследеятельностные позиции, системы кооперации и «мегамашины» мыследеятельности, интеллектуальные институты и т.д., а схемами организации (чему у Канта соответствуют регулятивные категории) выступают организационно-деятельностные, организационно-процессуальные, процедурные и операциональные схемы. Схемы организации коллективно-распределенного мышления соотносятся с объектно-онтологическими схемами через принцип ортогональной организации «досок», который, в свою очередь, является преломлением в рамках деятельностного подхода более общего принципа – непараллелизма формы и содержания мышления (см. п. 2.2)[47].

Для индивидуального субъекта, включающегося в уже организованное коллективное мышление, схемы его организации (и связанные с ними объектно-онтологические схемы) кажутся априорными формами, а само коллективное мышление может вполне искренне восприниматься как субстанция, которая «садится» на человека и мыслит «через него» (см. примеч. 44). Именно так обстоят дела, когда молодой ученый после обучения попадает в «мегамашину» научного предмета [67; 70] – ведь он не застает того момента, когда этот предмет строится методологами и организаторами науки. Отличительная черта философии состоит в том, что там подобным «методологом и организатором» выступает каждый крупный философ, вынужденный заново решать «вечные» проблемы – к числу которых относится и вопрос об «устройстве» самой философии, философского мышления. Однако рефлексии, скованной рамками гносеологического натурализма, этот процесс самоорганизации философского мышления представляется лишь открытием априорных форм и восстановлением в рефлексии «необходимости, присущей их понятию».

Конечно, Кант понимал, что «поворачивает» и даже «переворачивает» метафизику, стремился к тому, чтобы это был поворот от заблуждений к истине – но вряд ли он мог осознать, насколько он при этом изменяет организацию философского мышления. В отличие от Канта и других индивидуальных мыслителей устройство ММК как интеллектуального института предполагало, что организация коллективно-распределенного мышления изменяется вполне сознательно и организационные схемы подотчетны рефлексии (принцип рефлексивной самоорганизации). В этом заключается оригинальность методологии ММК и ее огромный потенциал, который только начинает раскрываться. Ведь по меркам истории философии полвека – это совсем юный возраст.

 

Литература[48]

1.     Августин. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. – М.: Renaissance, 1991;

2.     Алексеев О.Б., Марача В.Г., Кузнецов В.В. Стратегии разграничения предметов ведения, полномочий и функций между федеральными органами государственной власти, органами государственной власти субъектов Российской Федерации и органами местного самоуправления // Государство. Разграничение полномочий. Доклад 2001  / Доклад Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа. Под ред. О.Б. Алексеева, О.И. Генисаретского, П.Г. Щедровицкого. - Нижний Новгород-Москва: ООО «Издательский дом «Третий Рим», ЦСИ ПФО, 2002;

3.     Аристотель. Никомахова этика / Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. - М.: Мысль, 1984;

4.     Баранов П.В., Сазонов Б.В. Игровая форма развития коммуникации, мышления, деятельности (издание второе, переработанное и расширенное). – М.: МНИИПУ, 1989;

5.     Виноградов Е. Конструктивизм, плюрализм и онтология // Кентавр. 24. 2000;

6.     Воротилин Е.А. Политико-правовая теория институционализма М.Ориу (историко-критический анализ). Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - М.: Изд-во МГУ, 1979.

7.     Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса / Соч. в 6 т. Т.1. – М., 1981;

8.     Выготский Л.С. Мышление и речь. Психологические исследования. – М.: Лабиринт, 1996;

9.     Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. - М.: Прогресс, 1988;

10. Генисаретский О.И. Методологическая организация системной деятельности / Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. Теория и методология. - М.: Стройиздат, 1975;

11. Генисаретский О.И. Несколько соображений о государственности в стратегическом наклонении // Кентавр. 30. 2002;

12. Генисаретский О.И. Опыт методологического конструирования общественных систем / Моделирование социальных процессов. - М., 1970;

13. Генисаретский О.И. Ценностные изменения и трансформация антропологической основы либерализма // Куда идет Россия? (альтернативы общественного развития). Ч. 2. - М., 1995;

14. Громыко Н.В. Мюнхенская школа трансцендентальной философии: историко-философские исследования (часть 1) // Кентавр. 1994. №1;

15. Громыко Н.В. Мюнхенская школа трансцендентальной философии: методологические аспекты (часть 2) // Кентавр. 1995. №1;

16. Дело о Байкале. Первая международная общественная экологическая экспертиза «Байкал». 15-31 октября 1988 г. Публикация материалов. – Иркутск: «Оттиск», 2000;

17. Зиновьев А.А. Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капитала» К. Маркса). – М.: ИФ РАН, 2002;

18. Кант И. Критика чистого разума / Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 3. - М.: Мысль, 1964;

19. Марача В.Г. Деятельностный подход глазами отечественных философов, методологов и психологов // Кентавр. 30. 2002;

20. Марача В.Г. Имперский проект институционализации новой науки (Френсис Бэкон глазами Дмитрия Сапрыкина). - Рецензия на книгу [57] // Кентавр. 27. 2001;

21. Марача В.Г. Исследование мышления в ММК и самоорганизация методолога: семиотические и институциональные предпосылки // Кентавр. 18. 1997;

22. Марача В.Г. Корпоративная культура в процессах консультирования инноваций // Социальные трансформации в России: процессы и субъекты / Сб. трудов Института системного анализа Российской академии наук. Под ред. Б.В. Сазонова. – М.: Едиториал УРСС, 2002;

23. Марача В.Г. Образование на рубеже веков: методологические соображения / Образование 21 века: достижения и перспективы. Международный сборник теоретических, методических и практических работ по проблемам образования. – Рига: Международная ассоциация «Развивающее обучение», Педагогический центр «Эксперимент», 2002;

24. Марача В.Г. Образовательное пространство-время, освоение интеллектуальных функций и образовательные институты в контексте индивидуализации // Школа и открытое образование: концепции и практики индивидуализации. Сборник научных трудов по материалам IV Всероссийской научной тьюторской конференции / Отв. ред. А.О.Зоткин, И.Д.Проскуровская. - Томск: Пилад, 2000;

25. Марача В.Г. Рефлексивное управление общественными изменениями и социокультурные институты // Социальные мышление и деятельность: влияние новых интеллектуальных технологий / Сб. трудов Института системного анализа Российской академии наук. Под ред. Б.В. Сазонова. – М.: Едиториал УРСС, 2004;

26. Марача В.Г. Структура и развитие науки с точки зрения методологического институционализма // Кентавр. 33. 2004;

27. Марача В.Г. Три парадигмы нормативности методологии / Методологический фронтир 90-х. V Чтения памяти Г.П.Щедровицкого. – М.: Путь, 2000;

28. Марача В.Г. Юридическая конструкция и организационная схема федерации в России: стратегические возможности и проблемы использования правового потенциала действующей Конституции // Материалы научно-практической конференции «Настоящее и будущее федерализма в России». Серия «Федерализм», вып. 2 / Сост. и общ. ред. А.Л. Алферова – М.: Международный республиканский институт,  ФГНУ «Российский научный центр государственного и муниципального управления», 2002;

29. Марача В.Г., Матюхин А.А. Институционально-правовой аспект методологически организованных общественных экспертиз // Кентавр. 23. 2000;

30. Марача В.Г., Матюхин А.А. Методологическое значение права в контексте вопросов о гуманитарном знании и образовании / Открытое образование и региональное развитие: проблемы современного знания. Сборник научных трудов по материалам V Всероссийской научной тьюторской конференции / Отв. ред. А.О. Зоткин. – Томск: Пилад, 2000;

31. Марача В.Г., Матюхин А.А. Правовые институты, сфера права, правовая культура // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1998. №1(3);

32. Марача В.Г., Матюхин А.А. Социокультурный анализ политико-правового пространства // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1999. №1(5);

33. Марача В.Г., Матюхин А.А. Экспертиза как «институт общественных изменений» // Этюды по социальной инженерии: От утопии к организации / Под ред. В.М.Розина. – М.: Эдиториал УРСС, 2002;

34. Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход. – Алматы: Высшая школа права «Адилет», 2000;

35. Методология организации прикладных комплексных исследований и разработок в области права / Отв. ред. Мизулина Е.Б., Матюхин А.А., Мирзоев С.Б. - Ярославль, 1990;

36. Никитаев В.В. Методология и власть: Кант // Кентавр. 31. 2003;

37. Никулин Е.В. Чтения памяти ГП и их неординарные проблематизаторы // Кентавр. 30. 2002;

38. Ориу М. Основы публичного права. - М.: Изд-во Коммунистической академии, 1929;

39. Пинский А.А. Был ли Г.П. Щедровицкий методологом? // Кентавр. 18. 1997;

40. Пископпель А.А. К творческой биографии Г.П. Щедровицкого / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

41. Попов С.В. Метод экспертизы // Кентавр. 23. 2000;

42. Попов С.В. Методологически организованная экспертиза как способ инициации общественных изменений // Этюды по социальной инженерии: От утопии к организации / Под ред. В.М.Розина. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. Журнальный вариант: Кентавр. 23. 2000;

43. Попов С.В. Методология организации общественных изменений // Этюды по социальной инженерии: От утопии к организации / Под ред. В.М.Розина. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. Журнальный вариант: Кентавр. 26. 2001;

44. Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в “зоне риска” // Кентавр, 1994. № 3;

45. Попов С.В. Чтения без памяти ГП // Кентавр. 29. 2002;

46. Попов С.В., Щедровицкий П.Г. Конкурс руководителей. - М.: Прометей, 1989;

47. Розин В.М. Изучение и конституирование мышления в рамках гуманитарной парадигмы (четвертая методологическая программа) // Вопросы методологии. 1997. №1-2;

48. Розин В.М. Методология с ограниченной ответственностью (первая метаметодологическая программа) // Сайт «Методология в России» / http://www.circle.ru:10125/personalia/rozin/rozin112002.html;

49. Розин В.М. Мышление в контексте современности (от “машин мышления” к “мысли-событию”, “мысли-встрече”) // Общественные науки и современность. 2001. №5;

50. Розин В.М. «Общественная инженерия» или «стратегическое управление»? // Кентавр. 30. 2002;

51. Розин В.М. Онтологические, направляющие и организационные схематизмы мышления // Кентавр. 20. 1998;

52. Розин В.М. Становление личности и время (Г.П. Щедровицкий и его воспоминания) // Вопросы философии. 2002. №7;

53. Сапрыкин Д.Л. Regnum Hominis (Имперский проект Френсиса Бэкона). – М.: Изд-во «Индрик», 2001;

54. Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике. – М.: Прогресс, 1990;

55. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб.: Наука, 2000;

56. Щедровицкий Г.П. «Естественное» и «искусственное» в социотехнических системах / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

57. Щедровицкий Г.П. Заметки к определению понятий «мышление» и «понимание» / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

58. Щедровицкий Г.П. Заметки о понятиях «предмет» и «объект» / Щедровицкий Г.П. Философия. Наука. Методология. - М.: Школа культурной политики, 1997;

59. Щедровицкий Г.П. Исходные представления и категориальные средства теории деятельности / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

60. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подхода / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

61. Щедровицкий Г.П. Модели новых фактов для логики // Вопросы философии. 1968. №4. С. 154-158;

62. Щедровицкий Г.П. О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной логики / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

63. Щедровицкий Г.П. О строении атрибутивного знания / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

64. Щедровицкий Г.П. Об исходных принципах анализа проблемы обучения и развития в рамках теории деятельности / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

65. Щедровицкий Г.П. Опыт логического анализа рассуждений («Аристарх Самосский») / Щедровицкий Г.П. Философия. Наука. Методология. - М.: Школа культурной политики, 1997;

66. Щедровицкий Г.П. Понимание и интерпретации схемы знания // Кентавр. 1993. №1;

67. Щедровицкий Г.П. Принципы и общая схема методологической организации системно-структурных исследований и разработок / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

68. Щедровицкий Г.П. Проблема исторического развития мышления / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

69. Щедровицкий Г.П. Проблемы методологии системного исследования / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М.: Школа культурной политики, 1995;

70. Щедровицкий Г.П. Синтез знаний: проблемы и методы / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

71. Щедровицкий Г.П. Сладкая диктатура мысли // Вопросы методологии. 1994. №1-2;

72. Щедровицкий Г.П. Смысл и значение / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

73. Щедровицкий Г.П. Схема мыследеятельности – системно-структурное строение, смысл и содержание / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

74. Щедровицкий Г.П. Технология мышления // Известия. №234. 1 октября 1961 г.;

75. Щедровицкий Г.П. Я всегда был идеалистом. – М., 2001;

76. Щедровицкий Г.П. Языковое мышление и его анализ / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

77. Щедровицкий Г.П., Алексеев Н.Г. О возможных путях исследования мышления как деятельности / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

78. Щедровицкий Г.П., Алексеев Н.Г., Костеловский В.А. Принцип «параллелизма формы и содержания мышления» и его значение для традиционных логических и психологических исследований анализ / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

79. Щедровицкий Г.П., Котельников С.И. Организационно-деятельностная игра как новая форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

80. Щедровицкий Г.П., Садовский В.Н. К характеристике основных направлений исследования знака в логике, психологии и языкознании / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;

81. Щедровицкий Л.П. Декларация «независимости» В. Розина // Сайт «Методология в России» /  http://www.circle.ru:10125/disclub/metamet03.html;

82. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии. С прил.: К.Маркс. Тезисы о Фейербахе. – М.: Политиздат, 1983.



[1] Общую информацию о Г.П. Щедровицком и ММК см. в работе [40], а также на сайтах «Методология в России» http://www.circle.ru:10125/archive/index.html и «Г.П. Щедровицкий» http://www.gp.metod.ru. Живым свидетельством истории формирования Кружка «от первого лица» является интеллектуальная автобиография Г.П. Щедровицкого [75].

[2] Эти принципы, определяющие нашу схему реконструкции истории ММК, будут содержательно прояснены и обоснованы в п. 2.2. Здесь мы лишь предварительно уведомляем читателя о композиционном построении данной статьи.

[3] Поскольку целью Программы объявлялось построение содержательно-генетической логики, участники ММК не отвергали идею нормативности мышления, но настаивали на том, что нормы должны соответствовать тому объективному содержанию, о котором мышление мыслит. Именно поэтому будущая логика  называлась содержательной. Согласно тогдашним представлениям, нормы мышления есть правила осуществления интеллектуальных операций с объектом мысли, которые в 1957 году получили деятельностную трактовку [77]. Такое понимание нормативности мышления-как-деятельности послужило отправной точкой для перехода от операционально-деятельностных представлений Первой программы Кружка к нормативно-деятельностным, характерным для Второй программы (см. п. 1.3). Всего же с позиции сегодняшнего дня в ММК можно выделить три парадигмы нормативности [27]: натуралистическую (нормы мышления существуют «естественно» в самом его «материале» и выявляются путем эмпирических исследований мышления), инженерно-конструктивистскую (мышление, как один из видов деятельности, нормативно потому, что деятельность «искусственно» организуется именно таким образом, а затем «удачные» образцы организации мыслительной деятельности закрепляются как культурные нормы) и социологически-гуманитарную. Последняя связана с институциональными представлениями о воспроизводстве мышления и деятельности, которые начали обсуждаться О.И. Генисаретским на рубеже 60-70-х годов XX века [12; 10; 13], но тогда оказались невостребованными (в значительной степени по политико-идеологическим причинам: Генисаретскому даже было отказано в праве защищать диссертацию на эту тему) и вновь стали развиваться лишь в последние годы (см. пп. 3.2-3.3).

[4] При этом Г.П. Щедровицкий интерпретировал исследования И. Лакатоса как движение в направлении создания «моделей фактов» для подобной логики, которую следует считать эмпирической наукой об исторически развивающемся мышлении [61]. Курсив в цитатах, кроме специально оговоренных случаев, везде наш - В.М.

[5] Представления о мышлении как деятельности в этом – операциональном – смысле не противоречат трактовке мышления как «языкового», поскольку само использование языка (и, в частности, знаковых форм) в ММК понималось в духе общей лингвистики Ф. де Соссюра, рассматривавшего язык в системе языковой деятельности (langage) [54, С. 66].

[6] Название интеллектуальной автобиографии Г.П. Щедровицкого – «Я всегда был идеалистом» [75] – не должно вводить в заблуждение: с нашей точки зрения, речь идет о человеческом, а не философском идеализме Георгия Петровича. Думается, в таком идеализме мог бы признаться и К. Маркс. Сохранил Г.П. Щедровицкий и свойственное марксизму признание значения немецкой классической философии (т.е. прежде всего диалектического идеализма) – но в качестве источника, а не предельной рамки. Так, в лекциях по истории ММК 1987 г. (они не опубликованы, ввиду чего автор этих строк вынужден полагаться на свою память) Г.П. Щедровицкий отмечал, что прекрасно знает, что он взял у Канта, и что – у Гегеля, но не является при этом ни кантианцем, ни гегельянцем. Отмечая гениальность открытия И. Кантом априорных форм мышления, его «надчеловеческий» и даже субстанциональный характер, Г.П. Щедровицкий приписывал такие же характеристики и деятельности (что было одним из оснований противопоставления подхода ММК психологической теории деятельности, а также краеугольным камнем представлений о мышлении-как-деятельности, а позже – о мыследеятельности). Заслуживают внимания проводимые в последние годы Ю.В. и Н.В. Громыко  [14; 15] сопоставления идей ММК с неофихтеанской линией мюнхенской школы трансцендентальной философии (Р. Лаут и др.). Сам Г.П. Щедровицкий иногда склонен был считать, что в его методологии философский спор материализма и идеализма, выражаясь гегелевским языком, «снят», или «преодолен».

[7] Этот принцип диалектического материализма, осознанный участниками ММК как акцент на деятельностном, практическом отношении к объекту, у К. Маркса в «Тезисах о Фейербахе» выражен так: «1. Главный недостаток всего предшествующего материализма – включая и фейербаховский – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно… 2. Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью – это не вопрос теории, а практический вопрос» [82, С. 51]. Требование «субъективного», т.е. активно-деятельного отношения к объекту познания ведет к установке на практический, преобразующий характер мышления: «11. Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [82, С. 53].

[8] Примером современного направления развития методологии, предельно акцентирующим указанные моменты, выступает методология организации общественных изменений (или «общественная инженерия») С.В. Попова [42; 43]. Заслуживающие внимания возражения против данного подхода высказаны В.М. Розиным [50].

[9] Истоки этого поворота можно увидеть в работах Аристотеля, Ф. Бэкона, Р. Декарта, И. Канта, Г. Когена, П. Наторпа. В данном контексте очень интересно предложение Е.В. Никулина рассмотреть всю историю философии сквозь призму идеи метода, выработанной в ММК, т.е. как истории методологии, истории развития средств и методов мышления и рефлексивных представлений о них – своего рода Allgemeine Methodgeschichte [37, С. 21]. На сходный момент методологического поворота указывает и В.В. Никитаев, полагающий, что «собственно методология началась… с критических работ Канта, подобно тому, как мы признаем начало естествознания с «Бесед» Галилея» [36, С. 4]. Сам И. Кант считал, что задача критики чистого разума – «изменить прежний способ исследования в метафизике, а именно совершить в ней полную революцию… Эта критика есть трактат о методе» [18, С. 91]. Что же удалось создать Канту? «Можно согласиться с Хайдеггером, - полагает В.В. Никитаев, - в том, что первая «Критика» – это «онтология познания», но, тем не менее, это совершенно особая онтология, для характеристики которой лучшего слова, чем «методологическая», у нас нет» [36, С. 5]. С нашей точки зрения, предложенная трактовка кантианского поворота (или революции) метафизики как методологического абсолютно точна, однако попытка онтологизации метода Канта вызывает множество сомнений. Но даже если принять версию В.В. Никитаева по отношению к «Критике чистого разума», следует отметить, что к методологии ММК она применима лишь отчасти. Нам представляется, что «методологической онтологией» в смысле Никитаева в полной мере является лишь Общая Теория Деятельности – парадигмальная основа Второй программы Кружка. Но уже переход от теории деятельности к деятельностному подходу означал признание онтологического плюрализма. Что же касается Канта, то если рассматривать три его критики (а не только первую), то вряд ли их удастся уложить в прокрустово ложе какой-либо одной онтологии, пусть даже и «методологической». «Методологический поворот» философского мышления для Канта (равно как и для Наторпа, Когена, Виндельбанда) был поворотом от чистого разума к практическому [32, С. 30-33]. Поэтому при интерпретации позиции Канта вряд ли правомерно брать за основу одну лишь «Критику чистого разума», и уж тем более объявлять ее онтологией. Это не онтология, а именно критика, в трактовке «позитивного» значения которой мы разделяем точку зрения не Хайдеггера, а неокантианцев, считавших «Критику чистого разума» трудом по преимуществу гносеологическим.

[10] По мнению Г.П. Щедровицкого, принципиальное различие между двумя группами, активно работавшими тогда на философском факультете, «состояло в отрицании идеи онтологии группой неогегельянцев, т.е. группой Ильенкова, и в признании идеи онтологии группой Зиновьева. Причем проявлялось это в совершенно разных аспектах. Например, для меня – и в этом состоял смысл моих ранних работ – парадоксы, антиномии, или противоречия, принадлежали только миру нашей мысли и не могли переноситься, или проецироваться… в мир, то для Ильенкова и его учеников и последователей противоречия нашей мысли оказывались вместе с тем противоречиями самого объекта. Кстати, тогда ведь и получалось, что философия, изучающая познание, изучает все, но формулировали это последователи в странном тезисе: познание, а не мир» [75, С. 28-29]. Логический смысл оппозиции двух групп можно сформулировать и так: ильенковцы, развивавшие диалектическую логику, исходили из гегелевского принципа тождества мышления и бытия (который «схлопывает» двухплоскостное мышление в одномерную цепочку «снимающих» друг друга диалектических категорий). Сторонники же содержательно-генетической логики опирались на принцип нетождества, что применительно к двухплоскостному устройству мышления означает непараллелизм движений в плоскостях его формы и содержания (традиционная логика, напротив, основана на принципе параллелизма [78]).

[11] «Деятельностная и семиотическая трактовки мышления фактически были исходными, но до поры до времени рассматривались как способы описания мышления, а не основная изучаемая реальность», - пишет В.М. Розин [47, С. 17], один из наиболее известных учеников Г.П. Щедровицкого, который сейчас критикует некоторые положения своего учителя. В.М. Розин считает, что в дальнейшем эти способы описания заслонили собой саму реальность мышления, что привело к исчезновению мышления как объекта исследования для участников ММК и подмене его изучением мыслительной деятельности («мышления-как-деятельности») [47; 49]. «Если сравнить этот результат с исходным замыслом А. Зиновьева, - полагает он, - то налицо разительное отличие: мышление было представлено не как сложное органическое целое, стороны и аспекты которого постепенно раскрываются в исследовании при восхождении от абстрактного к конкретному, а виде естественнонаучной онтологии. Мышление разбивалось на процессы, процессы на операции, каждая операция изображалась с помощью замкнутой структурной схемы, напоминающей по форме химическую, а исторический процесс развития мышления сводился к набору структурных ситуаций (разрыв в деятельности, изобретение знаковых средств, позволяющих преодолеть этот разрыв, образование на основе знаковых средств новых знаний и операций мышления). Все это действительно позволяло вести эмпирическое исследование мышления, но мышления, взятого лишь со стороны объективированных знаковых средств, его продуктов (знаний, предметов, теорий), детерминант мышления (проблем и задач), процедур разного рода (сопоставления, замещения и др.). По сути, анализировалось не мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественнонаучным подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; эта проекция, как известно, получила название "мыслительной деятельности"» [47, С. 17].

[12] И «мыслительной деятельности» как ее частного случая – см. предыдущее примечание.

[13] По мнению Б.В. Сазонова, несмотря на весь провозглашаемый антинатурализм, саму деятельность Г.П. Щедровицкий понимал натуралистически. Мы считаем это замечание верным применительно к Общей Теории Деятельности, которая была объявлена онтологической, - что можно рассматривать как «родимое пятно» марксизма, в котором деятельность (общественно-историческая практика) полагалась развивающейся по законам своей социальной природы. Подобный натурализм Второй программы Кружка был преодолен при переходе от теории деятельности к деятельностному подходу (см. примеч. 9) и снят в Третьей программе ММК.

[14] Этот момент обстоятельно разобран в монографии Д.Л. Сапрыкина [53]. Подробнее о его значении для современного методологического движения см.: [20].

[15] Об интеллектуальном институте см. примеч. 17.

[16] См. примеч. 11.

[17] Поскольку речь идет о социально-организованном мышлении, имеется в виду достаточно длительно существующий коллективный субъект: группа участников семинара, коммуникативной сети, методологического сообщества (движения) в целом. «Надевая на себя» социально-организационную схему мышления и деятельности, принимая ее как безусловную, освященную авторитетом учителей и предшественников, возведенную в закон или традицию регулятивную норму, подобный субъект становится интеллектуальным институтом.

[18] Ср.: «Схемы содержательно-генетической логики дают нам возможность изображать делаемое… Эпистемологические схемы требуют различать плоскость объектов действия и плоскость норм действия в оргдеятельностных схемах» [66, С. 7].

[19] Описание конфигурирования как общего метода синтеза знаний см. в: [70, С. 634-666]. Пример его применения рассмотрен в п. 2.3.

[20] В постпозитивистской методологии науки сходным смыслом обладает принцип «теоретической нагруженности» языка наблюдения: ученый может видеть лишь то, что считается теоретически возможным. А с точки зрения некоторых представителей аналитической философии онтологии выступают концептуальными каркасами языка описания объектов, что, в частности, превращает факты из проявлений опыта в эпистемологические конструкции [5].

[21] Именно поэтому в данной статье программные идеи ММК рассматриваются вместе с формами и схемами организации интеллектуальных практик Кружка. По внутренним меркам ММК идеи сами по себе – вне социально-организационного контекста их появления,  обсуждения и разворачивания – не имеют смысла. Существует и обратное отношение рефлексивного отображения программных идей на организационные формы, обусловленное принципом ортогональной организации плоскостей, в которых разворачивается мышление. См. об этом в конце данного параграфа.

[22] Собственно, такими реконструкциями метода и занимались исследователи языкового мышления в рамках содержательно-генетической логики. В этом смысле уже Первая программа ММК предполагала возможность «оборачивания» схем (см. примеч. 18).

[23] См. примеч. 19.

[24] В этом смысле Общая теория Деятельности действительно является «методологической онтологией» (см. примеч. 9). Но сведение всего к одному началу - Деятельности - не устраивает многих участников ММК. Одним из первых против этого выступил В.М. Розин, который уже более трех десятилетий строит собственный метод. И здесь куда более близкой, чем позиции Л.С. Выготского и собственного учителя - Г.П. Щедровицкого - для него оказывается точка зрения М.М. Бахтина. Разные школы и концепции для него связаны не эпистемологически (как знания через модель-конфигуратор), и не через мышление-как-деятельность (по построению единой оперативной системы синтетического научного предмета) - хотя и то, и другое иногда имеет место, - а прежде всего через коммуникацию, диалог. Подобную установку В.М. Розин, для которого важно сохранение человеческой составляющей знания, концепции, школы, научного предмета, называет гуманитарной - в отличие от естественнонаучной в широком смысле слова - как связанной с требованиями элиминации субъекта и построения объективного знания. В 70-е годы XX века от деятельностного монизма отказывается и Г.П. Щедровицкий. В центре его внимания также оказывается коммуникация, процессы понимания [72]. При сохранении деятельностного подхода как методологического поворота мышления, общей установки способа выстраивания рационального отношения к объектам сами объекты больше не трактуются «как деятельность». В частности, от представления о мышлении-как-деятельности, основанном на подведении мышления под категорию деятельности, Г.П. Щедровицкий переходит к утверждению категориального различия мышления и деятельности [57]. Указанные моменты находят свое выражение в схеме мыследеятельности [73], где мышление и деятельность изображены в виде разных «слоев» («чистого мышления» и «мыследействования»), разделенных слоем «мыслекоммуникации» (см. п. 2.5). Связь между слоями мыследеятельности опосредована процессами рефлексии и понимания.

[25] Оборачивание этих представлений о мышлении-как-деятельности на изучение науки позволило создать ее первую организационно-методологическую модель – схему научного предмета [68; 70]. По своему типу это - схема мегамашинной организации деятельности. Но при этом совершенно выпали из внимания коммуникативный и социально-институциональный аспекты науки.

[26] О технологии методологической экспертизы в целом см.: [16; 42; 41], о ее институционально-правовом аспекте и о разработанной при непосредственном участии автора данной статьи правовой процессуальной форме см.: [29; 33]. Всего состоялось пять подобных мероприятий: социально-экологическая экспертиза на Байкале (1988 г.), экспертиза проблем регионального развития в Оренбургской обл. (1989 г.), экспертиза проблем социально-экономического развития г. Омск (1990 г.), экспертиза программ конверсии (приватизации) госсобственности в Латвии (июнь 1991 г.) и экспертиза энергетики Сибири (Омск, октябрь 1991 г.).

[27] Это элемент общественной экспертизы, построенный по образцу состязательного процесса в суде присяжных или парламентских дебатов [29; 33].

[28] В контексте рассмотрения развивавшихся в ММК парадигм нормативности мышления (см. примеч. 3) это соответствует повторной попытке актуализировать социологически-гуманитарную парадигму, которую можно также назвать социокультурной. Социокультурная нормативность логики институционального опосредования имеет иной характер по сравнению с трактовками нормативности в Первой и Второй программах Кружка, которые начинают рассматриваться как «крайние случаи» единой «научно-инженерной» нормативности и критиковаться с гуманитарно-культурологических позиций [47; 49]. В то же время в рамках социокультурной парадигмы сохраняются многие базовые идеи и принципы Первой и Второй программ: принцип непараллелизма формы и содержания мышления, идея воспроизводства мышления и деятельности, принцип закрепления их образцов как культурных норм и т.д. Из Третьей программы наследуется принцип связи мышления и деятельности через коммуникацию, но последняя теперь рассматривается, во-первых, сквозь понятие социально-организованного мышления, и, во-вторых, как имеющая не только интеллектуальный, но и социокультурный характер (в терминологии Ю. Хабермаса: не только как коммуникативный разум, но и как коммуникативное действие).

[29] Институциональная форма – это структуры формальных мест института, связанные процедурами, которые закреплены символически, обладают направляющей идеей и «духовными опорами». В соответствии со схемой состава социокультурного института [21, С. 10-11; 32, С. 16-17; 34, С. 348] последний включает в себя: рамочную ценностную идею; символическое оформление; систему формальных мест и ролей, связанных процедурами; материальные и духовные опоры. Рамочная идея имеет направляющий характер [38, С. 266, 361-364], т.е. задает социокультурное предназначение данного института и определяет принципы, на которых построены институциональные процедуры. Духовные опоры – это характеристики культуры и ментальности сообщества, выступающего носителем данного института, позволяющие рамочной идее стать легитимной в сознании его членов. Эта легитимность определяется, в частности, тем, отвечает ли социокультурное предназначение института представлениям членов сообщества о должном.

[30] Например, для суда как правового института это тип процесса: уголовный, гражданский, административный и т.д. Применительно к семиотически-опосредованному мышлению зависимость знаковой формы и типа отражаемого ею объективного содержания полагалась как один из основных принципов содержательно-генетической логики (см. п. 1.2). В более общем виде этот принцип, проистекающий из непараллелизма формы и содержания мышления, формулировался в методологии ММК как требование историзма, которое «есть лишь особое выражение факта зависимости между логическими средствами науки и типом выявляемого посредством их объективного содержания… Методологически это требование означает, что нельзя исследовать «мышление вообще»… мы должны разбить его на ряд сфер; в каждую из них войдут логические средства, различающиеся между собой по структуре, типу выявляемого содержания и находящиеся между собой в определенных функциональных и генетических связях» [62, С. 39]. При переходе к анализу институционально-опосредованного мышления соответствующие типу выявляемого мышлением содержания сферы, о которых говорит Г.П. Щедровицкий, образуются уже не комплексами логических средств, а комплексами институтов.

[31] Идея институциональности, правовая по своему происхождению, в конце XIX века была заимствована и переосмыслена социологией. Первыми методологическими представлениями о социальных институтах мы обязаны О.И. Ге­ни­са­ретскому [12; 10; 13]; представление об «экспертировании» как о специфическом варианте формирования рационального отношения институционального типа  (в противоположность трансцендентальному) принадлежит С.В. Попову [16, С. 8-9]. В контексте рассмотрения «методологического поворота» философского мышления как поворота от чистого разума к практическому (см. примеч. 9) и оппозиции натуралистического и деятельностного подходов (см. п. 1.4 и [60]) данное различение трансцендентального и институционального типов рациональности было переосмыслено автором как противопоставление в рационалистической традиции линий episteme и fronesis [21, С. 8-9]. Первая линия связывалась с классической эпистемологией, ориентированной на «точное» знание, независимое от объекта и проверяемое на достоверность; вторая – с аристотелевской идеей практического знания, воздействующего на свой объект [3, С. 174-190; 9, С. 371-375; 21, С. 8-10; 30; 34, С. 106-131]. Такое понимание знания, предложенное Аристотелем для решения этических проблем, было затем развито в римском праве («фронезис» римляне перевели как prudentia – «рассудительность» – откуда возник и термин jurisprudentia). Разделение линий episteme и fronesis имеет важное значение для исследования и конституирования мышления – причем прежде всего самого методологического мышления. Первой линии соответствует разворачивание мышления по схемам семиотического опосредования, второй – по схемам институционального опосредования (см. п. 3.2). Кроме того, можно говорить и о разных типах идеализации [21, С. 8-12], в связи с чем О.И. Ге­ни­са­ретский писал об институционально-онтологической дополнительности процедур учреждения/полагания: «Если объекты онтологически полагаются, то институты организационно устанавливаются (или, как принято выражаться, учреждаются» [11, С. 7] (курсив Генисаретского).  Важную роль в методологическом осмыслении идеи институциональности сыграли также работы основателя институционализма М. Ориу, сумевшего в рамках правоведения дать образец синтеза формально-юридического, социологического и спекулятивно-философского методов [38; 6, С. 8-12].

[32] Эти идеи обобщены в монографии [34]. См. также работы А.А. Матюхина, указанные в списке литературы, приведенном в конце данной статьи.

[33] Программа построения подобной междисциплинарной методологии изложена в статье [21]. Некоторые промежуточные результаты реализации данной программы представлены в работах [30; 31; 32]. Кроме того, помимо упомянутых в предыдущем примечании разработок в области методологии права и политико-правовых исследований, намечен целый ряд приложений междисциплинарной методологии институционального подхода к проблемам государственного устройства и управления [2; 28], общественных изменений [25], инноваций в организациях [22], развития образования [24; 23], осмысления структуры и развития науки [26] и т.д.

[34] Автор ни в коей мере не хотел бы умалять заслуги тех, кто не включен в этот список, который составлен на основе результатов опроса подписчиков методологического альманаха «Кентавр», проведенного в начале 2001 года Исследовательской группой ЦИРКОН в рамках проекта «”Методологическое сообщество”: исследование самовосприятия участников». Специально подчеркнем, что «известность» в данном опросе определялась по частоте упоминания фамилий в ответах на вопросы о том, кого в методологическом сообществе респондент считает наиболее активным, публикуемым, цитируемым и кому в наибольшей мере присущи лидерские качества. Фамилии мы перечислили по алфавиту, поскольку, на наш взгляд, выборка оказалась недостаточно репрезентативной для определения «рейтинга» лидеров сообщества. Среди упомянутых респондентами персоналий был также Н.Г. Алексеев, который скончался 21 марта 2003 года.

[35] Интересно, что такая «жесткость» интеллектуальной организации вполне сочеталась с принципом многопозиционности и «полилогичности» коллективной (мысле)деятельности (замечание Г.А. Давыдовой). «Полилог» в логико-коммуникативной действительности вполне уживался с запретом на плюрализм в действительности организационно-политической. Конструкция Кружка как интеллектуального института допускала полилог лишь в рамках организационно-политического монизма, т.е. при наличии права на позиционную полноту только у лидера Кружка. Как только одна из «частных» позиций, занимаемых остальными участниками, претендовала на собственную рефлексию и «сборку» методологии как целого, возникал конфликт оснований с дальнейшим «отлучением еретика» и восстановлением нарушенных ограничений полилога.

[36] Яркими примерами являются работы С.В. Попова [44; 43] и В.М. Розина [47; 48]. Работа [48] одним из участников острой дискуссии на сайте «Методология в России» (полемика воспроизвелась в ходе Чтений) была названа «Декларацией «независимости» [81]. В 60-е – 70-е годы XX века такое немыслимо: любые попытки утверждения «независимости» от коллективного мышления быстро заканчивались «отлучением» от Кружка, изгнанием в «другую комнату», где мыслить человеку уже не суждено. См. также предыдущее примечание.

[37] Модель политического плюрализма, характерная  для демократий современного Запада, предполагает целый ряд таких базовых институтов, устои которых не ставятся под сомнение ни одной из политических сил, кроме заведомых экстремистов. По аналогии с этим «общеметодологические» институции должны быть устойчивы по отношению к борьбе различных «авторских» программ развития методологии.

[38] Примером может служить подготовка Чтений памяти Г.П. Щедровицкого в течение трех последних лет.

[39] Международная методологическая ассоциация (ММАСС) не является открытой ассоциацией. Фактически это просто брэнд С.В. Попова и его команды.

[40] В частности, ряд попыток В.М. Розина обсудить «четвертую методологическую программу» [47] до самого последнего времени оставались гласом вопиющего в пустыне.

[41] А при некоторых условиях – и корпорации. Вопрос об институциональной форме возможной кооперации заслуживает специального обсуждения.

[42] См., например: [20].

[43] Курсив в обеих цитатах принадлежит В.В. Никитаеву.

[44] Ср.: «Со всех сторон я слышу: человек!.. личность!.. Вранье все это: я - сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением, я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли. И ничего больше... Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга своего мышления, а дальше есть действия мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В какой-то момент - мне было тогда лет двадцать - я ощутил удивительное превращение, случившееся со мной: понял, что на меня село мышление и что это есть моя ценность и моя, как человека суть» [71, С. 9]. С нашей точки зрения, эффекты, на которые очень точно указывает Г.П. Щедровицкий, можно истолковать совершенно иначе, без предположений о том, что коллективно-распределенное мышление в интеллектуальных институтах является чем-то совершенно отчужденным и надчеловеческим, «садится» на людей, делая их своими слугами и т.д. Мы полагаем, что акты мысли по-прежнему принадлежат людям, но сами люди становятся, сверх своего обычного бытия, еще участниками процесса. Их деятельность в институциональных рамках процессуализируется, а вслед за этим и акты мысли отдельных людей становятся частными моментами коллективно-распределенного процесса мышления, который не принадлежит никому из людей в отдельности (даже лидеру Кружка!), а только интеллектуальному институту в целом. См. также возражения В.М. Розина [47, С. 15-16].

[45] Выделено И. Кантом.

[46] Здесь и далее в этой цитате выделено И. Кантом.

[47] В интеллектуальных институтах – таких, как методологический семинар, ОДИ и т.д. – подобное соотнесение, как правило, опосредовано коммуникацией, где, как показал В.М. Розин, используется особый класс схем – «направляющие», функция которых – «создание особой реальности, то есть системы событий, позволяющих направить внимание и понимание слушателей (оппонентов), помогающих им принять новые представления, понять аргументацию, двигаться вместе с автором новой мысли и т.п.» [51, С. 29].

[48] Указанные в данном списке работы из журналов «Вопросы методологии» и «Кентавр» доступны также в Интернете на сайте «Методология в России» http://www.circle.ru. Там же можно найти и некоторые работы Г.П. Щедровицкого.

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44