Методологические проблемы изучения и формирования политико-правового пространства. Часть 2

В первой части данной работы, опубликованной в предыдущем выпуске Ежегодника [12], была поставлена проблема построения метода междисциплинарных исследований политико-правовых явлений, выявлены методологические ограничения существующих подходов к осмыслению политики и права, а также описан либеральный институционализм - образец синтеза методов в правоведении, полагаемый авторами в качестве прототипа решения поставленной проблемы. Вторая часть посвящена описанию принципов социокультурного анализа как искомого синтетического метода исследования политико-правовых явлений, после чего предлагаются схемы и структурные модели политико-правового пространства и отдельных составляющих его институтов, которые демонстрируют возможности данного метода. Специальное внимание уделено рассмотрению власти в контексте анализа проблем становления политико-правового пространства.

Базовые понятия и методологические принципы социокультурного анализа

Для построения синтетического метода необходимо установление базовых понятий (позволяющих «видеть» объект исследования безотносительно к его предметным проекциям) и схем их разворачивания, задающих форму метода[1]. Базовыми понятиями институционального подхода в правоведении являются правовой институт (понимаемый как социокультурный), сфера права и правовая культура. В одной из предшествующих работ нами было показано, что схемой, по форме которой разворачивается данный набор понятий, является схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры, основанная на принципе воспроизводства[2]. Эта схема, описывающая существование деятельности и передачу ее образцов, выступающих также в функции «культурных норм» по отношению к «социальным ситуациям», разработана в интеллектуальной традиции Московского методологического кружка (ММК) [30, С. 199-200].

По сути, предлагаемый далее метод социокультурного анализа есть результат перенесения «распредмеченной» схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры на материал правовой и политической культуры. Базовым понятием, задающим онтологическое основание данного метода, является социокультурное пространство, подразделяемое на социальное и культурное подпространства. С онтологической точки зрения эти подпространства могут быть также проинтерпретированы как два мира[3]. Соответственно распредмечивается и лежащий в основе данной схемы принцип воспроизводства: в отличие от деятельности, существование социокультурного пространства задается, помимо воспроизводства, также категорией становления. Иначе говоря, социокультурное пространство необходимо мыслить не только в ставших формах воспроизводства и эволюции, но также и в «эмерджентных» формах генезиса и становления.

Мир культурных норм (образцов) “расщепляется” на два слоя: относительно быстрой культурной динамики, провоцируемой общественными изменениями (сменой типа социальных ситуаций, которые нужно нормировать[4]), и очень медленной имманентной динамики культурных идей, символов и сакрализованных образцов, которые являются практически вечными. В частности, к первому типу динамики относится изменение материальных правовых норм и отдельных компонентов институтов (материальных опор, отдельных процедур). Второму типу соответствует изменение обладающих высокой стабильностью процессуальных норм и принципов, а также нематериальных компонентов институтов (рамочных идей, символов, духовных опор, некоторых процедур). Применительно к правовым институтам это означает, что их “души” изменяются в культурно-историческом масштабе времени (что и позволяет считать их практически вечными), в то время как “тела” могут трансформироваться в “более коротком” масштабе временной динамики сферы права.

В качестве частного случая (или подтипа) социокультурного пространства далее рассматривается политико-правовое пространство. Рассмотрение политико-правовых проблем под углом зрения данного понятия позволяет удерживать и анализировать ситуацию как социокультурную, т.е. подразумевающую существование, взаимодействие и одновременное изменение сразу двух подпространств: (1) социально-политических действий и тех затруднений, в которых оказываются субъекты этих действий, и (2) правовых и общекультурных норм (образцов), в соответствии с которыми (явно или неявно) участники общественных отношений пытаются строить свою деятельность и преодолевают возникшие препятствия.

На основе вышеизложенного можно сформулировать методологические принципы социокультурного анализа [15, С. 13-14; 33, С. 6-7; 17, С. 507-511]:

1. Постулируется принципиальное разделение социокультурного пространства на два подпространства: культурных норм (образцов) и социальных ситуаций, причем вторые должны схватываться в конкретных обстоятельствах своей реальной динамики на фоне «относительной вечности» первых [5].
2. Признается нормирующая функция культурных образцов по отношению к социальным (в т.ч. социально-политическим) ситуациям.
3. Опираясь на принцип различения «социального» и «культурного» подпространств и предположение о том, что каждое из них обладает собственной внутренней динамикой, социокультурный анализ позволяет учитывать рефлексивность социокультурных объектов (социальных ситуаций, регулирующих их норм и институтов), их способность к самоизменению через осмысление знаний о себе – в том числе в контексте взаимодействия с исследователем[6].
4. Культурные образцы мыслятся как личностные и олицетворяемые, причем сразу в двух смыслах: с одной стороны, культурное единство понимается и осознается личностно, происходит герменевтическая диверсификация культуры, т.е. порождение множественности и разнообразия форм ее понимания; с другой стороны, отдельные личности становятся живыми образцами для других, нормы и образцы персонифицируются[7].
5. Необходимо различать два типа динамики «культурного» подпространства, задаваемые разным отношением к процессам рефлексии и мышления: эволюционный и эмерджентный. Первый тип представляет собой имманентную динамику культурных образцов, второй - характерный для некоторых обществ процесс постоянного порождения новых культурных норм за счет проникновения в «культурное» подпространство рефлексивных самообразов социальной деятельности. Подобные эффекты «культурных разрывов» и «спонтанного» возникновения культурных новообразований проявляются в условиях, когда темп социальных изменений, приходящихся на одно поколение, значительно опережает скорость «естественных» процессов имманентной культурной динамики[8].

Что касается имманентной динамики культурных образцов, то она является вполне традиционным предметом гуманитарного знания. Фактически гуманитарные дисциплины впервые  появляются как описательно-оформляющее знание [15, С. 14; 13, С. 72-73; 17, С. 124-125, 510], фиксирующее (естественно)исторические изменения характера общественных отношений в той или иной сфере жизни. В этом случае выполняется требование классической эпистемологии, выражающееся в независимости знания и объекта[9]. Тип отношения мышления и рефлексии, порождающих подобное гуманитарное знание, к культурным образцам определяется как по преимуществу созерцательный, т.е. считается, что описательно-оформляющее знание лишь реконструирует и описывает - а не конструирует и формирует  - культурные образцы.

Характерный пример подобного знания дают системообразующие нормы божественного права, в рамках пренебрежимо малой культурной динамики воспринимаемые вечными. Однако если во времена рецепции римского права (XII–XIII вв.) общественные изменения были сравнительно редкими и медленными, то в условиях динамического общества правовые нормы из сакральных превратились в нормы, имеющие “просто” общекультурный статус и включенные в процесс изменений культурного целого. Так, уже в XVII веке требования естественного права, сформулированные как вытекающие из неизменной, самим Богом определенной природы человека, стали основаниями либерального (буржуазно-демократического) проекта общественных изменений. Но чем успешнее данный проект воплощался в жизнь, чем полнее требования естественного права выражались в законодательстве – тем заметнее менялось представление о человеке и расширялось понимание его неотъемлемых прав. Одним из результатов осмысления данного процесса стала предложенная Р. Штаммлером концепция «естественного права с изменяющимся содержанием» [28, С. 617-618].

Созерцательному отношению мышления и знания (в том числе юридического и политического) к культурным образцам противостоит деятельно-практическое, характерное для динамических обществ. Современные правоведение и политическая наука имеют дело с постоянным пересмотром норм и институтов права, отражающим тенденции общественной динамики. Речь идет как об имманентной динамике культурных норм (изменениях в правовой традиции, обычаях, идеологии, доктринах), так и о социальных механизмах целенаправленного изменения норм в результате рефлексии проблем общественной жизни (законотворчество, создание прецедентов). Характеризуя тип отношения мышления и рефлексии к культурным образцам в данном случае, уже нельзя пренебречь влиянием знания на собственный объект и считать это отношение чисто созерцательным, - напротив, следует признать активную, конструктивную роль мышления в конституировании культурных образцов.

Далеко не всякое социально обусловленное изменение норм права, политических или правовых институтов признается (легитимизируется) культурным (право)сознанием и закрепляется образом жизни. В условиях быстрой динамики только часть социализированных норм и образцов-предписаний удается проинтерпретировать в рамках развития «высокой» правовой и политической культуры. Некоторые же из социализированных норм, оставаясь «не прописанными» в «высокой культуре», тем не менее, определяют массовое социальное поведение, осуществляя функцию, аналогичную культурной нормировке. В простейшем случае «культурное» подпространство приходится мыслить как «расслаивающееся» и образующее  иерархированную структуру, включающую слои «высокой» («элитарной») и «массовой» культуры.

К политической культуре данный принцип применим в еще большей мере, чем к правовой. Здесь социальная (социально-политическая) практика очень часто «противоречит культуре» - во всяком случае, тому ее образу, который дает классическое гуманитарное знание: политика и «высокая» культура помещаются в разные модальности. Политика является «искусством возможного» (а не должного!), отчего с позиций «высокой» культуры получает характеристики «грязной», «безнравственной» и т.д. «Реальные» политические силы, действуя в пределах наличных возможностей, преследуют «сиюминутные» цели, определяемые их интересами, а не устоявшимися формами культуры. В то же время, и динамика «культурного» подпространства может оказывать достаточно активное формирующее влияние на социально-политические ситуации. Самоопределение в рамках истории и культуры [15, С. 26; 18, С. 96-97] позволяет политикам выходить за границы наличной реальности, раздвигая тем самым горизонты возможного.

В условиях динамического общества расширение границ политически-возможного связано, прежде всего, с сопоставительной рефлексией, возникающей в социальных системах, вовлекаемых в «диалог культур», процессы «кросс-культурного» взаимодействия. У определенных общественных групп в таких системах могут складываться особые «мета-цели», связанные с социокультурной трансформацией, преобразованием экономических, политических и иных институтов по образу и подобию институтов другой культуры. Такие мета-цели являются внешними по отношению к социально-политическим ситуациям внутри данного общества, они «идут из культуры» и задают рамки формирования конкретных политических целей и интересов, выступая по отношению к ним в функции нормирующей стратегии[10].

Формирование стратегии, направленной на социокультурные изменения, а также постановку и реализацию в ее (стратегии) рамках политических целей, мы будем называть социокультурной политикой. Она может складываться не только в процессе кросс-культурной коммуникации, но и в контексте решения внутренних проблем социальной системы. Это происходит тогда, когда для осуществления общественных изменений, реализации проектов и т.п. недостаточно рассматривать культуру как «фон», который можно «учесть», после чего «вынести за скобки». Речь идет о контекстах, в которых от политического влияния и экономического принуждения  («стимулирования») необходимо переходить к созданию культурных сетей: «движение в сторону «социального общества и  государства», предельные вопросы нравственно-этического отношения к миру, «экологическая» оценка собственной деятельности, проблематика современного гуманитарного образования, делающая отдельного человека соразмерным темпу происходящих трансформаций...» [3, С. 124].

Резюмируя сказанное, можно отметить: от социологического отстаиваемый способ рассмотрения отличается тем, что за социальными ситуациями учитывает имеющие самостоятельное значение «культурные нормы», трансцендентные подпространству «социального». А поскольку при обращении к культурным нормам не происходит полное абстрагирование от данностей социальной ситуации, удерживаются в мышлении ее конкретные обстоятельства и особенности, отчасти конституирующие (через посредство рефлексии и мышления) подпространство «культурного», - предлагаемый способ анализа противостоит культурологическому [15, С. 15; 17, С. 513][11].

Иначе говоря, не следует придерживаться какой-либо из уместных здесь разновидностей монизма (социологического или культурологического), но, по аналогии с К.Поппером, можно признать принцип «трех миров». У К. Поппера это были миры природы (физических явлений в новоевропейском смысле natura), ментальных или психических состояний индивидуального сознания и объективного знания [34]. Соответственно, в нашем случае[12] место мира природы занимает мир культуры (выступающей здесь как «вторая природа»), место мира психических состояний – мир социальных ситуаций и отношений, а мир объективного знания  трактуется динамически, как «бытие, неотделимое от становления», то есть как мир осуществляющихся интеллектуальных функций (мышления, понимания, рефлексии и т.д.) и их объективированных продуктов - знаний и иных эпистемических форм. Разумеется, данный тезис требует обстоятельного комментария, но более подробное обсуждение онтологических оснований социокультурного анализа выходит за рамки данной работы[13].

Исследование правовой культуры предполагает, что с точки зрения культурной динамики необходимо различать ее воспроизводство, относимое к уже существующим (пусть и находящимся в процессе изменения) культурным образцам, и становление[14]. Принимая это различение как задающее последовательность нашего изложения, рассмотрим далее представления о «ставших» формах политико-правового пространства, а затем - проблемы его становления.

Политико-правовое пространство

При рассмотрении генезиса политико-правового пространства мы исходим из признания принципиальной значимости правовых институтов для реализации политических отношений. В европейской культуре эта значимость обуславливается также и тем, что политическое отношение, чреватое разрывами и конфликтами, для своего устойчивого воспроизводства нуждается в «судье» - «беспристрастном третьем», выведенном из политики и задающем рамки «честной игры» . В развитых политических демократиях подобные рамки поддерживаются сложным механизмом состязательных институтов сферы права. Последние, обладая определенной независимостью от политических коллизий (что и обеспечивает беспристрастность), в то же время для обеспечения своего функционирования нуждаются в силе и политическом авторитете государства (судебная власть) или в политическом представительстве (законотворчество парламента). Таким образом, политические и правовые институты, будучи достаточно автономны, в то же время тесно переплетаются между собой.

Политико-правовым пространством мы называем функциональное и институциональное единство «правового» и «политического», которое образуется при следующих условиях:

1. политический плюрализм (нормальные политические отношения плюралистичны по самой своей природе, на что указывает и этимология слова «политика»);
2. публичность обсуждения важнейших общественно-политических решений;
3. процессуализация подобной общественной коммуникации, оформляемой соответствующими правовыми институтами. При этом сами правовые (политико-правовые) институты функционально связаны друг с другом сообразно структуре сферы права, которая, в свою очередь, отвечает характеру правовой культуры данного общества.

В обществах, где правовая культура имеет длительную традицию плюралистических общественных отношений, устойчивость подобного состояния поддерживается состязательным характером «осевых» функций сферы права: законотворчества и правоприменения. Внутренняя структура соответствующих институтов (парламента и суда) приобретает форму состязательного процесса.

Внутренняя структура пространства института состязательного правосудия описывается трехслойной схемой: {(1) слой событий и свидетельств - (2) слой суждений и интерпретаций - (3) слой квалификации и обоснования} [7, С. 409-410, 415-418; 15, С. 18-19; 33, С. 7; 8, С. 118-119; 17, С. 449-451]. Вхождение в подобное формально и процедурно структурированное пространство можно истолковать как аналог трансцендентального перехода: здесь все организовано и живет совсем по другим правилам, нежели в «обычной жизни». В частности, возникает возможность переоформления конфликтных ситуаций, в том числе социально-политических, и публичного их обсуждения в соответствии с процессуальными правилами, а не по принципу баланса сил и «выдавливания» оппонента.

Это позволяет истолковать состязательный процесс как цикл социально-организованного «институционального мышления» [6, С. 11-12; 9, С. 132-133; 15, С. 18; 17, С. 445-449; 16, С. 116-120], порождающего “добавку” к ситуации, из которой потребовалось апеллировать к правовому институту: новый закон или приговор суда. Подобная добавка, имеющая интеллектуальное происхождение (т.к. получена по “логике процедуры”), “присоединяется” к ситуации (или типу, классу ситуаций) и “вменяется к исполнению”, что позволяет “сдвинуть” ситуацию, до этого казавшуюся тупиковой. Рассмотрение цикла {Ситуация 1 - институциональное (пере)оформление - институциональное мышление (процесс) по «логике процедуры» - регулятивное действие института - ситуация 2 (с «добавкой»)} позволяет говорить о состязательном правосудии как о правовой форме институционального опосредования общественных отношений [6, С. 11-12; 15, С. 15-25; 33, С. 7; 8, С. 119; 17, С. 126-127, 438-470; 16, С. 116-120].

Так же, как направляемое Идеей Права состязательное правосудие, опосредующее конкретные отношения при конфликте интересов, выступает в качестве формы институционализации Идеи Справедливости, Идея Свободы в социальной жизни оформляется институтами законотворчества. Закрепляемые законом правовые рамки свободы плюралистичного общества реализуются через три канала: личные права, общественно-политические институты, государство. Обеспечение личных прав требует конституирования институтов гражданского общества, являющихся своего рода противовесом силе государства, которое, будучи «первым среди равных» политико-правовых институтов, во многом венчает и определяет все целое. Роль «среднего слоя» - общественно-политических институтов - состоит в консолидации и позиционировании многообразия интересов гражданского общества, обеспечении его участия в делах государства через реализацию публичных (общественных) прав, поддержания общественной коммуникации, диалога в обществе.

Соответственно, структура политико-правового пространства {(1) слой политических событий - (2) слой политической коммуникации - (3) слой легитимизации} [15, С. 21-23; 33, С. 8; 17, С. 460-470] в плюралистическом обществе повторяет трехслойное устройство состязательного суда, структура которого выступает своего рода «клеточкой состязательности», из которой генетически «выводится вся система», построенная на принципах плюралистичности и конкурентности [15, С. 35; 33, С. 8; 17, С. 469].

Поддерживающая подобные принципы структура политико-правового пространства приводит к устойчивой структуре государственности {гражданское общество - общественно-политические институты - государство} [10; 15, С. 24; 33, С. 8; 17, С. 15-16, 195, 469-470], характеризующей ее новое качество как политической демократии. В рамках права политическая демократия гарантируется государством, законодательная власть которого устанавливает единые и равные для всех участников политико-правового пространства «правила игры». Возможность злоупотребления властью со стороны самого государства, являющегося одновременно и участником, и «судьей» политических отношений, вызывает к жизни принцип самоограничения государства и основанную на нем Идею Правового Государства, институциональным выражением которой с конца XVIII века являются конституции.

Конституционное устройство любого государства так или иначе связывает соотносит три ценностных социокультурных идеи: Справедливости (о которой говорилось в связи с институтами правосудия), Свободы (связываемой авторами с законотворчеством от имени гражданского общества) и Общего Блага [19, С. 29-30; 14, С. 32-33; 11, №1-2, С. 98-99; 15, С. 24; 33, С. 8; 17, С. 316-323]. Последняя идея так или иначе накладывает отпечаток на любую государственность как систему институтов, если, конечно, эта система стремится выражать интересы своих граждан (а политическая демократия подразумевается таковой). В рамках Идеи Правового Государства, выросшей из доктрины естественного права, всегда существует разрыв между «полюсами» Свободы и Общего Блага. Предельная форма этого разрыва была выражена Т. Гоббсом («война всех против всех»).

Относясь к опыту современного конституционного развития, авторы предлагают точку зрения либерального институционализма [15, С. 24; 17, С. 312-316, 496-497; 12], предполагающего определенный компромисс либерального (Свобода) и социального (Общее Благо) аспектов государственности на основе идеи Справедливости, принимающей на себя в получающемся «треугольнике» функцию меры. Как показал В.С. Нерсесянц [21], Идея Справедливости, выполняющая подобную функцию меры, должна пониматься в духе правового принципа формального равенства, распространяющегося не только на субъектов политического пространства (в этом состоит политическая демократия в отличие, например, от олигархии, тоже поддерживающей «плюрализм»), но и на все виды социокультурных субъектов, все виды множественности и популятивности людей. Политическая демократия переходит в открытое демократическое общество, представляющее собой максимально возможное развертывание начал конкурентности и состязательности на основе принципа формального равенства[15].

Власть в контексте анализа проблем становления политико-правового пространства

Если описание генезиса и функционирования политико-правового пространства проводится на основе нормативных понятий (гражданское общество, государственность, правовые и политические институты, личные права, политическая демократия и т.д.), то, говоря о проблемах становления политико-правового пространства – в частности, об установлении институтов, которых еще нет в рамках данной культуры, - необходимо иметь в виду естественно-искусственный характер данного процесса и, в особенности, роль власти в формировании институциональных «правил честной игры» в политике[15, С. 26].

На основе выводов, сделанных при анализе генезиса политико-правового пространства, можно зафиксировать парадокс институционализации власти: для того, чтобы власть могла действенно участвовать в (у)становлении институтов, она сама должна институционализироваться путем самоограничения [15, С. 25-26; 17, С. 471][16]. А чтобы подобное самоограничение было возможно, должны соблюдаться логический (разделение субъекта, отношения и институциональной формы власти) и три реализующих его практических принципа институционализации власти:

1. Политико-правовое пространство (прежде всего слой событий - «арена политической борьбы») следует отделить от сферы непосредственного действия властного отношения[17].
2. Политико-правовое пространство нужно структурировать в соответствии с трехслойной схемой {политические события – политическая коммуникация – легитимизация}.
3. Процессы «вхождения во власть» (т.е. превращения одного из политических субъектов в субъекта власти) и движения по ее «коридорам» необходимо поместить в рамки формальной процедуры и подчинить закону [15, С. 28; 17, С. 470-471].

Переход к институциональным представлениям о власти может быть весьма перспективным для государств бывшего СССР, преодолевающих наследие тоталитаризма. Если граждане западных стран, где эти представления во многом уже нашли свое практическое воплощение и стали «естественны, как воздух», вполне могут позволить себе не задумываться об «очевидностях» своего бытия, то в современной России идея о том, что власть может основываться на «силе правовой формы» (а не силе милиции и «органов»), до сих пор является весьма свежей. В странах западной демократии институционализированная власть есть прежде всего «власть культурного образца», т.е. результат длительного развития правовой культуры, искавшей способы преодоления антиномии свободы, – так, чтобы Свобода не противоречила сама себе и Общему Благу (как в случае «войны всех против всех») и могла отвечать Справедливости в качестве меры.

Разработка метода социокультурного институционального анализа не только актуализирует проблемы правовой культуры, но и находится в тесной связи с эпистемологической рефлексией проблем построения обществоведческих дисциплин (прежде всего прикладных гуманитарных и социоинженерных): идея о «власти культурного образца» как нормативно-регулятивной «силе правовой формы» оказывается фундаментом не только нормативности правоотношения, но и регуляции общественных отношений вообще. Благодаря выделению механизма институционального опосредования, подразумевающего нормативно-регулятивное действие институтов, эпистемологическая структура правоотношения оказывается переносимой на другие общественные отношения, а правоведение, по причине своей формальной ясности, приобретает методологическую функцию относительно других обществоведческих дисциплин и способа их связи с социальной практикой.

В этой точке социокультурный, правоведческий и эпистемологический дискурсы требуют обращения к гносеологическим вопросам, обсуждавшимся еще в немецкой классической философии. Так, в развитой правовой культуре лежащие в основании функционирования сферы права культурные нормы-образцы служат априорными формами в точном смысле слова, как это понимал Кант. Априорность форм является естественной данностью культуры и в качестве таковой осознается «чистым» (теоретическим) разумом. Но этот теоретический разум уже выступает «в практическом применении», поскольку априорные формы, предметизованные в виде норм позитивного права, включены в правоприменительный контекст, стали действующим правом. В более широком контексте то же самое можно сказать о воплощении «априорных» ценностных идей культуры в социокультурных институтах, обладающих нормативно-регулятивным действием.

В этом смысле в демократических правовых государствах вопрос перехода от правоведческой (и институциональной) теории к практике правоприменения (и социального регулирования) решен «самой жизнью». В государствах же бывшего СССР, где неисполнение законов считается обычным делом, где право не стало еще безусловной составляющей культуры, до сих пор во многом являясь теоретической абстракцией правоведов, поворот от «чистого» разума к «практическому» должен обсуждаться как особая методологическая проблема. Нормативность «априорных» форм правовой культуры имеет в данном случае не столько «естественный», сколько конструктивный характер. Возникающие здесь методологические вопросы о как о способах, так и о границах подобного конструирования могут по-разному ставиться и решаться в зависимости от индивидуальных особенностей культуры той или иной страны, что является выражением многообразия культур, их несводимости друг к другу.

Становление современной правовой и политической культуры осуществляется путем создания не только новых институтов (хотя некоторые из них, в частности, конституция, имеют исключительное значение[18]), но и новых образцов социально-организационного мышления, закрепляемых в этом статусе профессиональными сообществами юристов, политиков, управленцев. Именно профессиональное сообщество, «корпорация юристов» в Древнем Риме выступило как важнейшим носителем и «кристаллизатором» правовой культуры, так и источником ее развития. Благодаря логико-эпистемологическим и методологическим исследованиям подобный подход может быть перенесен в область социокультурной политики, государственного строительства, формирования политико-правового пространства. На основе сказанного ранее о методологической функции правоведения можно сделать вывод о том, что юридическое мышление, которое за счет простраивания механизмов институционального опосредования смогло в рамках сферы права решить проблему преодоления разрыва теории и практики, перехода от «чистого» разума к «практическому», может рассматриваться как образец (прототип) нового мышления, способного отвечать на вызовы времени, то есть ставить и решать социокультурные проблемы[19].

Завершая настоящий очерк, можно сказать, что в рамках развиваемого подхода попытки построения политико-правовых дисциплин через рассмотрение социокультурной динамики и институционального строительства приводят к проблемам эпистемологии (построение практического знания, которое можно использовать в «проектной» функции) и концептуализации мышления (социально-организованное мышление, опирающееся на механизм институционального опосредования), интерпретируются через них и в то же время ставят их в собственный контекст, задавая принципиально новый содержательный поворот. Но это уже тема другого исследования.

Литература

1. Ахиезер А.С. Философские основы социокультурной теории и методологии // Вопросы философии. 2000. №9;
2. Зуев С.Э. Искусство создания знаков // Эксперт. 10.06.2002 г. №22(329);
3. Зуев С.Э. Культурные сети (опыт проблемного анализа) // Вопросы методологии. 1997. №3-4;
4. Копылов Г.Г. Научное знание и инженерные миры // Кентавр. 1995. №2;
5. Копылов Г.Г. Хроника загубленного мира // Кентавр. №17 (март 1997 г.);
6. Марача В.Г. Исследование мышления в ММК и самоорганизация методолога: семиотические и институциональные предпосылки // Кентавр. №18 (ноябрь 1997 г.);
7. Марача В.Г. Правовая система и правовое пространство общественной коммуникации / Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. Дискуссии о правовой журналистике / Отв. ред. Л.М.Карнозова. - М.: Российская Правовая Академия МЮ РФ, 1996;
8. Марача В.Г. Правопонимание в состязательных институтах // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 2000. №1(7);
9. Марача В.Г. Рефлексия в ситуации конфликта и социокультурная динамика: институты как гитики и представление о социально-организованном мышлении // Рефлексивные процессы и управление. Тезисы III Международного симпозиума 8-10 октября 2001 г., Москва / Под ред. А.В.Брушлинского и В.Е.Лепского. – М., Изд-во “Институт психологии РАН”, 2001;
10. Марача В.Г., Матюхин А.А. Гражданское общество и государство в Казахстане: основные понятия и особенности становления. - Алматы: Каржы-Каражат; Высшая школа права «Адилет», 1994. Журнальный вариант, расширенный за счет методологических примечаний и комментариев: Марача В.Г., Матюхин А.А. Гражданское общество и государство в Казахстане: понятия и становление // Кентавр. 1996. №2;
11. Марача В.Г., Матюхин А.А. Конституционная власть в странах СНГ: институциональное разделение властей и социальный идеал устойчивого развития // Вопросы методологии. 1997. №1-2, №3-4;
12. Марача В.Г., Матюхин А.А. Методологические проблемы изучения и формирования политико-правового пространства. Часть 1 / Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник 2002. – М.: Едиториал УРСС, 2004;
13. Марача В.Г., Матюхин А.А. Методологическое значение права в контексте вопросов о гуманитарном знании и образовании / Открытое образование и региональное развитие: проблемы современного знания. Сборник научных трудов по материалам V Всероссийской научной тьюторской конференции. - Томск, 2000;
14. Марача В.Г., Матюхин А.А. Правовые институты, сфера права, правовая культура // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1998. №1(3);
15. Марача В.Г., Матюхин А.А. Социокультурный анализ политико-правового пространства // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1999. №1(5);
16. Марача В.Г., Матюхин А.А. Экспертиза как «институт общественных изменений» // Этюды по социальной инженерии: От утопии к организации / Под ред. В.М.Розина. – М.: Эдиториал УРСС, 2002;
17. Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход. – Алматы: Высшая школа права «Адилет», 2000;
18. Матюхин А.А. Осмысление национальной истории, историческое самоопределение и схемы исторической реконструкции // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1997. №1(5);
19. Матюхин А.А. Правопонимание по Конституции Республики Казахстан 1995 года (юридико-герменевтическая техника понимания Идеи Права и толкование Конституции). Статья первая // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1997. №1;
20. Мукашев З.А. О роли ­права в современном гражданском обществе // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1999. № 2(6);
21. Нерсесянц В.С. Наш путь к праву. – М.: Российское право, 1992;
22. Никитаев В.В. Онтологии и проблема технической реальности // Вопросы методологии. 1997. № 3-4;
23. Обсуждение статьи С.Попова «Организационно-деятельностные игры: мышление в «зоне риска» // Кентавр. 1995. №2;
24. Попов С.В. Идут по России реформы (анализ невольного участника) // Кентавр. 1992. №2, №3;
25. Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в «зоне риска» // Кентавр. 1994. №3;
26. Попов С.В. Организация хозяйства в России. – Омск: Курьер, 1999;
27. Шампань П. Манифестация: производство политического события // Вопросы социологии. 1992. Т.1. №2;
28. Штаммлер Р. Хозяйство с точки зрения материалистического понимания истории / Антология мировой правовой мысли в пяти томах. III том. Европа. Америка. XVII-XX вв. – М.: Мысль, 1999;
29. Щедровицкий Г.П. Заметки о понятиях «предмет» и «объект» / Щедровицкий Г.П. Философия. Наука. Методология. - М.: Школа культурной политики, 1997;
30. Щедровицкий Г.П. Об исходных принципах проблемы обучения и развития / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;
31. Щедровицкий Г.П. Проблемы методологии системного исследования / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М.: Школа культурной политики, 1995;
32. Юлина Н.С. Философия Карла Поппера: мир предрасположенностей и активность самости // Вопросы философии. 1995. №10;
33. Maratcha V., Matyukhin A. Socio-Cultural Analysis of Politico-Legal Space // Central Asian Journal of Management, Economics and Social Research (CENMES), Premier Issue, January 2000;
34. Popper K., Eccles J. The Self and its Brain. Berlin; New York; London, 1977.