eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

Максишко Роман Юрьевич

В твоей первой, еще мотопатовской, группе игротехников было несколько подлинно художественных натур: Тоня Ростовская, ты, Тимофей Сергейцев. Пожалуйста, опиши ММК с эстетической точки зрения.

- Вот так вопрос… там, по-моему, про эстетику вообще никто ничего не говорил. Я впервые слышу, что Тимофей Сергейцев – художественная натура. Единственный эстет, которого я там знаю, это – Петя Щедровицкий, но – в своей области. Заковыристый вопрос… не знаю.

- В твоей сегодняшней работе – творчестве и организации работы художников – как-то утилизируется игротехнический и методологический багаж?

- Конечно: с клиентом же надо разговаривать. Очень помогает – выкрутить руки в нужный момент, вправить мозг. А творчество – это в совершенно другом плане. Только коммуникация: беседы, встречи с людьми. В творческом плане мне больше помогает мое первое образование, палеонтологическое, как ракушки заворачиваются – с них и леплю.

- В твоей жизни игротехника сыграла роль мостика между палеонтологией и искусством. А если бы не было этого мостика?

- Я думаю, я пришел бы в искусство быстрее.

- Рома, ты можешь отвечать как-то поразвернутей? Мои вопросы длинней твоих ответов, меня ж как интервьюера со сцены сейчас погонят!

- Вообще-то я искусством занимался и до игротехники, она была шагом в сторону. Но эти вещи я никак не связываю. Да я и уходил из игротехники, чтобы искусством заниматься. Конечно, нельзя сказать, что все прошло мимо и даром. Абсолютно не так: было здорово и в плане личного развития, и в плане знакомства с интересными людьми, понимания каких-то вещей, связей. Но все-таки это в разных слоях находится.

- У тебя остались ли какие-то игротехнические и методологические корни: друзья, воспоминания, убеждения, увечья?

- Друзья остались, очень яркие воспоминания остались. Я часто вспоминаю, особенно, когда с этими самыми друзьями встречаюсь. Перечислять имена? Вот Вы – мой друг. Очень редко, но мы встречаемся нашей первой группой, чаще всего, наверно, с Тоней Ростовской, человеком творческим, может, поэтому и более близким.

Увечья?.. Это все уже давно зализано. Нет, не отложилось. Не было увечий, а раны – зализаны.

- Ты бы хотел вернуться к игропрактике?

- Нет.

- Даже на разик?

- Был момент, когда я очень хотел вернуться, но в качестве игрока, а не игротехника, мне очень-очень хотелось окунуться в игру. Сейчас я совсем другими делами занимаюсь, и ностальгии такой нет. Но я вспоминаю… вот, Вы ж меня спрашивали про воспоминания: конечно, вспоминаю… одно время меня даже считали в нашей группе наиболее рефлексивноспособным. Наверно, та рефлексия продолжается, но вернуться – не хочу. Хотя – с людьми встречаться очень приятно. Вот недавно на дне рождения Попова мне было приятно встретиться со старыми друзьями. Я даже немного опасался, что нам не о чем будет говорить: нет, нашлись темы, прекрасно пообщались. Я думал, что очень далеко ушел, ан нет – человеческое, оно берет верх. Схема – это, конечно, здорово, но человеческое еще лучше.

- Вообще-то мои вопросы иссякли. Давай просто так поговорим.

- Я ж не методолог, вот спеть что-нибудь или слепить, нарисовать – это пожалуйста.

- А что бы ты сам хотел сказать?

- Я что-то не понимаю, к чему это все, все эти вопросы?

- Это – «ММК в лицах», второй том. Первый том – рассказы лиц, признанных членами ММК или считающих себя таковыми. Второй том – рассказы лиц, упомянутых первыми соучастниками. Ты писать отказался, по причине занятости, малограмотности и малокультурности, вот я и беру у тебя интервью, как лицо из первого тома, упомянувшее тебя. А упоминали тебя многие – и Попов и другие.

- Вообще, было в свое время множество мифов. Моя персона – слишком скромная, поэтому мифы обо мне прожили недолго и в виде сплетни: люди пытались реконструировать ситуацию, почему я ухожу. Я и сам толком не знал, зачем я ухожу. Неуютно я себя чувствовал. Наверно, мышление таким, как я, противопоказано. Рассказывали, например, что я, побывав на игре Георгия Петровича, очень сильно его испугался. Ну, Вы же были на той игре в Сваляве, все видели сами… может, действительно, чего-то испугался. Но это не главное было. Главное – я понял, что это не мое. Все гораздо проще, прозрачней и ясней: попытался отойти от одного станка к другому и понял, что мне станки не нужны.

- Игра в Сваляве была в 1988 году, а ты продержался до, примерно, 92-го или 93-го, еще четыре-пять лет.

- Да-да… распредмечивание было очень мощным, а опредмечивания – никакого, и я остался без почвы под ногами. Я ведь попал в методологию практически сразу после университета. Геологический я кончил летом, на работу в Керосинку вышел с сентября. Работа мне сразу не понравилась. Я ради искусства университет хотел бросать, только боязнь армии спасла, доучился все-таки, а эта рутина была явно не для меня.

Когда я уходил из методологии, мне уже и до того было привито отвращение каждодневной ходьбе на работу и исполнению каких-то служебных обязанностей. И, уйдя, я завис в воздухе. Попытался с Петром Щедровицким поработать, с Олегом Алексеевым, с Вами. С Вами было здорово. Мне очень понравилось. Но это я не считаю методологией. Может, я не прав, но – кто знает, что такое методология? Черная дыра, которая всех засасывает, а потом, время от времени, кое-кого выплевывает. И они потом ходят с какими-то представлениями. Мне трудно членораздельно описать методологию, но Ваши игры были неметодологическими. У них и названия были свои: мистический семинар, например. Схематозоиды были похожие, а смыслы – совсем другие, о чем-то метафизическом.

А потом наступил момент совершенно потрясающий: когда я окончательно решил полностью уйти в художники и сказал об этом Вам, кажется, в Новосибирске. Меня потрясла Ваша реакция: Вы собрали игротехников и сказали им: «каждый должен искать и найти свою предметную область существования, и только потом – быть игротехником, иначе все это превращается в безбашенное болтание и манипулирование людьми» и поставили меня в пример другим. Меня именно это и пугало в игротехнике. Я не знал, но ощущал опасность стать манипулятором. Дискомфорт – наиболее правильное слово для моих ощущений тогда. Было неуютно. Люди-то мне нравились – и я с ребятами до сих пор с удовольствием общаюсь, с тем же Пашей Мрдуляшем, Лешей Ожигиным.

- А с такими, как Витя Павлов, Володя Гальцев?

- Ну, они же не методологи. Хотя Витя Павлов – вот кто эстет из эстетов. Он бизнесом занимался, когда успешным, когда не очень, красиво, для самого себя. Это здорово, мне это нравится. Это изыск, но это моему духу близко, понятно, просто и даже приятно. Володя Гальцев – очень близкий мне человек, не знаю, есть ли ответная реакция. Я сожалею, что мы видимся крайне редко. Как методолог, он дал мне гораздо больше, чем Попов, Щедровицкие, старший и младший, вместе взятые, хотя он и не методолог, а математик с методологическим налетом. Гена Копылов, царствие ему небесное – вот истинный методолог, общение с которым было исключительно приятным, еще и потому, что он занимался журналом, близким мне делом. И это была одна из его предметных областей.

- Ты, по-моему, сильно дружил с Ойзерманом…

- С Максом Теодорычем? Ну, как «дружил»? Мы – люди разных поколений… я хотел с ним дружить. Мне было приятно находиться в его обществе. Мне больше нравилась музыка его языка, чем его пространные рассуждения. Такая хрипотца, симпатичная борода, очень милый человек. Я иногда засыпал на его рассуждениях, в прямом смысле, проваливался, убаюканный его речами. Мне это было исключительно приятно.

На мир приятней смотреть с комфортом, чем без комфорта.

Люди подолгу не кучкуются: переходят из одной группы в другую. Есть, конечно, более постоянные связи, например, каждый Ваш приезд из США был для меня всегда праздником. И мы каждый раз встречались.

- И я приезжал сюда, как на праздник, а теперь решил праздник не прекращать.

- Та группа, которая кучковалась вокруг Вас, так и продолжает кучковаться по этому поводу. Во время Ваших приездов я общался и с Володей Гальцевым, и с Максом Теодорычем, и с Тоней Ростовской, и с другими.

Меня первая встреча с ГП потрясла. Но сначала немного предыстории.

Я тогда был членом какого-то творческого объединения молодых при каком-то местном органе ВЛКСМ, а он тогда решил всем этим молодежным рулить. Там было много рок-музыкантов, которые мне казались будущими рок-звездами, а оказались все – чмо. Только один из них, самый тихий, Гарик Сукачев, выбился в люди, потому что он – правильный человек, серьезный, семейный.

Когда я впервые услышал ГП, я готов был пойти за ним хоть в Ад. Я готов был пойти за ним, как крыса за Крысоловом. Но то первое восторженное ощущение мгновенно исчезло, когда мне как новобранцу поручили расшифровать кассету с его выступлением, именно тем, меня потрясшим. Я добросовестно все сделал, потом перечитал текст и – «за это я готов был пойти в Ад!? И я мог пойти за этим Крысоловом!?». Тогда я и понял всю громадную разницу между устной и письменной речью. Именно то разочарование подкосило ощущение святости мира, к которому я прикоснулся. Я понял, что все методологи косноязычны, как и все нормальные люди. И тот магнетизм, который я испытывал, вызван не тем, чтó ГП говорил, а тем, как он это делал. Это стало для меня серьезным сигналом к уходу. Но уходил я несколько лет.

Зато принят на работу был легко и просто. Меня, как молодого специалиста, никуда бы из Керосинки не выпустили, но Сережа Попов достал из ЦК ВЛКСМ бумагу, с подписями и печатями, что я нужен Родине в Мотопате. Начальник мой посмотрел в бумагу: «Ну, раз ЦК ВЛКСМ, что я могу поделать с трудовым законодательством? Отпускаю».

- Ты знаешь, у меня тоже было похожее разочарование. Над текстами ГП я просто засыпал.

- Ну, Вы были признанным географом…

- Для географии тогда я был ничто, отрезанный и потерянный ломоть. Я работал в СоюзМорНИИпроекте, интенсивно и добросовестно спивался: ежедневная норма, если пить, 800 граммов в пересчете на водку. Меня спасало то, что я много писал. А когда попал к методологам, сразу понял – не писатели, говорят прекрасно, даже в косноязычии, а писать – не умеют.

- Я знаю про себя, что говорить не умею, что несу белиберду, что ГП по сравнению со мной – ангел небесный, но тогда эта разница в письменном и устном языках была шоком.

В моем уходе все искали логическое или методологическое объяснение. Мне даже Сережа Попов предложил отрефлексировать на семинаре мой уход, на что я: «Сережа, ты что – обалдел? Я ухожу, чтобы никогда больше этим не заниматься, а ты мне предлагаешь провести семинар на тему, почему я ухожу!». Ну, ку!

- Ку!

* Роман Максишко отказался написать текст, но согласился ответить на вопросы Александра Левинтова

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44