Мрост Андрей Юрьевич

Мой путь в сообщество начался, когда я как эколог работал в Багдаде на контракте «Генеральная схема использования земельных и водных ресурсов Ирака». Фантастически интересная работа: мы должны были «нарисовать» план, согласно которому страна через 20 лет сможет накормить себя сама без импорта! Для этого надо было выяснить, какова емкость природных пастбищ для развития животноводства и каковы запасы подземных вод, где и сколько есть земель, пригодных для орошения; на сколько из них хватит воды из Тигра и Евфрата с учетом строительства новых водохранилищ, эффективного многолетнего регулирования стока, развития водного хозяйства в Сирии и Иране (выше по течению). И как при этом обеспечить развитие судоходства и гидроэнергетики – эти и 1000 других вопросов, на которые пыталась ответить мульти-дисциплинарная команда (150 специалистов, из них 10 докторов и 30 кандидатов наук) из гидротехников, гидрологов, гидрогеологов, почвоведов, геоботаников, агротехников, мелиораторов, рыбников, строителей, энергетиков, программистов и т.д.

Именно там я впервые и столкнулся с методологическими проблемами. В частности, практически все методики оценки степени эрозии почв (российские, французские, немецкие и т.д.) построены на сравнении профилей поврежденных почв с эталонными нетронутыми профилями. А в Месопотамии, где орошаемое земледелие за 4000 лет практически полностью изменило всю естественную природную среду, найти эталоны оказалось невозможно, надо было оценивать явления по шкале без нуля. А где поставить ноль (а контрактные сроки жмут)? Наука со всей ее сединой, заслугами и методологией ответа не давала. Тогда сели вместе те, кто хоть что-то в этом понимал, подумали, поговорили и сказали себе: мы – эксперты – ставим здесь точку и работаем дальше (я до сих пор не знаю, насколько достоверно была составлена карта эрозионной опасности Ирака, но это действующий рабочий материал).

Я написал и защитил диссертацию по реконструкции истории экологических катастроф Месопотамии, начиная с шумеров и заканчивая Саддамом Хусейном, и потом ушел из науки. Но ощущение методологического бессилия традиционной науки, испытанное в Багдаде, осталось и жило где-то глубоко занозой неразрешенного сомнения до тех пор, пока я не попал совершенно случайно на Байкальскую социально-экологическую экспертизу. В тот момент я был главным редактором международного СЭВовского журнала по водному хозяйству и охране окружающей среды и решил посвятить очередной номер проблематике Байкала. Позвонил, как тогда водилось, в Иркутский обком КПСС, попросил содействия – а мне и говорят: как Вы вовремя, у нас тут через неделю собираются все светила, мы Вас аккредитуем как прессу.

Уже к концу первого дня мне надоело сидеть на пресс-конференциях и молчаливо наблюдать за работой в группах, я сказал об этом Сергею Попову, он ответил: «У Вас есть какая-нибудь специальность? Эколог? Ну и отлично. Отказывайтесь от статуса прессы, выбирайте группу – и вперед». И началось...

Моральная подоплека старой занозы была вытащена навсегда уже на той игре. Мне сразу понравились и формат, и содержание, резало ухо только безапелляционно-уничижительное отношение к личности и достоинству как своих, так и чужих, переходившее порой в откровенное хамство. Не то чтобы я не умел постоять за себя или лично был оскорблен (иногда полезно, когда содержательно возят физиономией об стол) – просто большую часть жизни и тогда, и потом я работал в международных организациях или командах, а там действовали европейские правила общения. В конце экспертизы мы крупно поспорили по этой теме с Поповым и Петром Щедровицким. Финал звучал примерно так: «Вы просто не были в другой культуре и не можете этого понять»! – «Тоже мне бином Ньютона: нам не надо никуда ехать, мы читаем их книги, журналы, смотрим кино и все про них знаем и так». – «Хорошо, я сделаю программу, вывезу вас в цивилизованный мир, вы там поживете и потом признаетесь, что были неправы». Так у меня родилась идея внедрения бытовой культуры в СМД пространство, которая предполагала экспортно-импортный подход. Я стал ездить на игры, экологические школы, ходить на семинары на Цветной бульвар.

Первый импортный элемент появился на Оренбургской ОДИ: я пригласил своего давнего американского друга-советолога Крейга Зумбруннена (он специализировался на экономике и экономической географии СССР) и американскую «методологиню» Конни Миллер, работавшую с гуманитарными технологиями (разрешение конфликтов, обучение искусству ведения переговоров и т.д.).

Мыслилось, что Крейг поможет Конни понимать содержательную часть дискуссий, а Конни объяснит Крейгу что-то про методологические ходы. Не знаю, насколько это сработало, но американцы были искренне захвачены силовым полем игры и впоследствии приезжали не раз. И именно они стали первым эшелоном моих «агентов влияния» при подготовке экспортной составляющей моего плана.

Первый «вывоз» С. Попова и П. Щедровицкого в США намечался в связи с Играми Доброй Воли в Сиэтле, где параллельно со спортом была организована мини-конференция «Планируемые социальные изменения» (planned social change). Однако ко времени поездки кандидаты охладели друг к другу, в результате чего поехал один Попов.

На конференции выступали признанные официозом корифеи советской социологии: американцам стало ясно, что оттуда ждать нечего, в то время как «поповщина» была неожиданна и практически перспективна. Именно там появилась афро-американка Дарел Фанчес, директор NTL Institute – содружества ведущих американских профессионалов в межкультурных и межэтнических гуманитарных технологиях. Дарел впоследствии переименовала себя в Дарью, а до этого удивляла экстравагантной фигурой, черной кожей и нарядами жителей только что открытого для иностранцев и посторонних россиян Омска на знаменитой Омской ОДИ. Дарел стала серьезным вашингтонским, столичным, восточно-побережным американским союзником в организации «экспортной» составляющей моего плана.

Я завершил его подготовку к началу 1991 г.: лекционный тур Попова и Мроста по ведущим научным и общественным центрам США, поставляющим политическую экспертизу высшему руководству страны. Сергей рассказывал об устройстве и способах реформирования СССР, о школе СМД методологии, я переводил его лекции, дерзал высказывать свои мысли по всем темам и рассказывал об экологической ситуации и политике СССР и об НГО (иное наименование НПО – неправительственные организации). Мы вылетели из Москвы одновременно со взлетом второго эшелона НАТОвской союзной авиации, направлявшейся бомбить Ирак – «Буря в пустыне».

Не буду останавливаться на подробностях тура, перечислю лишь точки и отдельные значимые позиции. Институт Федеральных Чиновников (Fedеral Executive Institute, Шарлоттесвиль, Вирджиния); Школа (по-нашему, факультет) Коммерции университета Вирджинии (School of Commerce, University of Virginia); Департамент политических исследований Университета Джонс Хопкинс (Department of Political Studies, John's Hopkins University, Балтимор, Мэриленд); Школа политических исследований Джорджтаунского университета в Вашингтоне (School of Political Studies, Georgetown University); Фонд свободного конгресса в Вашингтоне (Free Congress Foundation); Школа Правительства им. Дж. Кеннеди и Высшая школа обучения при Гарвардском университете (Harward University: JFK School of Government, Graduate School of Education); Школа славянских исследований в университете штата Вашингтон (School of Slavic Studies, University of Washington). К деталям следует добавить, что John's Hopkins – это ведущий политологический центр США; что президентом Free Congress Foundation был Поль Вайрик – основатель знаменитого Фонда Наследия (Heritage Foundation) – главный «вашингтонский ястреб» и разработчик внешнеполитической стратегии США. Что на лекции в Джорджтаунском университете (Сергея не было, он встречался с Боссартом) меня представляла аудитории не очень тогда известная широким неполитологическим кругам профессор Мадлен Олбрайт...

Другой и не менее важной составляющей поездки была тема сравнения гуманитарных технологий, разработанных в СМД сообществе, практически в условиях советского «зазеркалья», с технологиями в стране, где их применение давным-давно считается неотъемлемым элементом развития и принятия эффективных решений, как в бизнесе, так и жизни гражданского общества.

Важнейшими мероприятиями нашей поездки были: 6-часовая беседа и презентация СМД технологий для групп HR (human resources – человеческий ресурс) и OD (organization development – организационное развитие) в штаб-квартире одного из крупнейших производителей компьютерного «железа» Digital Corporation; встречи в офисах районной прокуратуры Бостона (Boston District Attorney); с руководством двух крупнейших экологических организаций: Друзья Земли (Friends of the Earth) и Аудобанское общество любителей птиц (Audubon Society – многомиллионные бюджеты и влиятельнейшее политическое лобби по всей территории США); беседы с заведующим юридическим факультетом Нью-Йоркского университета (School of Law, University of New York), Секретарем Смитсонианского института (Smithsonian Institution – в США нет министров, там Секретари – как в большевистской России комиссары, а потому Secretary of Smithsonian Institution – это фактически министр по науке); беседа с руководством отдела по Восточной Европе Департамента Торговли США (US Department of Commerce). Особняком стоит наше 2-дневное участие в ежегодной встрече NTL Institute в Вашингтоне, где собрались профессионалы в практическом использовании гуманитарных технологий как в бизнесе (OD, HR, planned social change), так и в общественной жизни (разрешение межкультурных и межэтнических конфликтов, diversity – разнообразие, развитие лидерства, переговоры и т.д.). На этой встрече было наиболее полное (и понимаемое) представление достижений СМД технологий, мы вели работу одной из групп от начала и до конца.

Думаю, ни одна из презентаций не прошла незамеченной. Мы увозили из Америки солидный пакет предложений о сотрудничестве и протоколов о намерениях:

• предложение от Института Федеральных Чиновников о создании совместной школы государственных чиновников США-РСФСР;
• предложение о постоянном политологическом консультировании Heritage Foundation и John’s Hopkins Institution;
• предложение о создании юридической школы нового направления совместно с юрфаком Нью-Йоркского университета и прокуратурой Бостона;
• предложение о создании школы/факультета по разрешению конфликтов и обучения переговорным технологиям и посредничеству (Б. Линкольн и National Center Associates);
• предложение по созданию школы бизнеса совместно с университетом штата Вирджиния и университетом штата Вашингтон в г. Пулман (последний предложил конкретную программу обмена с ММАС двумя студентами на два года: хотели изучать СМД методологию и предлагали в обмен изучать организацию малого и среднего бизнеса);
• предложение создать совместную компанию по внедрению гуманитарных технологий с Дарьей Фанчес (NTL Institute) в СССР и США.

Это был, напомню, 1991 г., и если бы такая программа была бы хоть частично задействована, то пресловутая социализация методологического сообщества, вероятно, осуществилась бы на совершенно ином уровне – лидирующие позиции во всех областях консалтинга (и не пришлось бы обкусывать червонцы по углам). Да и адаптация новых технологий в российской и СНГ-шной культуре, политике и бизнесе прошла бы более содержательно. Наверное, это был упущенный исторический шанс.

Но все случилось как случилось: по возвращении из Америки Попов заявил, что ни он, ни ММАС участвовать в реализации договоренностей не будут. Это не могло не сказаться на наших личных отношениях, поскольку все переговоры с американцами вел я, и оправдываться пришлось мне.

И все заглохло, оставив в душе другую занозу: нереализованных возможностей развития.

Заглох и другой проект: создание новых «Вех». В те времена напечататься было трудно, а я был гл. редактором международного журнала. СЭВ уже потихоньку разваливался, цензура ослабла, я пользовался большим доверием – короче говоря, была возможность издать один номер журнала со статьями ведущих членов СМД сообщества на разные интересные темы. Конечно, после издания тиража был бы скандал и меня выперли бы из журнала – но уже дули свежие ветры и маячили новые горизонты.

Я начал собирать статьи и интервью: С. Попова (об ОДИ и экологии), П. Щедровицкого, В. Глазычева (роскошнейшее часовое интервью о ближнем пространстве в проектировании), статьи Г. Копылова, моя статья о Месопотамии и т.д. Все это не состоялось – было принесено в жертву личным счетам и конфликтам, поводы которых давно забыты за ничтожностью.

В какой-то момент я начал реализовывать собственный долгосрочный проект – реформирование профсоюзного движения в СССР через участие в деятельности International Trade Secretariat (со столетней историей). Попал я туда случайно – познакомился с Генсеком на встрече в Амстердаме по поводу обсуждения Уругвайского Протокола к Глобальному Соглашению по Тарифам и Торговле (GATT) и пригласил его без всякой задней мысли на ОДИ в Сосновому Бору. По окончании он довольно неожиданно предложил мне работать у них консультантом. На ответ, что я ничего не знаю о профсоюзах, он сказал: «Вот и хорошо! В рыночной экономике нужны совсем другие профсоюзы»…

Это был период активной социализации членов методологического сообщества: вспоминаю бурные дискуссии на эти темы в «Кентавре» – кто рванул в кино, кто читать лекции плывущим за подержанными японскими машинами… короче, в бизнес. А я, в силу своего авантюрного характера и категорического нежелания ходить строем и в одном направлении, подумал: раз так, то пойду в профсоюзы.

ICEM – международная федерация профсоюзов в энергетике (традиционная, атомная, нефть, газ), химии (резина, бумага, строительные материалы, удобрения, фармацевтика), горного дела (уголь, уран, алмазы, золото и т.д.) – насчитывала 460 членских организаций из 120 стран мира и представляла интересы более 20 млн. индивидуальных членов; штаб-квартира в Брюсселе и 5 региональных офисов на всех континентах. Одним их них (по б. СССР) я руководил 14 лет. В отрасли действовали крупнейшие в мире ТНК: Exxon/Mobile, Shell, BP, Chevron, Texaco, Dupont, Statoil, Bridgestone, Michelin, De Biers и т.д., руководство которых периодически появлялось на наших отраслевых глобальных конференциях. Я был одним из немногих в методологическом сообществе, кто работал в этой сфере; поначалу это меня расстраивало, но потом я успокоился: передо мной лежало огромное пространство, я не был институционально зависим ни от ММАС, ни от кого другого; у меня была масса мыслей по использованию идей и технологий СМД сообщества и определенные финансовые и организационные ресурсы, независимые от госструктур РФ или иного другого государства. В зону моей политической ответственности входило 46 членских организаций из 12 стран.

Не буду перечислять подробно все направления деятельности, программы и проекты, остановлюсь лишь на наиболее значимых: создание систем активного обучения как инструмента реформирования; внедрение техник и навыков стратегического планирования в высшие органы управления; молодежные программы и развитие лидеров.

Были и значимые удачи: реальная социальная защита населения и персонала Чернобыльской АЭС после ее закрытия; отмена Конституционным судом Украины антидемократического законодательства, утвержденного парламентом и президентом (немыслимая ситуация в современной России); полная выплата задолженности по зарплате в секторе атомной энергетики Украины, где запрещены любые забастовки; разрешение конфликта по антидемпинговым санкциям ЕС против экспорта калийных удобрений из России и Белоруссии; вовлечение Электропрофсоюза в содержательный процесс реформирования РАО ЕЭС; подписание Глобального Соглашения ICEM с первым ТНК из бывшего СССР (Лукойл) и т.д.

Во все эти проекты были вложены некоторые усвоенные мною идеи ММК и технологии ОДИ. Иногда удавалось поработать с коллегами по сообществу: В. Зубакиным, В. Синюгиным, Б. Островским. Помогали «тусовки» и семинары в ШКП и на «семейках» у П. Щедровицкого. Сейчас часто работаю над совместными проектами с О. Алексеевым, О. Генисаретским, И. Друговым.

В плане карьеры – перешел на новый уровень работы в международной профсоюзной иерархии: руковожу московским офисом Международной Федерации Профсоюзов (объединяет 304 национальных профцентра в 153 странах мира и представляет 168 млн. индивидуальных членов; штаб квартира в Брюсселе, региональные офисы в Аммане, Женеве, Нью-Йорке, Вашингтоне, Сараево, Вильнюсе и Москве). МФП образовалась лишь в ноябре 2006 г. путем слияния двух крупнейших международных объединений, живших раздельно почти век со времен раскола, устроенного Лениным и Троцким. Время объединяться...

Меня все же не оставляет мысль о том, что миссия СМД сообщества не ограничивается выращиванием смены для «Единой России», реформированием компаний, отраслей, регионов и выборами всяких во всякие. Уйдя из масштабной ОДИ-практики, методологи со временем утратили инструмент для построения уникальных онтологий и получения уникальной экспертизы. Поторопились встать в один ряд с прочими консультантами, компенсировавшими недостаток содержания внешней экстравагантностью. При этом не просчитали, что заказчики, идя вдоль длинной шеренги консультантов, могут просто не дойти до умного, а остановятся на диковинном. Так же и в плане международного консалтинга: когда упал «железный занавес» и возник реальный интерес к советской науке, тем более в сфере гуманитарных технологий, тем более официозом не признанной («гуманитарные инсургенты»!), то вместо налаживания экспортного потока и содержательного «окультуривания» встречного потока был допущен импорт дешевых, по большей части выборных западных политтехнологий (деньги «здесь и сейчас»). Групповое обособление – создание команды гуру – не состоялось, и теперь приходится стоять в шеренге не первыми номерами.

Глобализация – время объединения. Диковатая, как всегда, Россия, прежде всего в своем внутреннем устройстве… Время объединяться, может быть, и для СМД сообщества: сделать что-нибудь значимое в смене культурно-исторической парадигмы страны... (думаю, что на Петре Щедровицком лежит особая ответственность или инициатива: это его личная семейная и культурная тема).

Я не понимаю и не знаю многого в СМД философии и не считаю себя методологом в дефиниции постоянных и «истинных» членов сообщества, но я нашел в нем свой интерес и свою траекторию.