Я родился на трущобной окраине Пятигорска, где шпаны было несравненно больше, чем интеллигенции. У мамы – два с половиной класса образования, у отца – четыре и война за плечами. Мой путь к притязательной культуре был долгим. Удалось сразу после школы поступить в местный пединститут, который дал мне владение языками. Но вуз был вполне провинциальный, и кандидатов наук там считали, загибая пальцы одной руки. То есть, в те годы, когда ММК уже давал свои принципиальные философские бои, я даже о науке не получил начального представления. Был, впрочем, амбициозным, не без успеха занимался шахматной композицией. В науку меня стали вовлекать позже – когда я год отработал в глубинке учителем и два года отслужил на действительной.

Это – конец 60-х годов. Мое поколение вузовских ассистентов уже приходило к мысли, что быть мелким не обязательно, и мы тогда создали наш первый лингвистический кружок, как я потом понял – научно-методологической ориентации. С моим коллегой и другом по кружку Олегом Карасевым я по стечению обстоятельств был рекомендован Г.П. Щедровицкому, он нас принял и рассказывал о деле, которым занимается его круг людей, о семинарах и перспективах. Он тогда жил на «Соколе» и, кажется, у него было трудное время. Говорил он трудно. Я до этого читал какую-то из его опубликованных статей, относящихся к лингвистике. Теперь впечатление от разговора было аналогично тогдашнему: какой-то необыкновенно умный человек, занимающийся чем-то таким, что мне и нам никогда не будет нужно. Он сказал: «На днях будет конференция по семантике в Институте языкознания, я участвую, приходите». Мы не пошли – «Ленинка» была для нас важнее.

Я подключился к методологии через три года. Георгий Петрович участвовал в конференции по лингвистике текста в МГПИИЯ, куда я не смог поехать. Но там были опубликованы мои тезисы, и он их прочитал. Тогда он прислал мне короткое письмо: «Сожалею, что наш контакт не продолжился, мы едем группой в Калининский университет на научное совещание по лингвистике, не приедете ли?». Я поехал в Тверь и испытал неожиданное наслаждение от того, как методологи анатомировали мышление живых лингвистов. Там были еще Олег Генисаретский и Виталий Дубровский, такие молодые и такие умные! Я понял, что мне надо учиться не только у лингвистов, даже особенно – не у лингвистов, а вот у «этих». Они завезли с собой новенький «Кирпич», и я купил экземпляр, поморщившись от названия книги.

После этого я ездил на методологические мероприятия любого рода, когда родной вуз соглашался оплатить командировку (за свой счет не мог по бедности). Участвовал и в играх, в том числе игротехником на И-12 в Харькове вместе с пятигорчанами О.В. Карасевым и А.К. Драгановым. Надо сказать, что ГП сам охотно ездил на лингвистические дискуссии Северо-Кавказского научного центра в Пятигорский иняз и в Ростовский университет, его здесь любили, и сложилось что-то вроде методологически озабоченного круга людей. Не знаю, корректно ли говорить о «пятигорских методологах». Но ГП приглашал и других наших людей, в том числе в качестве методологов, например, Т.Н. Снитко и О.В. Сухих.

Разумеется, у нас были свои регулярные проблемные семинары, я их создавал и ими руководил. Самыми значительными считаю «Теорию иностранного языка» (феноменологическая программа 80-х годов) и «Герменевтика» (80-90-е годы). Щедровицкий интересовался тем и другим, в «Герменевтике» он оказался первым докладчиком, «открыв» этот семинар (в журнале «Вопросы методологии» это потом было опубликовано).

Когда А.П. Зинченко начал строить экспериментальный вуз в Тольятти (это уже 90-е годы), он пригласил и меня, и я восторженно принял замысел в его начальной версии. Изменения в проекте охладили мой пыл. Но в этой Международной Академии бизнеса и банковского дела (сейчас – Тольяттинская Академия управления) я вместе с Г.А. Давыдовой создал проблемный семинар «Полилогос». Академия выпустила две мои книжки, в т.ч. принципиальный для меня «Полилогос: проблемное поле» о множественности мышления». В последние годы я (профессор кафедры немецкой филологии Пятигорского государственного лингвистического университета, кандидат филологических наук) руковожу проблемным семинаром «Герменевтика-2» в Пятигорском лингвистическом университете, и этим счастлив. Мы определяем свое направление как «конструктивную герменевтику», т.е. на классические установки аналитиков смыслообразования и понимания насаживаем методологический принцип предъявления через действие.

Методолог ли я? Я никогда не считал, что есть только одно прорывное направление в сегодняшнем мышлении, при всем том, что методология все-таки задевала меня сильнее, чем немецкий неомарксизм или, скажем, французский деконструктивизм. Из моих опубликованных книг все четыре, что на русском языке в России, имеют ясное отношение к методологии. Статьи в основном тоже. И все-таки, работая с методологами, я всякий раз осознавал себя человеком со стороны, и, по-моему, так же ко мне относились методологи. Георгий Петрович возражал, когда я во второй раз назвал его учителем («Мы с тобой просто нашли друг друга»). Он был прав формально: я не прошел ни одного из его московских семинаров, но всегда старался научиться у него всему, чему мог, и относился благоговейно к масштабу мышления более значительному, чем мое. Из всех моих живых и книжных учителей он – самый важный. Так что же такое я сам?

Однажды, под какую-то болезнь, мне приснился череп Декарта, который отчитывал меня за то, что я «веду себя как Зинченко». Я жалко оправдывался: «нет-нет, я не методолог, я – полилогист». Вот это слово, выдуманное в бредовом сне, я иногда примеряю на себя: «я – полилогист». Впрочем, если мне приснится Георгий Петрович и со своей хитрой улыбкой скажет: «Ну, значит – методолог», с ним-то я спорить не стану.