Мой первый контакт с методологическим движением произошел в 1984 г., когда я учился на первом курсе Института нефти и газа в Москве. Закончив 2-ю физмат школу, я отличался заносчивостью, юношеским максимализмом и гипертрофированным самомнением: «воинствующего интеллектуала» просто несло по дороге конфликтов с системой, с органами и с отдельными группами людей.

Одним из моих любимых предметов были лекции по матлогике, читаемые на кафедре прикладной математики Ю.В. Буркиным. Однако к окончанию очередного курса в его изложении стали прослеживаться отступления от жесткой математической системы рассуждений. Он стал указывать на существование других типов логик, маркируя их словами «генетические», «деятельностные» и т.п. Когда чаша терпения была переполнена, я отвел его в сторону и спросил, что все это означает. Он указал мне на группу С.В. Попова, имевшую лабораторию в Институте, и на Г.П. Щедровицкого, ведущего семинар по системным исследованиям в геологии. Через пару недель я сбежал с занятий в город Горький на ОДИ-39, организованную Георгием Петровичем.

Основной вопрос, который я пытался решить на первых этапах своего участия в методологических мероприятиях, носил скорее личный оттенок: как получилось так, что многие участники движения могут строить свои рассуждения убедительнее и точнее, нежели я сам? Именно это было для меня самым удивительным. Темы, формы организации, байки и притчи, социальные действия, даже персоны были вторичными атрибутами, хотя и отличались некоторой экзотикой. Так в чем же секрет такой интеллектуальной способности? Можно сказать, что я ищу ответ на этот вопрос до сих пор.

Мое пребывание в методологическом сообществе в 1984-94 гг. было достаточно обычным для моей генерации. Я активно участвовал в семинарах, ездил на игры и школы по методологии сначала в качестве игротехника, потом методолога и зама руководителя. Основным кругом сообщества, в рамках которого я находился, были посетители регулярных семинаров ГП, физтеховская группа Попова и совместная группа Попова – Петра Щедровицкого.

Мне сложно проанализировать перипетии методологического движения на этапе моего вхождения. Внешне это выглядело как раскол и размежевание когда-то единого движения. Чтобы передать впечатление, отмечу хотя бы два семинара, имевших, на мой взгляд, серьезные последствия для моего дальнейшего восприятия методологического движения и ориентации в нем (да и для движения в целом).

Первый – методологический семинар в Институте нефти и газа то ли в 85-м, то ли в 86-м году. Он до сих пор остался для меня загадкой. Не возьму ответственность за точность изложения происходящего, а передам только сухой остаток. Это была дискуссия С.В. Наумова и ГП о построении антропотехники (антропоники). Сергей Наумов излагал возможные основания ее построения, ГП критиковал и разрушал все, связанное с попытками выхода на проблематику «человека» и его организации. Попытки Петра Щедровицкого поддержать позицию Наумова были изничтожены. После той дискуссии Наумов навсегда покинул движение (по крайней мере, я его больше никогда не видел). Тема антропоники стала табу на долгое время. Я понимал неоднозначность вопроса и собственную некомпетентность в предмете, но решение мне показалось странным. На долгое время методология отгородила себя от целой зоны вопросов, которые стали набирать обороты в тогдашнем менталитете постсоветского общества. Не знаю, как обстоит с этим дело сейчас – ни про методологию, ни про менталитет.

Второй семинар, по-видимому, гораздо полнее» нашедший свое отражение в текстах, – это один из вторничных семинаров на квартире С.Б. Поливановой (опять же не точно – то ли в 86-м, то ли в 87-м году), посвященный коммерциализации и социализации игр. Если убрать все тонкости, то обсуждали простой вопрос: советский строй ликвидирован – как жить дальше? Если выходить из подполья, то как? Накал страстей в дискуссии между ГП, Поповым, Петром Щедровицким и Громыко создал необходимую критическую массу и взорвался Комитетами ОДИ, Школой игротехников, ШКП, Лицеем и прочими формами организации отдельных участников. С этого времени началась другая история.

Когда Попов создал ММАСС и набрал игротехников (1987 г.), я попросил его, учитывая мой юный возраст, разрешить мне выполнить формальные условия прохождения программы по подготовке игротехников – то есть диплом, двухдневный диспут и всю связанную с этим работу. Я готовился к самостоятельному движению и судорожно искал свой звук.

Первую самостоятельную игру я провел в Новосибирске с энергетической системой. Я попросил Сергея Валентиновича не присутствовать на игре, поскольку до этого наблюдал печальные исходы игр А. Ожигина и П. Мрдуляша, проводивших свои игры в его присутствии (к чему я не был готов). Он согласился, но я понимал, что это временный компромисс, отложенная расплата. Перед отъездом он научил меня двум вещам. Первое: участники игры могут устать. (Вы будете смеяться, но мне это никогда не приходило в голову). Второе: ответ на вопрос, как мне сдержать определенного деятеля на игре, – а ты пойми, где он ворует. Поймешь, и все – ты готов с ним сладить.

Нельзя сказать, чтобы я последовал этим советам, но это открыло для меня совсем другой взгляд на реальность, которой я до того не видел. Юношеская наивность стала уходить вместе с приходом рынка, хотя имела рецидивы.

Моя игропрактика завершилась в 1993 г. Уже договорившись провести игру с Всероссийским симпозиумом комитетов по управлению имуществом, я от нее отказался: посмотрел на оргкомитет, на заказчиков и будущих участников и решил, что если я соглашусь, то среди этих людей мне придется жить всегда…

После десяти лет пребывания вне России, не имея никаких контактов с методологией, игротехникой, культурой и политикой России, я бы задал вопрос: а что же остается вне прежнего контекста?

Пожалуй, пока этот вопрос я подвешу…