После средней школы поступил в Московский авиационный институт, где пытался найти себя «на всю» оставшуюся жизнь, в этом поиске сменил 2 факультета и 4 кафедры. Последняя оказалась тем, что, в общем-то, и искал – это была кафедра 106: «Динамика полета, летные испытания и управление авиационными комплексами». Как раз то, что позволяло работать со «всем целым», а не с детализацией частностей. Мы оказались первой экспериментальной группой в институте со специализацией по летным испытаниям, до нас гражданских специалистов не выпускали, они появлялись «сами собой» по мере включенности в испытательскую практику из «типовых сотрудников» КБ и НИИ этой сферы.

А через дорогу от института находилась Строгановка, где училась добрая половина моих школьных друзей, поэтому, если какая-либо лекция мне казалась второстепенной и далекой от того, чем я собирался заниматься, я шел в Строгановку, где постигал «гуманитарную часть». То, о чем там рассказывалось, в МАИ и не снилось: в нашем военизированном вузе доминировал заскорузлый «краткий курс» партии и научный коммунизм в предельно обессмысленной форме, а в Строгановке – и Платон, и Ницше, и всякие «вольнодумия».

После института (1981 г.) судьба забросила меня в г. Химки в КБ «Факел», как раз в отдел испытаний, где я стремительно прижился, т.е. «курс молодого бойца» проходить не пришлось, а сразу в самолет – и на Балхаш, пуск анализировать… Молодых в отделе было мало, в основном суперпрофи в возрасте за сорок – мы для них были из новой эпохи. У «стариков» основной инструмент – лист бумаги, логарифмическая линейка, счетная машинка «Феликс» или, максимум, калькулятор. Мы же строили модели и компьютерную обработку телеметрии и больше смотрели в монитор и распечатки. И удивительно дополняли друг друга: у них – опыт, у нас – интеллектуальные модели. Мы мыслили категориями, системными принципами, а они были жутко эрудированны, предельно догматичны и самодостаточны. Каждый был уникум, которого вырастила природа их деятельности с момента ее рождения и до тех славных дней. В 85-м стало ясно, что мы их заменить не можем, что мы другие и многое из того, что они на себе вырастили, нам не передается. Это было расценено как парадокс, но отодвинуто «за кулисы в запасники», чтобы не мешало текущему. Тут закончился цикл смертей генсеков, пришел молодой Горбачев, а «злой» Рейган объявил программу «Звездных войн».

Амбиции Горбачева были такими же, и нас засыпали деньгами и заказами на доселе невиданное. Американы нас обходили, у них уже были успешные пуски, а у нас только опытные образцы. К этой программе были привлечены ведомства, которые на оборонку прямо не работали, особенно «оптики». Поэтому когда эксперты и специалисты разных министерств и ведомств, сидя в одной лаборатории в Химках, стыковали на опытном образце свои «примочки» и находили принципы этой стыковки и синхронизации, все было ОК. Но как только они расползались по своим ведомствам и пытались унифицировать под свои стандарты, все, что получилось у всех вместе «до кучи», разваливалось. На уровне понятий и смыслов разваливалось.

Меня тогда это потрясло: у каждого свой «монастырь» и свой «устав», а общего – нет. Такого понятия, как онтология, ни у нас, ни у них не было, не было и такой «штуки», как схема многих знаний. Диамат из сферы знаний выкинул все, что могло бы намекнуть на природу таких различий. А ведь где-то рядом был Г.П. Щедровицкий с его представлениями, схемами, методами…

Короче, к 1989 году я был в шоке. Выяснилось, что только проектировщикам можно передать идею целостности и заставить их найти те общие основания для кучи разнородного «всего», которые нужны были для успешной реализации. И передать ее можно было только как частный случай. Но ведь, кроме проектировщиков, были «серийщики» и прочие… Туда ничего не проходило, все переформатировалось под свои «стандарты, нормы и образцы».

В 89-м мне стукнуло 33. По традиции я должен был задуматься «о сущем и преходящем». И я задумался – автоматически, типа «время пришло»! А чтобы думалось лучше, улетел на Балхаш на пуск, а жене сказал: «Ты поглядывай всякие объявления о работе уже вне ВПК, но чтоб на уровне было»… В сентябре звонок на полигон: «Срочно приезжай». Без уточнения деталей. Если ты нужен был семье и КБ, то приоритет был на стороне семьи. Это было золотое правило на «Факеле». Замена всегда должна быть. И я срочно вылетел домой, где меня ждала вырезка из «Московского комсомольца» за подписью Сергея Зуева, первого директора Школы культурной политики. Жена мне сказала: «Я туда сходила, мне показалось, что все это близко к тому, чего ты хочешь». И я поехал в Киноцентр.

Мда… это было необычно… Затем – первая игра с Союзом театральных деятелей, где СМД методология была представлена в действии и достаточно развернуто. Если бы я впервые попал на другую игру, скажем, по проблематике образования или города, то точно не получил бы такого масштабного представления о СМД методологии вообще и ОДИ в частности. А тут была игра с игрой. Куча режиссеров и администраторов со всего Союза, монстры своего дела, – но кучка каких-то людей, непонятно почему называвших себя методологами, игротехниками и экспертами, возглавляемая парнем на 2 года младше меня, Петром Щедровицким, не только увела монстров от привычной «профсоюзной» склоки и меряния «степенями величия», но и заставила их продуктивно мыслить и даже… слышать друг друга!

До того у меня был опыт организации экспертиз, совещаний, принятия решения с достаточно большим количеством участников, имевших достаточно глубокие противоречия во взаимоотношениях и в оценке перспектив дальнейшего хода событий. Но на ОДИ я столкнулся с ситуацией, в которой любая «подковерная» игра становилась неэффективной и отмирала как бы сама собой. На второй день я подошел к Петру Щедровицкому и задал вопрос почти в лоб: «В чем фишка?» Он нарисовал оргтехническую схему или схему рефлексивного охвата со стрелками вне и вовнутрь… и сказал: «Вот… думай… и пытайся применять…»

Весь следующий день я поглядывал на это графическое изображение и думал, как развертывающееся на игре связано с этой схемой. Вечером пошел с этим листочком консультироваться с С. Котельниковым, М. Хромченко и Ю. Пахомовым, получил три слабо коррелировавшие одна с другой трактовки… На методологической консультации четвертого дня Петр обсуждал организацию коммуникации (ключевой процесс для театральной деятельности), по шагам развернув схему мыследеятельности… Это уже что-то проясняло. Так я впервые ознакомился с ключевыми средствами СМД методологии. Потом были другие игры, экспертные сессии, конференции – и в мае 1990 года я ушел из КБ…

Три следующих года – это бурное распространение ШКП как организации по всему Советскому Союзу. Игры, семинары, методологические съезды, освоение наработок ММК как теоретически, так и практически, удачи и провалы, попытки обретения «минимальной самостоятельности» от методологии и мышления ГП… Эпопеи с «Якуталмазом», Челябинском-65 и еще много с чем. В основном это заслуга Петра, создавшего ШКП. Но ничего не было бы, не будь Георгия Петровича с его подходом, средствами и мировидением себя как личности в масштабе лет так на 300, как он говорил. Фактически за 3,5 года бурной активности – анализа архивов, проведения внутренних ШКП-ых семинаров сразу практически по всем направлениям – нам, неофитам, возглавляемым Петром, удалось освоиться в представлениях ГП об организации, руководстве и управлении (ОРУ), образовании, истории и историческом процессе, мышлении и деятельности, коллективной мыследеятельности… Эта бурная активность была в принципе достаточно продуктивной и для СМД методологии. Продуктом стали представления, трактуемые как экранные технологии, а также рамочные средства. Все это было очень даже вовремя и, возможно, стало именно теми представлениями и средствами, которые позволили уже не в СССР, а в новой России быть на уровне и не терять позиций и масштаба.

Конец 93-го – начало 94-го были переломными и для ШКП, и для методологического сообщества. Не только потому, что 3 февраля 1994 года умер Георгий Петрович. Эта смерть была неожиданной – еще в июле 93-го я видел его на семинаре под Москвой достаточно бодрым и активным. И вдруг… Не это было причиной, но какая-то знаковость в этом есть: другая страна, куча новых возможностей и во многом крах всех старых. Я ушел из ШКП в мир. И не только я тогда ушел, и не я первый. И, кажется, именно в 94-м Петр закрыл ШКП, позже возродив ее уже как ШКП-2, но уже под другие задачи и смысл.

Так или иначе, но огромный пласт новых представлений и приобретенный опыт стал основой для «автономного» существования. В первую очередь сменились представления о научном знании и догматическом приоритете этого типа знания в анализе ситуации и формировании оргуправленческих решений. ГП достаточно четко и убедительно показал условность и статическую ограниченность научного знания, вводя новые представления о знании в схеме двойного знания и схеме многих знаний. Новыми и неожиданными стали представления ОРУ. Оргтехническая схема, схема рефлексивного выхода, схема двух/трех досок (ОД+ОО/Si) и другие средства дали возможность различать и разделять субъектное, объектное и инструментальное содержание деятельности. И уж совсем неожиданными оказались представления о развитии, искусственном и естественном процессах, «кентавр»-процессах.

Периодически пути пересекались, особенно в 1999-2003 гг. на «политтехнологических» проектах, на проектах под условными названиями «Русский мир» и «Фабрики мысли», а также на ряде проектов в Приволжском федеральном округе. В них так или иначе участвовало практически все методологическое сообщество.

И вновь автономизация, работа в консультационно-экспертном режиме. Многим компаниям, стремительно выросшим на материально-технической и социальной базе бывшего СССР, в наследство достались разные «непрофильные активы», которые очень трудно было выделить и перепрофилировать в эффективные в новых исторических условиях (не новых экономических, а именно новых исторических). А какие-то активы не достались, потому как оказались на территории новых сопредельных государств, и должны были появиться новые связи и отношения или переориентированы прежние. Не скажу, что это были грандиозные проекты – скорее насущные текущие проекты. Во многом прорисовка субъектных связей и отношений и актов деятельности средствами СМД методологии давала картину более эффективной организации.

Прошло много лет. Жизнь продолжается, но она уже немыслима без СМД методологии.