Пробыв в армии (на войне и после) семь лет, вернулся домой в чине рядового. Подготовился и сдал экстерном экзамены за среднюю школу, проштудировав тем временем по маминой рекомендации (она была студентом ВЮЗИ) пару учебников формальной логики, и утвердился во мнении заниматься историей естествознания. Поступил на отделение философии естествознания философского факультета МГУ (1949), набрав к своему удивлению 24 из 25 баллов. Поэтому в большом для гуманитария объеме изучал матанализ, историю физики, теорию эволюции и т.п. На 2-м курсе, во время зимнего похода по Уралу (1952) подружился на всю жизнь с Н.Г. Алексеевым (Китом). Он и познакомил меня с Юрой (см. Кентавр, 22, с. 10). Домашние обсуждения, насколько мне известно, единственные в то время на философском факультете, проходили на Юриной квартире. Постепенно эти обсуждения превратились в семинар. Я оказался свидетелем и все менее и менее активным участником этой эволюции.

Первоначально отцы-основатели семинара – Юра (Щедровицкий), Саша (Зиновьев), Мераб (Мамардашвили) и Боря (Грушин) были активными участниками семинара зав кафедрой логики В.И. Черкесов, где обсуждалось развитие диалектической логики. Признавалось, что последняя должна была быть построенной, используя Das Capital, как образец. К тому времени сложилось мнение, что развитие диалектической логики следовало начинать с анализа метода восхождения от абстрактного к конкретному и нисхождения от конкретного к абстрактному, которые Маркс применил, но описать не удосужился. В нескольких своих первых докладах этот вопрос обсуждал Саша. Но, будучи постоянно затененным Юрой, который, как известно, был подобен газу – стремился заполнить весь имеющийся объем и даже больше, Саша быстро слинял из кружка. Что касается меня, то я никак не мог понять, почему надо к чему-то снисходить (или восходить). Через пару месяцев из кружка испарился Мераб и появились Боря (Сазонов), Володя (Швырев) и Вадик (Садовский).

Довольно скоро в семинаре имя программы диалектическая логика сменилось на содержательную логику. Это произошло в результате прямого противопоставления новой логики традиционной формальной логике, как недостаточной для исследования мышления. Возникло мнение, что мышление есть последовательность мыслительных операций. Гранд идея была, обратившись к истории науки и, прежде всего физики, выделить алфавит мыслительных операций, который потом будет использовать осчастливленное человечество. Я с энтузиазмом отдался этому, первый и последний раз непосредственно работая с Юрой (детали см. Кентавр, 22). В этом же русле, насколько я помню, проводилось и исследование логики исторического анализа Бориса Грушина, которое впечатлило меня своею определённостью.

На следующем, системо-деятельностном этапе семинара моё участие, в силу моей феноменологической ориентации, сводилось к задаванию вопросов с целью понять «откуда у этого подхода ноги растут». Правда, когда Юра работал в Институте дошкольного воспитания, я, как редактор издательства «Просвещение», также редактировал статьи сотрудничавших с Юрой психологов, которые исследовали игру у дошкольников. Как мне представляется, этот эпизод в Юриной жизни развился потом в ОД игры, сущность которых осталась для меня тайной великой.

В заключение хотел бы сказать, что значение Юры в моей жизни можно сравнить разве что с ролью моей мамы. Благодаря ему и семинарскому интенсивному интеллектуальному напряжению, из полуодичалого солдата я превратился в рассуждающего и рефлектирующего человека с определённостью мышления и собственными взглядами, хотя и отличными от семинарских. Семинар был также и клубом с воскресными лыжными походами, празднованиями дней рождений и послесеминарскими ужинами в складчину (пятнадцать человек на две бутылки вина) в кафе «Прага». Даже сейчас, полвека спустя, написание этого текста вызвало у меня сильнейшие экзистенциональные переживания…