Есть ли смысл, ориентируясь на название сборника, примеривать свое лицо к ММК? Правильней примерять его лицо к своему – я от этого, несомненно, выигрываю. Факт, что ММК стал частью моей биографии: я себя уже не знаю без него и событий, с ним связанных. Уже не пойму себя вне Школы ММК, не буду признавать себя, не обнаруживая в себе «штрихи» ГП и Олега Игоревича Генисаретского, Виктора Петровича Литвинова, Сергея Андреевича Семина… Не очерчу былой дружественный круг без Лены Ланганс, Юры Луковенко, Олега Исаева, Максима Отставнова… Ведь мало сказать – из песни слов не выбросить. Здесь, как говорится, совсем другая песня.

В 1987 г. на И-54 в Харькове Марк Меерович сказал мне, что верил во встречу на игре. А ведь до этого мы вместе учились в аспирантуре МАрхИ. Методологических «подозрений» он у меня не вызвал. Благодаря стараниям Марка я внимал в аспирантском клубе Александру Гербертовичу Раппапорту. И его я «не заподозрил». В студенчестве и в аспирантуре дорожил плотными контактами с А. Ермолаевым – также участником проектных семинаров Георгия Петровича и другом Олега Игоревича. А до аспирантуры – знакомство с другими архитекторами, втянутыми в орбиту ММК. Мало того, моя тетка, московский редактор и журналист Галина Сорокина, знала старшего и младшего Щедровицких. Цепко же держала меня земля обетованная – дизайн и архитектура.

Чтобы состоялась Встреча с Кружком, стоило из Москвы уехать и оказаться в регионе: ММК в то время уже их строил и развивал (так вовлекая в свой оборот неофитов). Для Ульяновской области у ГП была заготовлена серия из десятка игр. В 1986 г. эту серию открыл Б. Сазонов. Следующую игру в начале 87-го проводил А. Зинченко, я на нее был рекрутирован, и решение о дальнейшей моей судьбе было бесповоротным. Три месяца «методологической музыки» из магнитофона (записей игр и семинаров ГП) – и я в Харькове на игре у «самого Щедровицкого»! Дальше требовалось единственное – как можно больше быть рядом с Георгием Петровичем. Поэтому незамедлительно организую лабораторию, складываю городской семинар, избираю игротехнику и, в конце концов, создаю ульяновские совещания по эпистемологии. Ни много ни мало, началась новая организация и периодизация жизни.

Не буду скромничать, ГП меня отметил и в дальнейшем «во мне» участвовал. В Калининграде, на И-60, он лично впустил меня в неприступную гостиницу с игротехниками, в начале 90-х в Сургуте при проектировании Сети методологических лабораторий включил в сеть уже существующую мою лабораторию, а чуть позже в Тольятти настоял на введении в штат проектно-исследовательского центра академии.

Итак, я «вошел в ММК» через игротехническое движение, идущее от игр ГП. А мог бы и от игр С. Попова. Если бы в 1988 г. я не смог внятно сформулировать для ГП смысл дальнейшего продолжения игровой серии для Ульяновска, то просто транслировал бы Попову объединенный заказ ЦК и Обкома ВЛКСМ на вполне перестроечную игру союзного масштаба. Это был специфический этап – игры-как-машины. В конце 80-х они планомерно и неотвратимо прокачивали через себя страну. А Сергей Валентинович умел это, но от его жерновов я уклонился. ГП при этом напоминал: игротехник – солдат перестройки (в том смысле, что ему не выжить), добавляя в мой адрес – оловянный солдатик, и, бывало, грозил разбить очки интеллигенту. А уж солдатом игры, не смотря ни на какие риски, я быть старался. На Обнинской И-81 главный «виновник» игры – изобретатель очередной схемы преобразования энергии – работал в моей группе. На меня пришлась значительная тяжесть экспертизы-разоблачения. Изобретатель не находил себе места и сулил игротехнику такое, что впору было обращаться к программе защиты свидетелей.

Но было с кого брать пример. ГП был средоточием и двигателем не только игры, но и всего обозримого мной круга значимых событий и ситуаций. А главный нерв составляли для меня его методологические консультации и лекции. «Посещенные» прирастали расшифровками «упущенных», ксерокопиями его статей, пересказами. Книжные полки полнились текстами игр и литературой, рекомендованной игротехнику (ходил такой хрестоматийный список). Все, сказанное ГП, воспринималось адресованным к себе лично, персональным указанием на место в деланье истории. В Ульяновской И-71 я пережил это сполна. Во многом, наверное, благодаря той мере ответственности, которую предполагала подготовка и организация большой игры. «Оставалось» осознать, во что я оказался ввергнутым, – со мной имела дело Методология.

Методология-в-игре вела меня через темы инженерии и техники, образования и педагогики, проектирования и исследования. Результаты откладывались в проводимых семинарах, играх, в интеллектуальных и организационных опытах. Все это требовало освоения методологической действительности. Результаты освоения во многом оказались, к счастью-несчастью, предопределены способностью, унаследованной от родителей (художника и словесника) и приобретенной в обучении (архитектуре и дизайну). Состояла она во владении средствами изображения и выражения. Функция представления, стимулировавшаяся игрой и семинарами, рано или поздно должна была трансформировать «родовую» способность в техническую – в схематизацию. При этом необходимо отдать должное: Юра Луковенко был педантичным критиком логического уклона моего схематизирования, Максим Отставнов поставлял интеллектуальную операторику, Лена Ланганс контролировала ясность и прозрачность смысла, Владимир Никитин сулил в будущем конвертирование этой графики во всевозможные «капиталы». А Сергей Семин время от времени устраивал моей схематизации экзамены-экзекуции, из которых я с бесспорным успехом сдал всего лишь один.

Методология-как-схематизация поставила меня перед двумя направлениями работ: схематизацией понятий и знаний. Пусть я не витязь, но это было распутье. А тем временем Методология и ГП простирали историю Кружка в будущее: этап ОДИ должно было завершить и начать следующий – СМД Эпистемологии. Я рискнул, и ГП принял предложение о превращении намеченных для Ульяновска игр по проблематике знания (вынашиваемую им с 70-х тему пространства и времени) в эпистемологические совещания. Тогда казалось – вот оно и есть то самое. Теперь, вглядываясь в прошлое, я вижу, куда и когда опоздал с совещаниями. Состояние здоровья ГП позволило ему работать на двух из четырех. Первому он задал старт и стандарт работ (ульяновцы на первом совещании признавались, что видят в ГП своего великого земляка). Другое он уже «только» контролировал.

Да, фундамент ГП заложил. И добротный. Другое дело, что на нем не выстроено. Моя ошибка – совещания приобрели форму рефлексивной остановки работ Сети методологических лабораторий, она использовала их для «тыловых маневров и упражнений» к предстоящим мероприятиям. Распад СМЛ лишил совещания и этой функции. А изоляция Сети и фактический ее уход из методологического сообщества поставил совещания перед перспективой маргинализации. Оставалось только свернуть их в форму индивидуальной теоретической работы и во фрагменты «знаниевых практик» (экстремальной педагогики, культурного предприятия, ориентированных сред, культурного ландшафта).

Я уже сполз почти к мемуарному, то бишь старческому и брюзгливому, стилю изложения, настало время остановиться. Упомяну только несомненные для себя достижения: программа IV Семинара-совещания по эпистемологии, ряд небольших текстов по экстремальной педагогике («Тезисы к понятию», «Психика и знаки», «Принцип маргинальности», «Против диагностики»), схема логико-эпистемологического дискурса. Другое и разное можно найти на сайте лаборатории www.priss-laboratory.net.ru.