Причастным к методологическому движению я считаю себя с апреля 1989 г. – после участия в ОДИ «Промышленное предприятие XXI века» в Челябинске.

К тому времени я, кандидат наук (техническая кибернетика и теория информации)  заведовал (с 1980 г.) кафедрой в ИПК руководящих работников и специалистов Миннефтехимпрома СССР и уже лет 10 занимался теорией управления применительно, прежде всего, к промышленным предприятиям. То, что в то время составляло содержание этой теории (и составляет в настоящее время, если говорить об «официальных» изданиях с грифом Министерства образования и большей части переводной литературы) представляло собой, в основном, «чукотский менеджмент», построенный по принципу «что вижу – о том пою». Увидел единоначалие – записал в принципы управления, увидел оптимизацию – тоже куда-то записал. Одно с другим не стыкуется, базовых понятий нет, логика неизвестна…

Между тем, практика управления (а именно с практиками мы сталкивались в ИПК, и они ждали от нас ответов на свои вопросы) требовала системы знаний. Особенно остро вопрос о системе знаний в области управления встал во время горбачевской перестройки – многие модные тогда «демократические» лозунги не имели конкретного содержания и оказывались попросту демагогией, но в этом следовало разбираться. Например, лозунг о «замене административно-правовых методов управления экономическими»… ну, скажем, выплатить премию – это экономический метод, но для этого надо издать приказ – и как же здесь без административно-правового инструмента? И вообще, почему выплата премии – это метод? И почему экономический? И что такое метод вообще?

Вопросы множились, начата была разработка теории управленческих проблем (описание их как противоречий и поиск адекватной логической формы их представления). К началу 1989 г. у меня сложилось четкое представление, что базой для теории управления должна быть общая теория деятельности, и слухи носились, что кем-то она создана, но где ее взять? Праксиология на эту роль не очень-то годилась, и разработка категории «труд» Марксом тоже…

С другой стороны, с 1985 г. мы в ИПК активно развивали игровые формы в учебном процессе, а с 87-го и как форму управленческого консультирования. В Ярославском филиале нашего института заведовал кафедрой В.С. Дудченко, родоначальник инновационных игр (ИНИ). Когда-то он сотрудничал с Г.П. Щедровицким, в чем заключалось «сотрудничество» – точно не знаю, но, говоря очень мягко, они друг друга «не приняли» – в самых резких выражениях в оба адреса недостатка не было. Об СМД методологии у Дудченко были, как мне казалось, весьма отдаленные представления, но не хочу судить.

Как бы там ни было, его инновационные игры были не только интересным, но и чрезвычайно актуальным инструментом для 80-х: будить инновационную активность в годы брежневского застоя и рождать реализуемые инновационные идеи, мобилизовывать коллективы на их реализацию – это было очень важно в те времена. Мы освоили этот инструментарий и к весне 89-го провели уже несколько десятков игр, в том числе, в порядке консалтинга, и получили быстро реализованные полезные результаты. Все бы хорошо, но после эйфории первых игр стал мучить вопрос: игру провели, получили результат, а как это обсуждать? Как сформулировать проблемы, как строить дальнейшее развитие игр? Нужна была теоретическая база, и опять же – теория деятельности, а ее всё не было.

Третья «линия», которая привела меня в СМД методологию: еще со студенческих лет я пытался заниматься межпредметным синтезом (в частности, моя диссертация была «на стыке» кибернетики и медицины). К 1989 г. я опубликовал несколько десятков работ, в т.ч. по медицинскому приборостроению (включая вопросы клинической диагностики с помощью этих приборов), математическому моделированию, вычислительной технике, автоматизированным системам управления, теоретической и прикладной метрологии. А среди работ, по разным причинам не опубликованным, по повышению точности орбитальных измерений в космической навигации, разработке навигационных систем для скоростных океанских судов (экранопланов), автоматизации строительства гидротехнических сооружений, математической статистике и пр. В результате я уже перестал понимать, что же есть моя специальность: предметные области какие угодно, вроде бы ничего общего, но интуитивно чувствовал, что всю жизнь занимаюсь одним и тем же. И только после Челябинска понял, что это называется методологией (хотя и не СМД). Что мое дело – работа в междисциплинарных областях и построение методов там, где их нет. В этом смысле методологом считаю себя с 1963 г.

Вот с этим грузом проблем я и встретился с Георгием Петровичем. Может быть, именно потому, что я пришел в СМД методологию со своими проблемами, наши отношения с ним сложились сразу, с первой встречи, и частого (по рассказам) отторжения неофитов я не испытал.

Что изменилось в моей жизни после этого?

1. Я получил методологическую основу для построения теории управления (основные результаты опубликованы – на 1.01.2006 число опубликованных работ и научных отчетов достигло 193); работа по теории управленческих проблем была опубликована в «Вопросах методологии» (№1-2, 1998); в 99-м вышла книга «Реформирование промышленного предприятия», в основу которой положена онтологическая (на основе СМД подхода) схема промышленного предприятия, в 2004-м – «Методология современного менеджмента» (конспективно изложены основные результаты работ, выполненных в 1989-2004 гг.). Сейчас накоплено много дополнений к этой книге, которых хватит, чтобы увеличить ее объем раза в 4 (это – в планах).

Наиболее серьезными достижениями я считаю разработку онтологической схемы социально-деятельностной системы; работы по теории управленческих проблем и стратегического управления (в том числе в государственной и муниципальной сфере); концепцию адаптационного бизнес-образования (сформулировано обобщенное понятие бизнеса). Основные работы и полный список трудов размещены на сайте Самарской школы бизнеса (www.sama.ru/~sbs). Эти работы лежат в основе консалтинговой деятельности, которой я занимаюсь с 1987 г. С 99-го на их базе в Самарском госуниверситете читаются авторские курсы «Теория управления», «Маркетинг», «Основы предпринимательства».

Используя аппарат СМД методологии, я никогда не относил себя ни к ее разработчикам, ни к ее апологетам (хотя мое окружение часто видит меня именно в этой роли). Мое самоопределение – прикладная методология, в основном, для разработки теорий управления и бизнеса. При этом я уверен, что для этого социокультурная рамка, скажем так, важнее, чем мыследеятельностная. Но в любом случае, фундаментальный корпус СМД идей и схем имеет, безусловно, решающее значение для построения современной эффективной теории и практики в указанных областях.

2. Уже после первой встречи с ГП наша команда сменила тип игр, некоторые из них мы пытались провести в форме ОДИ. 1990-91 гг. были периодом интенсивной игровой работы и сплошных открытий, мы открывали для себя новый мир, расставались с мифами. Узнали многое, не прочитав об этом в книжках, которые тогда еще были под запретом, а путем логических рассуждений. Игры этого периода знаменовали для меня и моей команды начало новой жизни, новых оснований для всей нашей деятельности.

Но уже тогда появилась уверенность, что ни ИНИ, ни ОДИ в «чистом» виде для нашей группы и ее задач не подходят. С 90-го мы вели работу по их синтезу (с другими доступными нам типами игр), и летом 92-го на международной конференции (С.-Петербург) по деловым играм я доложил о таком «синтетическом» типе игр (мы называем их аналитико-инновационными сессиями), хотя реализовать его в полной мере удалось лишь в 95-м.

Мой сегодняшний статус: директор Самарской школы бизнеса (с 1992) и НИИ экономических проблем региона при Правительстве Самарской области (с 2001); доцент Самарского госуниверситета (кафедра государственного и муниципального управления, с 1999); член Всероссийской ассоциации консультантов по управлению и организационному развитию (с 1990), Московского клуба консультантов по бизнесу и политике (с 1998), международной ассоциации консультантов Organization Development Institute (с 1993). Подробней на www.sama.ru/~sbs.