eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

Розин Вадим Маркович

Розин В.М.

Я познакомился с Г.П. Щедровицким (далее также Юра) осенью 1959 г. В то время я учился на втором курсе физико-технического факультета Московского педагогического института им В.П. Потемкина и искал себя в науке. Мы сразу понравились друг другу и договорились создать на факультете кружок по философии физики; он брал на себя руководство, а я должен быть старостой. На семинары кроме него, меня и студентов приходили Борис Сазонов, Володя Костеловский, Владимир Лефевр. Довольно скоро наши отношения с Юрой стали неформальными, для меня он был абсолютный авторитет, учитель, друг.

Насколько я понимаю, я был одним из первых учеников, на кого он возлагал большие надежды и потому не жалел времени на мое образование. В течение 4-5 лет он читал все мои работы, делал по ним замечания, иногда правил. Самые первые, две-три, мои научные работы я написал с его помощью: Юра показал, как строить рассуждение, сценировать сюжет и пр. Мы много встречались, разговаривали обо всем, кроме политики. Иногда он был очень откровенным. Помню, однажды, он пришел на встречу предельно взволнованный. Я спросил, что случилось. У меня родился сын,– ответил Юра, и стал рассказывать о своих взаимоотношениях с женой. Можно с уверенностью утверждать, что своих близких учеников (после меня был Олег Генисаретский, потом Виталий Дубровский) он не просто поддерживал всеми возможными способами (даже приписывая нам несуществующие достоинства и открытия), но и нежно любил, что не мешало ему в каких-то ситуациях быть достаточно жестким.

Курс ученичества я проходил параллельно с решением творческих задач. Уже в 60-м году выступал на семинаре с самостоятельными соображениями по поводу происхождения счета. В том же году Юра дал мне из собственной библиотеки книги Аристотеля и ориентировал на серьезное изучение философии. Летом того же года почти все лето я читал кандидатскую диссертацию А. Зиновьева. Около месяца ничего не понимал, но упорно разбирал в день по одной или две страницы текста; потом что-то произошло, и я стал понимать работу Зиновьева. Юра был поражен, вероятно, думал, что я не справлюсь. Осенью 1960 года я стал ходить на домашние семинары Щедровицкого и в Институт психологии на Комиссию по психологии мышления и логике; помню, доклад на Комиссии Вадима Садовского; когда Юра спросил, что я понял, ответил: не больше половины произнесенных слов.

Включившись в работу семинара, я получил от него задание проанализировать происхождение «Начал» Евклида, чем и занимался много лет. Параллельно делал доклады и по другим темам, которые ставились для обсуждения, активно участвовал в обсуждении докладов других участников семинара. Кажется, за много лет не пропустил ни одного семинара и не отказался ни от одной из задач, поставленных передо мной Щедровицким. Много лет отвечал за перепечатку сделанных на семинаре докладов. Для этого составлялось расписание работы с машинисткой Верой Сергеевной, собирались деньги для оплаты ее труда, а главное, всем нам приходилось много диктовать с магнитофона. Текст доклада должен быть аутентичным по содержанию и приемлемым по форме. Вера Сергеевна говорила, что после ГП я диктую лучше остальных. Еще, уловив мою наивность и легкую провинциальность, что, вероятно, для тех лет было верно, она как-то бросила: «Какой Вы, Вадим, еврей, Вы – русский лапоть».

К середине 60-х я, пожалуй, завершил курс ученичества и определился в способах работы. К ним можно отнести методологическую проблематизацию, псевдогенетическую реконструкцию, семиотический анализ, изучение мышления и деятельности. Пока все эти способы работы полностью укладывались в общую магистральную линию движения семинара, которую прочерчивал и конституировал Щедровицкий. С результатами, которые мне удалось получить на основе этого подхода, можно познакомиться в статье «Семиотический анализ знаковых средств математики» («Семиотика и восточные языки», 1967), в кандидатской диссертации («Логический анализ математических знаний», Новосибирск. НГУ, 1968), в работе «Логико-семиотический анализ знаковых средств геометрии» (в монографии «Педагогика и логика», 1993).

Однако именно в этот период у меня начал проявляться интерес к гуманитарной проблематике и психологии. Стимулировали его два обстоятельства. Во-первых, Миша Папуш попросил помочь в деятельности организованного им музыковедческого семинара. Во-вторых, я заинтересовался проблемой сновидений и построил первую концепцию, объясняющую, что это такое. Музыка, искусство, сновидения – эти темы я обсуждал и на семинаре, и затем в спецкурсе, который несколько лет вел в Институте им. Гнесиных (этот семинар я получил, так сказать, по наследству от Леона Москоны, близкого друга и участника семинара Папуша).

Другое обстоятельство, обусловившее трансформацию моих методологических и теоретических представлений в этот и последующий (вторая половина 60-х) период, заключалось в продумывании затруднений, возникших в ходе реконструкции происхождения «Начал» Евклида. Я все больше убеждался, что теория деятельности и концепция развития мышления как деятельности, не способны объяснить те резкие трансформации в развитии, которые наблюдаются при переходе от древнего мира к античности. Кстати, эта теория и концепция плохо работали также в гуманитарной области познания, когда я пытался понять сущность искусства, сновидений или личности, которая все больше меня интересовала. Нужен был какой-то другой подход и методы изучения.

Все это заставило меня продумать основания и методологию работы своего учителя. Этот анализ позволил мне понять, что Щедровицкий в своей работе реализует естественнонаучный подход (одновременно, правда, критикуя его) и трактует действительность в духе марксизма (деятельность, социальная инженерия, понимание личности как субстрата мышления, а мышления как вида деятельности). Рефлектируя и конституируя свои симпатии и ценности, я постепенно (к концу 70-х) пришел к другим идеям: культуры, личности, культуросообразного социального действия и значительно позднее (конец 90-х) к концепции «методологии с ограниченной ответственностью».

В начале 70-х гг. я решил расстаться с Щедровицким, в первую очередь, по идейным соображениям, во вторую – по этическим: меня уже не устраивала атмосфера, царившая в кружке, и авторитарные методы работы учителя. Но, даже выйдя из ММК и жестко полемизируя с ГП, я всегда подчеркивал, что он был моим учителем. В течение 70-80-х гг. я нащупывал собственный подход и методы работы. Они основываются на том, что я вынес из кружка (мое понимание методологии и мышления, методы псевдогенетической реконструкции, семиотический подход), а также на гуманитарной методологии, культурологии и обновленной психологии.

Я вошел в методологическое движение, которое начало складываться в последние годы жизни Георгия Петровича, как философ, ученый и методолог с гуманитарной и культурологической ориентациями. Многолетняя полемика с Андреем Пузыреем (мы ведем с ним методологический семинар на психологическом факультете МГУ) заставила меня продумать саму стратегию методологического мышления. Я уяснил два основные момента. Хотя наши «глаза» уперты в действительность (объект), построения, которые мы создаем, больше зависят от наших собственных задач и проблем, наших установок и способов работы. В связи с этим нужно научиться и видеть это обстоятельство и, главное, стараться так мыслить, чтобы контролировать эти детерминанты, сознательно их выбирать и формировать.

Второй момент не менее важный. Пузырей вслед за Хайдеггером, Фуко и Мамардашвили жестко противопоставляет способы мышления, всего лишь воспроизводящие на разном материале одни и те же мыслительные стратегии и структуры (Пузырей называет это «пересчетом»), живым способам мышления, где мысль – это всегда негарантированное событие, всегда новая мысль, преодолевающая старые формы. Приняв эту оппозицию, я затем развел ситуации «функционирования сложившегося мышления» и «становления нового мышления», а также мышление как «машину» и «событие». Для функционирования машин мышления характерны интеллектуальный пересчет, для становления мышления – мышление как событие, то есть новая негарантированная мысль и совершенно другой контекст использования; мы, например, мыслим не для получения знаний о действительности, а, скажем, для общения, диалога, встречи.

Однако здесь, как правильно отметила Светлана Неретина, методология обнаруживает свой предел, ведь мышление как «событие-встреча» вообще не может быть спланировано и нормировано. Если признать, что на мышление действуют много слабее контролируемых нами факторов, что это всегда свободный поиск и выстраивание мысли заново, то усомневается и идея методологии. В ответ я мог бы сказать, что современное истолкование мышление и его практика базируются на реализации одновременно двух типов работ – конституирования мышления на основе знаний о природе мышления и уяснении границ методологического подхода. Оба эти момента принципиально меняют смысл наших действий. В этом случае с Неретиной можно согласиться, и идею методологии нужно формулировать заново.

Не менее существенное влияние на меня оказал Сергей Попов. Его критика социотехнического подхода, как мы его в ММК понимали (именно в чисто инженерном залоге) и социальных наук, идеи общественной инженерии, противопоставление социальных знаний схемам, а познания – конструированию, заставили меня продвинуться сразу в нескольких направлениях. Я более четко сформулировал свой идеал социального действия. Это необходимость выслушивать реальность (т.е. не только исследовать реальность, но и вживаться в нее, осознавать ее напряженности и вызовы); действовать с учетом природы этой реальности, понимая одновременно, что аспектом социальной реальности является наша деятельность, усилия, направленные на изменения; контролировать и протекание самого действия, и объективные последствия наших усилий; наконец, постоянно обращать социальное действие на самого себя, настраивая себя на реальность и социальное действие, приводя себя в соответствии со своими намерениями и возможностями.

Именно под влиянием Попова я начал исследование схем и понял, что включение их в семиотику в качестве необходимых средств организации деятельности и мышления, позволяет решить многие проблемы, казавшиеся неразрешимыми. Прежде всего – проблему конституирования (обнаружения) новой реальности и новых миров. В этом плане разработка учения о схемах позволяет связать методологию с современной философией, всегда в той или иной степени завязанной на онтологическую проблематику, на принципы видения и понимания реальности. Наконец, Попов сделал для меня очевидным важность методологического освоения социальной проблематики: я понял, что сегодня именно продвижение в этой области позволит сделать методологию современной интеллектуальной дисциплиной.

Кажется, начиная с середины 70-х гг., Г.П. Щедровицкий стал говорить о методологической школе, имея в виду семинары 60-х годов и те способы работы и представления, которые он старался удерживать и развивать.

И когда я пишу, что в начале 70-х вышел из ММК, то подразумеваю не методологическую школу, а тот тип организации методологической работы и жизни, которые были неотъемлемы от личности ГП – в том смысле, когда он говорил: «Школа – это я» и отчасти был прав.

Если же иметь в виду характер мышления и мироощущение, противопоставленные другим формам мышления и мироощущению, которые сложились в культуре (например, чисто научным или традиционно философским), и воспроизводимые в моей работе (и в работе других методологов), то в этом смысле я никогда не выходил из методологической школы. Сегодня это становится очевидным: методология существует как в форме разных семинаров и направлений методологической работы, включая вполне социализированных, так и в творчестве отдельных методологов, но всегда в оппозиции к другим традиционным формам мышления и мироощущения. И организационно методология поддерживается не только лидерами методологического движения, но и методологическими «площадками» социализированной работы (например, обслуживающими власть или какие-то институты), и методологическими семинарами, а также альманахом «Кентавр», почти двумя десятками методологических сайтов и различными публикациями в научных и философских журналах и книгах.

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44