Отставнов Максим Евгеньевич

C СМД методологией я столкнулся в 1988 г. после того, как в Челябинске, где я тогда жил, побывал с лекциями Г.П. Щедровицкий и произвел неизгладимое впечатление как на научное начальство, так и на молодую челябинскую интеллигенцию – в лице, прежде всего, В.В. Кондрашкина и В.Б. Христенко, сразу организовавших городской семинар (в каких-то своих формах существующий поныне). Я тогда работал программистом в НИИ и немножко спекулировал, решая для себя вопрос, идти учиться дальше или заняться бизнесом.

На семинаре я попытался высказаться, на меня посмотрели странно и со списком литературы отправили в библиотеку, где я спросил, какая из перечисленных книг самая читаемая, и получил легендарный «кирпич».

Мне кажется, это неплохое начало для знакомства с элементами методологического подхода (хотя аббревиатуры СМД там, конечно, нет). Во-первых, я почувствовал некоторое предметное доверие: интерпретация проводимых положений на ином, знакомом мне материале была очевидной и, скажем так, правдоподобной, выглядящей конструктивно. Во-вторых, этот подход непротиворечиво вписывал способы решения конкретных задач в некоторые мировоззренческие рамки. Последним эти статьи отличались от большинства текстов, публикуемых под флагом «системных исследований» и содержащих или несколько формул (способных запугать лишь гуманитария, но не «технаря») в обрамлении дежурных «марксистских» либо «постпозитивистских» (в зависимости от национальности автора) лозунгов, или рассуждение о том, что все в мире взаимосвязано. Это иногда интересно и поучительно, но не категоризованно и операционально не оформлено.

На семинаре все это читалось и обсуждалось. За «кирпичом» последовала брошюра «Проблемы методологии...», потом кто-то добыл еще не переизданную тогда «Педагогику и логику». Чтобы все это читать, приходилось поднимать более обширную литературу по философии, социологии, языкознанию… и я первый раз испытал физическую усталость от «умственных» усилий.

Наконец старшие товарищи сочли, что я созрел для игры, и взяли меня на ОДИ-69 («Программы и перспективы развития Закарпатского региона»). Нужно сказать, что тогда оргдеятельностные игры воспринимались в контексте «выборов руководителей» и «социальных экспертиз», т.е. в первую очередь как социальное действие (и действо). Публику они собирали соответствующую; побывав на паре «перестроечных» игр, удивляться всему тому, что происходило потом в стране, уже не приходилось и не приходится (по крайней мере, меня ощущение déjà vu не покидало ни в 91-м, ни в 93-м, ни в 2000-м гг.). Игра произвела сильное впечатление, прежде всего тем, что сотней человек можно как-то управлять. Очень хотелось разобраться в механике игры технически, инженерно. Не меньшее впечатление произвела личность ГП, которого я увидел и за столом организатора, и у доски как докладчика, и в более узком кругу как собеседника.

Затем я участвовал еще в десятке проводимых им игр, постепенно вписавшись в его последнюю игротехническую команду как стажер, а потом как игротехник. Старался не пропускать съезды, научные конференции с «методологическим» блоком, в разном качестве участвовал в мероприятиях А.П. Зинченко, Л.М. Карнозовой, П.Г. Щедровицкого.

С какого-то момента совмещать все это с иной деятельностью стало трудно, такие же сложности испытывали мои коллеги, и в 1991-94 гг. было несколько попыток превратить челябинский семинар в профессионально действующую лабораторию – сначала в структуре СНИО, затем в качестве отдельной организации. В этом качестве мы не слишком удачно работали с челябинскими структурами, более удачно – в Сургуте, с неоднозначным итогом – в Тольятти.

Сферой приложения этих работ была сфера образования, предметные области при этом захватывались разные. Хотя свою работу я не назвал бы продуктивной, результативной она была как ничто другое в моей жизни. А еще работа в команде ГП позволяла общаться с интересными и неординарными людьми – Н.Ф. Андрейченко, В.Е. Волковым, Г.А. Корниловым, С.Б. Крайчинской, Ю.В. Луковенко, В.А. Никитиным, В.В. Сааковым, С.А. Семиным, С.В. Столяровой и другими, с некоторыми из ни мне удалось сохранить дружбу.

В середине 1990-х гг. я переехал в Центральную Россию и репрофессионализировался в информационных технологиях (ИТ).

Я не считаю себя практикующим методологом, поскольку методолог – это функция на семинаре или на игре, а в корпорации, министерстве, институте или партии он, конечно, может оказаться (как капеллан может зайти в бордель), но не в собственном качестве. Хочется надеяться, что элементы методологического подхода я воспроизвожу; и, во всяком случае, семинарские и игровые коммуникативные навыки оказались полезными универсально.

Представляется, что «движение» – это точная характеристика методологии сегодня. Г.П. Щедровицкий обсуждал понятие движения и его отличия от школы, направления и т.д.; для меня сейчас важно, что в отличие от семинара или игры движение не предполагает регламентированной рефлексии. Вопрос в том, воспроизводится ли она в действующих семинарах. Если ее нет, то с уходом живых носителей соответствующего опыта методология редуцируется до некоторого инструментария, что будет означать ее ассимиляцию доминирующими постмодерными интеллектуальными структурами (если серьезно относиться к воспоминаниям Георгия Петровича, реакция на чисто инструментальную перспективу систем знаний и протест против нее были если не программным элементом Кружка, то одним из личных оснований ГП для программирования исследований мышления, при всей значимости акцента на практичности знаний). Если это есть, хочется видеть и участвовать.

В настоящее время профессионально занимаюсь аналитикой и экспертизой разработок и внедрения больших ИТ систем, соответствующей перестройки деловых и административных процессов. Основная область интересов – социальные последствия развития информационно-коммуникационных технологий. Публикуюсь, член Союза журналистов России, вхожу в несколько консультативных органов по промышленной политике и ИТ. Публичная часть работы представлена на http://www.otstavnov.com