Творческий путь и личность Г.П.Щедровицкого

Начать я хочу с аксиологческого замечания. Для меня все, что связано с Георгием Петровичем (мы, близкие друзья и ученики, называли его просто Юрой) является очень личным, поскольку это мой учитель. И не только: Юра - идеолог методологического движения, человек, которому я лет двенадцать полностью подражал. Однако потом я разошелся с Г.П., отверг ряд его фундаментальных ценностей, то есть то, что образует, так сказать, жизненное кредо личности, не захотел следовать по его пути, полемизировал со своим бывшим учителем в течение всех последующих лет. Поэтому быть объективным, несмотря на старания, мне достаточно трудно, так что это будет объективность в рамках моей субъективности, обусловленная тем, что я пошел другим путем, но - не выходя из методологии. Да, я считаю себя методологом и продолжаю именно так рассматривать свою профессиональную деятельность. Что, естественно, не исключает, а предполагает какой-то ряд других исходных положений. Забегая вперед, скажу, что (с моей точки зрения) методологическое движение выходит на новую стадию - формирования методологической культуры, что предполагает наличие разных методологических групп, направлений, особый новый тип коммуникации и т.д.

Итак, как я понимаю основные этапы творческого пути Георгия Петровича? Для меня Юра всегда был личностью, причем личностью очень яркой, оказавшей на меня огромное влияние. В одном из последних номеров журнала "Вопросы методологии" я прочитал совершенно потрясшее меня интервью с Георгием Петровичем, которое называется "Сладкая диктатура мысли". Я хочу процитировать один фрагмент. Юра говорит (именно говорит, а не пишет; вряд ли бы он написал подобное при трезвом размышлении): "Со всех сторон я слышу - Человек! Личность! Вранье все это. Я - сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением. Я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли и ничего больше. Так я себя рассматриваю и так к себе отношусь, и многие трудности моей индивидуальной жизни связаны именно с четким пониманием своей особой природы, с тем, что я есть сгусток мышления и обязан жить по его законам... Я всегда мыслю, и это есть наслаждение, равных которому я не знаю. Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга моего мышления, а дальше есть действие мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В этом моя суть человека. Мыслит мышление, играет игра".

Эти высказывания удивительны. Они точно выражают некоторое самоощущение мыслящего человека, который занимается этим не по обязанности, а живет мышлением (скажу, что иногда и у меня бывают сходные ощущения).

Однако высказывание Георгия Петровича, отрицающее и третирующее личность, у меня вызвало недоумение - прежде всего потому, что сам Юра был яркой личностью. Размышляя над этим противоречием, я сформулировал следующую гипотезу. Если говорить о Георгии Петровиче как о личности, то можно утверждать, что она была не простой, а тем, что я называю, изотерической личностью. Еще я называю ее "гением эзотеризма".

(Чтобы визуально проиллюстрировать свой доклад, я буду рисовать на доске схему-картинку. И на первом шаге я ввожу на доске позицию - "Г.П. - изотерическая личность").

Что я тем самым утверждаю? Как известно, эзотерическая личность верит, в существование, помимо обычного мира, еще и другой - истинной, подлинной реальности и предпочитает жить именно в ней. Хотя физически и обыденно она присутствует здесь, в этом нашем мире, все ее мысли и чувства там - в подлинном мире и реальности. Вспоминаю: когда Юра привел меня в свой семинар, я действительно погрузился в особую и удивительную реальность мышления. Это подтверждают и слова самого Георгия Петровича: подлинной реальностью для него было мышление, поэтому, в частности, он в те годы постоянно ставил задачу создания института мышления, нового мышления, переделки мышления человечества и т.д. Например, как подлинный эзотерик Юра говорил, что тот мир, в который он пришел, его не устраивает, и он должен его переделать. Но начинал Юра с собственного мышления, и все мы занимались тем же - переделывали свое мышление. На мой взгляд, суть всего, что делал Г.П., задавалась его ощущением того, что подлинной реальностью и подлинной жизнью является жизнь в мышлении. Когда мы говорим о содержательно-генетической логике, или о теории деятельности, или о методологии, или о мыследеятельности, или об ОДИ, надо понимать, что для Юры все это было в определенном смысле одно и тоже: это было то подлинное пространство и мир мышления, в котором он жил. Как конкретно разворачивалось на каждом этапе такое мировоззрение, это вопрос другой.

Начинал Юра как ученик Зиновьева, т.е. обучаясь философии, и характерно, что заканчивая свой творческий путь, он ставил задачу создания СМД-философии. (Следовательно, на схеме мы можем обозначить вторую позицию: "Г.П. - философ"). Но кто такой философ? На мой взгляд, это гуманитарно ориентированный человек, исторически ориентированный, знающий другие философии и других философов. Это значительно позднее и, думаю больше для ломки сознания начинающих в методологии, Юра третировал предшествующую философию; когда же я пришел в семинар и поступил к нему на выучку, первое, что он от меня потребовал, это профессионально овладевать философией. Именно под влиянием своего учителя я стал читать Аристотеля, Платона, Гегеля и других философов, настроился на серьезное познание и освоение философии. Еще раз хочу обратить внимание на то, что всякая философия - это гуманитарно ориентированное занятие.

Будучи учеником Зиновьева, который в философии был логиком и это определило его интерес к изучению мышления К.Маркса, Георгий Петрович тоже был логиком. (Поэтому на нашей схеме, помимо философской, нужно обозначить еще одну позицию - логическую; логика как часть философии, как ее момент). Но интересно, что в традициях построения логики походы Зиновьева и Щедровицкого не совпадали. Саша, а следом за ним Юра и мы все понимали логику совершенно иначе, чем в классической традиции, согласно которой в логике создаютя нормы и правила мышления, а также онтологии, которые позволяют преодолевать различные парадоксы и проблемы в мышлении.

В плане генезиса мышления исходный пункт формирования логики связан с тем, что рассматривается определенная область мышления (например, рассуждений и доказательств), в которой фиксируются парадоксы и другие проблемы (рассуждения по кругу или софистические знания, или множественность знаний об одном и том же); относительно этой области формулируется система правил, то есть логика, и объектные представления, то есть онтологии, позволяющие преодолевать эти проблемы, снять парадоксы; за счет этого область мышления может развиваться дальше. Классическое понимание логики, зафиксированное Аристотелем - это именно построение норм, правил мышления, обеспечивающих возможность дальнейшего развития мышления, поскольку могут быть разрешены противоречия и другие проблемы в мышлении.

Зиновьев же понимал логику как изучение, как научное исследование. В своей кандидатской диссертации он занимался изучением мышления К.Маркса, не фиксируя у него никаких проблем и противоречий. Саша подходил к мышлению Маркса как естествоиспытатель. Конечно, логическая и философская установки подразумевались, но важнее для Зиновьева все же было изучение мышления. Я подчеркиваю этот момент - совершенно другую логическую и философскую традицию.

Но не менее важно было различие между подходами Зиновьева и Георгия Петровича. Саша, изучая мышление Маркса, разработал "метод восхождения от абстрактного к конкретному". С методологической точки зрения этот метод представлял собой сложный диалектический процесс имитации мышления, отвечающий реальной сложности марксового  мышления. Я специально обращаю внимание на то, что это был особый диалектический способ изучения, весьма сложный процесс имитации, предполагающий особые неоперациональные или мало операциональные рассуждения, лежащие, в общем, в русле классической философской традиции.

Георгий Петрович и его товарищи, к которым я присоединился, имели совершенно другую установку - также на изучение мышления, но в естественнонаучном ключе. Иными словами, я утверждаю, что ММК на протяжении всего периода, когда его возглавлял Георгий Петрович, реализовывал естественнонаучную установку: от сложных диалектических процессов философского мышления мы перешли к более простых, операционально контролируемых идеальных объектов-схем (это понималось как скорее не диалектическое, а теоретическое  - или квазитеоретическое - рассуждение), главной сущностью которых было естественнонаучное изучение и моделирование, а эмпирическими образцами для подобного изучения выступали математическое мышление, мышление в физике, химии и т.д. (Поэтому я выношу на свою схему еще одну позицию: "Г.П. - ученый с естественнонаучной ориентацией").

На что же мы ориентировались тогда при изучении математического, физического или химического мышления? Я хочу обратить ваше внимание на то, что никакого специального метода и логики не существовало, и не было той опоры, ориентиров, которые задавались выделением противоречий, парадоксов и других затруднений в мышлении. Когда есть "поле" противоречий и проблем в мышлении (как это было, например, у Платона и Аристотеля), то оно, по сути, задает направление мыслительной работы. Необходимость разрешать апории Зенона, обусловила то, что Аристотель в "Физике" создавал такие понятия и вносил такие изменения в способы мышления по поводу движения, которые позволяли снять эти противоречия, организовать мышление на новых основаниях. Но для ММК в период, о котором я говорю, разрешение противоречий и проблем в мышлении не было той исходной задачей, вокруг которой все строилось.

Можно указать три реальных момента или интеллектуальных условия, которые предопределили наши основные построения.

Первый - реализация личности Щедровицкого, Алексеева, Ладенко, Лефевра, Сазонова и других активных участников семинара. Например, идею формы и содержания Юра взял от Зиновьева. От Выготского он заимствовал идею знака (об этом Юра сказал в одном из своих ретроспективных докладов). Идея истории была общим местом марксизма, из которого все мы вышли. Ряд идей пришло из психологии, например представление об операциях и процессах мышления и т.д. Эти и другие идеи Георгий Петрович заимствовал из культуры и ее различных контекстов, а коль скоро он их присвоил, сделал своими, то и старался их реализовать, не мог - как личность - не реализовать, причем в данном случае в форме соответствующего естественнонаучного, философско-логического, содержательно-генетического изучения и познания мышления.

Второй момент - ориентация на эмпирический материал, на его объяснение. Как я уже говорил, мы изучали образцы мышления - математического, физического, химического и т.п., а всякое изучение мышления предполагает фиксацию и описание (объяснение) эмпирического материала. Конечно, он должен быть как-то проблематизирован, т.е. это не "чистые" факты, а материал, соотнесенный с какими-то проблемами, парадоксами, с различными его объяснениями. Итак, наши теоретические построения детерминировались необходимостью объяснить эмпирический материал, который должен был быть проблематизирован, осмыслен, интерпретирован, чем мы и занимались.

Третий момент - наличие определенной формы работы (творчества) и установок, в совокупности заменяющих логику. В нашей работе метод и логику во многом заменяли: рефлексия и коллективные обсуждения на семинарах; сочетание естественнонаучного подхода с собственно философским, отчасти, гуманитарным; стремление рассуждать понятийно.

Суммируя, можно утверждать, что перейдя к изучению образцов мышления в естественнонаучной манере, одновременно сохраняя философскую ориентацию, мы ориентировались не на парадоксы и проблемы некоторой области мышления, а реализовали сложную жизнедеятельность, основными доминантами которой были реализация личности Георгия Петровича и других участников семинара, возможность осмыслить и объяснить эмпирический материал, рефлексия и коллективная работа, стремление мыслить понятийно. Именно эти основные детерминанты и факторы конституировали наше мышление, позволив создать первые схемы содержательно-генетической логики. С точки зрения естественнонаучного подхода эти схемы представляли собой гипотезы, идеальные объекты, фрагменты теорий. Надо отметить, что при этом были нащупаны четыре очень важные установки, или идеи, которые затем определили все дальнейшее.

Первая установка - приоритет мышления над онтологией была уже достаточно осознана к тому времени, когда я пришел в Кружок. Исследования И.С.Ладенко, Георгия Петровича, Н.Г.Алексеева и других участников проводились именно в таком ключе: понятия, задающие объекты или целые объектные области, распредмечивались (переосмысливались) с точки зрения процедур мышления и деятельности. Одна из более поздних формулировок этой установки (приоритета мышления и деятельности над онтологией) звучит так: объект есть производная и проекция от соответствующих процедур мышления.

Вторая, не менее важная установка - понимание мышления в семиотическом ключе, то есть как системы знаковых средств, позволяющих решать определенные социально значимые проблемы. Здесь можно сослаться на всем известные классические работы Георгия Петровича по языковому мышлению и семиотике. Идею знака, как я уже говорил, Георгий Петрович заимствовал у Л.С.Выготского, не меньшее влияние на него оказали работы Ф. Соссюра и других языковедов.

Третья установка - рассматривать мышление исторически, с чем была связана идея развития мышления.

Четвертая установка - деятельностная трактовка мышления

В нашем сообществе часто обсуждался вопрос о том, как мы вышли на идею деятельности, как сформировалась теория деятельности. Мне кажется, здесь действовал интересный, не очень прописнный в литературе механизм. Какова (кратко) его схема?

Если согласиться с предлагаемой мною реконструкцией, то у нас в начале 60-х годов сложилась интеллектуальная ситуация, предопределенная коллективом во главе с Г.П., образцами научного мышления, схемами знаний и мышления. Особый интерес представляют схемы, которые в методологии могут пониматься трояко. Во-первых, это продукт деятельности методологической группы, которая себя реализует, члены которой осуществляют рефлексию, жесткую критику и т.д. В этом смысле методологические схемы - это схематизация собственной деятельности методологов, рефлексия их собственного опыта, не более того, что осознавалось нами довольно хорошо.

Во-вторых, эти схемы трактовались как идеальные объекты. Имело место, по выражению О.И.Генисаретского, оестествление и объективация методологических схем, превращение их в объекты. Схемы объективировались, им приписывалась некоторая реальность, понимаемая в естественной модальности. Методологические схемы задавали представления о мышлении, о деятельности, о знании и т.д.

В-третьих, методологические схемы рассматривались одновременно как эмпирические знания и теории по поводу предметного (то есть изучаемого) мышления. Отсюда известная формула о том, что содержательно-генетическая логика - это эмпирическая наука.

Мне кажется, что при таком понимании методологических схем возникали два важных следствия. С одной стороны, происходит распредмечивание предметного мышления, которое лишается своей естественной основы, с другой - переосмысление самой действительности мышления: оно начинает трактоваться как форма активности и деятельности. Дело в том, что когда методологические схемы начинают рассматриваться как знания (теории) по поводу предметного мышления, то предметным содержаниям приписывается реальность этих схем. Анализируя в методологическом ключе предметные содержания, мы начинаем говорить о том, что это есть знания, операции мышления, что на самом деле происходит развитие знаний и т.д. В результате предметное мышление лишается своей естественной основы. Происходит то, что я называю распредмечиванием: предметные содержания начинают рассматриваться сквозь призму методологической схемы, суть которой - в имитации мышления. А имитация есть форма активности, деятельности; вот почему предметное содержание начинает переосмысляться как активность, деятельность. Активность вносится в предметное мышление и содержание, а так как это есть всего лишь активность самих участников семинара, то все начинает рассматриваться в конструктивном и проектном залоге.

Я утверждаю, что именно такой подход и структура работы приводит, с одной стороны, к представлению о распредмечивании, с другой - к идее деятельности (мышление как деятельность, научный предмет как деятельность и т.д.).

При этом, особенно в исходном пункте, когда это лучше осознавалось, деятельностный подход понимался прежде всего как деятельность тех, кто изучает предметное мышление, деятельность группы, где каждый реализовывал себя и где осуществлялась коллективная рефлексия.

Здесь может возникнуть вопрос: можно ли создавать теорию мышления на основе имитации мышление, то есть собственной деятельности? Я бы сказал, что иначе это сделать невозможно, потому что, по-моему, изучить мышление - это и значит проимитировать мышления. А создать мыслительную имитацию можно только из самого мышления, за счет собственной активности. Поэтому ход был совершенно правильный: единственный способ изучать мышление - это сотворить в собственном мышлении некоторую имитацию мышления.

Правда, здесь возникает сложная проблема, связанная с тем, что происходит отождествление обеих этих активностей: методологическое мышление отождествляется с предметным, онтология методологических схем - с предметной онтологией.

Подобное отождествление, "склеивание" реально происходило, в связи с чем шли очень сложные дискуссии. С одной стороны, протестовали попадавшие на наш семинар предметники - они никак не могли увидеть свой предмет таким, каким его видели мы. С другой стороны, мы сами сталкивались с рядом противоречий, когда осуществляли рефлексию.

Тем не менее, мне кажется, что на этом этапе было сделано самое главное, что и составило сердцевину методологической работы. А именно, стали нормальными рефлексия и организация собственного мышления, онтологизация и оестествление схем (выступающих сначала как схемы организации собственной работы) и, наконец, редукция всех других представлений к этим схемам. На мой взгляд, это и было самым главным из того, что тогда было сделано.

Следующий этап начался, когда рассмотренный здесь тип работы был достаточно отлажен и был получен большой объем новых представлений; все это привело к тому, что логика самодвижения стала меняться. Этап построения содержательно-генетической логики в определенном смысле закончился, и от логики мы стали переходить к своеобразной методологической "физике". Здесь можно провести такую аналогию. Сначала Аристотель создавал правила и онтологию, которые нормируют рассуждения и деятельность с идеальными объектами, а когда эти средства были созданы, он перешел к обсуждению парадоксов в разных областях человеческого мышления, создавая при этом физику, политику, этику и т.д. То же самое, на мой взгляд, происходило и у нас. После того, как был создан достаточно большой набор методологических схем, мы стали разворачивать своеобразную методологическую или содержательно-генетическую "физику", то есть перешли от работы, о которой я говорил, к эмпирическим исследованиям, опиравшихся на соответствующие методологические схемы. Другими словами, мы перешли к построению логических и методологических знаний и теорий, описывающих определенные "предметные" области мышления. Здесь для примера можно указать на классические работы Георгия Петровича - "Атрибутивное знание", "Исследования в языкознании", нашу работу с А.Москаевой по изучению "Начал" Евклида, интересную работу по исследованию химии Б.Сазонова, исследования в педагогике. При этом, конечно, объем схем расширялся, но я это сейчас обсуждать не буду.

Новый тип работы породил и новые проблемы: переход к тому, что я назвал содержательно-генетической физикой, показал, что при наложении схем на эмпирический материал и создании эмпирических теорий необходим еще один слой схем, который позволял бы описывать новые случаи, не укладывающиеся в существующие методологические схемы, и контролировать сами процедуры интерпретации схем и т.д. В связи с этим стали развиваться представления системно-структурной методологии; это был как раз тот язык, который позволял регулировать работу, связанную с объяснением и изучением определенных предметных форм мышления.

Представления системно-структурной методологии являются уже метазнаниями, которые обеспечивают работу с исходным набором методологических схем. С одной стороны, метазнания отличаются от исходного набора методологических схем, а с другой - были с ним очень тесно связаны, что видно по самому этому языку.

Вся эта работа завершается и оформляется формулированием "Первой программы исследования мышления". Идеи этой программы хорошо известны: мышление должно исследоваться исторически, оно представляет собой алфавит операций и процедур, отдельная операция есть структура, изображаемая в схемах замещения двухплоскостного знания и т.д. На мой взгляд, эта программа, по существу, показала следующее: коллектив людей, который осуществлял эту работу (естественно, на том этапе, на том уровне решения задач), как бы дошел до определенной ясности и понимания в... реализации себя. Таким образом, построение первой программы исследования мышления я связываю прежде всего не с познанием или какой-то онтологией объекта, а с тем, что этой группе методологов удалось реализовать себя, удалось построить исходный набор схем и удалось их систематизировать.

Если согласиться с такой трактовкой развития событий, то следующий шаг выглядит так: начался поиск механизмов и условий, определяющих развитие знаний, почти по Галилею. Как я уже говорил, методологические схемы трактовались нами как идеальные объекты. Когда эти схемы применялись при изучении мышления, т.е. создавались эмпирические теории, то возникла ситуация, похожая на ту, с которой в свое время столкнулся Галилей. А именно, довольно быстро обнаружилось (как правило тогда, когда делались сообщения), что полученные знания содержательно-генетической логики не в состоянии объяснить многие интуитивно схватываемые особенности мышления, которое изучалось.

Возникал разрыв между возможностью теоретического объяснения и интуитивно ощущаемыми особенностями и сложностью объекта.

С одной стороны, это затруднение разрешалось за счет того, что создавались новые методологические схемы, которые описывали новые случаи, но, с другой - шел поиск механизмов и факторов, определяющих формирование тех объектов, которые анализировались в теории. Например, ставился вопрос о том, какие механизмы обеспечивают развитие знаний и шел поиск этих механизмов. Здесь была некоторая внутренняя логика развития мысли, связанная с тем, что методологические схемы оестествлялись, и возникала особая естественная действительность знаний, операций, процессов и т.д. При затруднениях теоретического характера, о которых мы говорили, возникало предположение, что их можно разрешить, если удастся понять механизмы и факторы, определяющие особенности жизни выявленных объектов (знаний, операций, процессов).

Происходит сдвижка: от двухплоскостных схем знаний учстники семинара перешли к схемам знакового замещения, затем к таким факторам, как задачи, исходный материал, определенные формы взаимодействия субъектов, определяющие функционирование знаний и т.д. В результате происходит расширение исходного предмета, закрепленного в Первой программе исследования мышления. По сути формируется новый предмет, где исследуются детерминанты и механизмы, определяющие процесс развития знаний и работу самого мышления.

Другое обстоятельство, повлиявшее на дальнейшую эволюцию методологического мышления, заключалось в том, что ядро ММК вышло на более широкую культурную арену; возникла сложная проблема организации работы с представителями конкретных предметов и дисциплин - учеными, проектировщиками, дизайнерами, искусствоведами. Думаю, что на первом этапе мы хорошо существовали, отчасти, потому, что варились в собственном соку, нам не нужно было проверять свои представления в реальности, в мышлении представителей конкретных дисциплин. А ведь мы говорили, что изучаем физическое, математическое, педагогическое (и т.д.) мышление и знания. Но когда в середине 60-х годов мы стали работать с учеными, педагогами, проектировщиками (и т.д.), возник непростой вопрос: в каких отношениях наша группа должна находится с предметниками и каким образом наши представления соотносятся с предметными представлениями и онтологиями?

В связи с этим было намечено два решения. Одно из них предложил Георгий Петрович. Он по сути дела реализовал классическую аристотелевскую традицию, утверждая, что методолог, как и философ, осуществляет нормировку, и в этом смысле как бы стоит на вершине пирамиды всех научных предметов и дисциплин. Отсюда тезис: методология перестраивает все, и прежде вего предметное мышление, методология должна перестроить все области деятельности, существующие дисциплины, науку, проектирование и т.д. Другая позиция отстаивалась Б.В.Сазоновым, который долго вел полемику с Г.П., утверждая, что только вместе с предметниками и наравне с ними мы можем осуществлять определенные преобразования. (Следовательно, на доске в своей картинке я должен обозначить еще одну позицию: "Г.П. - техник", в античном смысле, т.е. социотехник - человек, который предписывает, как должен мыслить предметник, организущий других специалистов).

Следующий шаг был достаточно серьезным и драматичным. Начиная с середины 60-х годов из семинара по разным причинам стали уходить основные участники, осуществлявшие эмпирические исследования мышления. Сам Г.П. - на это я хочу обратить ваше внимание - весь период, о котором я говорю, осуществлял эмпирические исследования, создавая классические образцы. Но с уходом из семинара соратников, которые уносили с собой целые "куски" и области таких исследований мышления, они стали прекращаться. А Г.П. как изотерическая личность перестал нуждаться в эмпирических исследований, поскольку оказался в мире (предварительно его построив), полностью отвечающему его представлениям.

У нас с ним в это время произошел интересный разговор. В конце 60-х годов мы возвращались, если мне не изменяет память, из Одессы, с конференции, и в аэропорту Г.П. сказал мне буквально следующее: "Знаешь, Вадим, а ведь я уже почти все сделал, теперь остается только распространять наши представления". Такая фраза была бы странной в устах обычного мыслителя, однако она вполне осмыслена для изотерика, который уже ощутил себя в подлинной реальности. Убежденность в этом Г.П. подкрепляло то, что в ММК было построено много схем и представлений, позволявших изучать все, на что падал взгляд. Мне кажется, что подобное ощущение сделало возможным, с одной стороны, усиление изотерических аспектов личности Г.П., с другой - то, что Юра, вероятно, почувствовал, что полностью реализовал себя в своих установках, устремлениях и замыслах. Наконец, нельзя забывать и о ловушке, которая заключалась в том, что методологические схемы, если с ними очень долго эмпирически работать, начинают восприниматься как некоторая онтология, и ты забываешь, что эта онтология есть всего лишь схематизация опыта самих методологов, точнее, содержательно-генетических логиков.

Эволюция рассмотренных здесь изменений завершается выделением идеи деятельности, задающей новую онтологию, и формулированием "Второй методологической программы" - построения теории деятельности. Мне представляется, что в борьбе разных позиций, обозначенных на доске, в этот период (речь идет о конце 60-х - начале 70-х годов), начинали преобладать позиции "Г.П. - техник" и "Г.П. - изотерическая личность". Усиление этих аспектов его личности приводит к тому, что другие аспекты (философские и научные) в значительной степени оказываются не нужны или отходят на второй план.

Следующий этап эволюции творчества Г.П. связан с ценностью, которую можно назвать "мирским изотеризмом". Я говорю об известной идее Платона в "Государстве", где он писал о том, как нужно готовить руководителей государства. Сначала собрать самых способных юношей, обучить их гимнастике и наукам, а затем, когда им будет 40 лет, отобрать из них самых лучших для обучения философии, т.е. познания подлинной реальности - реальности мира идей. И только после этого, когда им будет уже за 50, они вернутся в мир и попытаются, ориентируясь на подлинную реальности, навести в нем порядок. Этап мирского изотеризма реализовался у Георгия Петровича следующим образом. Он приходит к мысли, что нужно осуществлять практическую фазу развития методологии, фазу переделки мира. Конкретно речь шла об идее создания организационно-деятельностных игр. В связи с этим мы можем говорить, что Г.П., создавая ОДИ,  полностью переходит на позицию "техника", точнее, социального инженера и социального организатора. Мне важно обратить ваше внимание на то, что ОДИ - это не исследование, хотя и содержит соответствующие элементы. Весь предшествующий этап был этапом исследования мышления, тогда как ОДИ есть прежде всего этап социальной педагогики и проектирования новых систем деятельности. Именно это, на мой взгляд, самое важное в ОДИ, а вовсе не методологические схемы, хотя в играх они, естественно, используются. К тому же в ОДИ меняется способ работы с методологическими схемами. Он определяется тем, что осуществляется не исследование, а воздействие на сознание участников игры (с целью переделки их сознания, причем не только предметников, но и самих методологов), проектируются новые системы деятельности. Практика ОДИ создала совершенно другую ситуацию. Сформировалась коллективная работа разных групп, которые пытались проектировать системы деятельности, шла интенсивная социально-педагогическая работа. Однако, в ОДИ не удалось создать звена, который всегда очень важен в социальной инженерии - этапа реализации. Эта проблема, т.е. как все эти проекты и программы реализовывать, обсуждалась специально, но, насколько я знаю, удовлетворительного результата так и не было получено.

Думаю, что ностальгия по философии и логике (это в своей статье в журнале "Кентавр" убедительно показал С.В.Попов) была обусловлена тем, что социально-педагогическая работа в рамках ОДИ породила ряд сложных затруднений. Не хватало методологических схем, нужно было осваивать совершенно новую действительность, связанную с социальной инженерией; не нужно забывать, что исходные схемы создавались для других типов мышления - математического, физического, исторического и т.д., но не на материале социальной действительности. Поэтому эффект ОДИ в плане реализации был весьма низким, хотя установка на эффективность игр, как мне кажется, была. Кроме того, методологи невольно соскальзывали в политологию и социальные науки, то есть оказывались не на своей территории (читайте ту же статью С.Попова).

Так, собственно, я вижу творческий путь Георгия Петровича Щедровицкого. Мне кажется, что секрет происходящего и пружина всей интриги, всего дальнейшего развития методологии были связаны с разворачиванием предметных исследований знания и мышления. Если же вернуться к тому, о чем сказал в упомянутом мною интервью Георгий Петрович, то все видится по-другому. Г.П. сказал, что он всего лишь кнехт своего мышления, что мыслит не он, а мышление, которое на него село. Однако, если верна моя реконструкция, то все получается наоборот. Содержательно-генетическая логика и методология были созданы прежде всего в результате реализация личности Щедровицкого, реализации личностей тех людей, которые вместе с ним решали все эти задачи. Очень многое объясняет также столкновение разных ценностей и сторон личности Георгия Петровича; это была его своеобразная личная коллизия, драма, но это же, одновременно, служило источником его развития. Действительно, в сфере его личности методологическая установка вошла в конфликт с теоретической установкой, естественнонаучный подход подавил гуманитарный, философско-логический отступил под натиском онтологического, нормативно-организационная позиция вытеснила частно-методологическую, то есть сервилистскую. Мне кажется, что в личности Г.П. эзотерик и техник на определенных этапах победили методолога, философа и ученого. Эта схема личной истории и истории ММК, как и любая схема, конечно, не полна. Я как бы лишаю Г.П. его естественной жизни и истории, заменяя их своим личным пониманием, я создаю некоторую схему, в которой осмысляю путь Г.П. и ММК.

Теперь я хочу обратить ваше внимание на сложную проблему, о которой вскользь уже говорил. Я утверждал, что исходные методологические схемы создавались главным образом на основе рефлексии опыта работы самих участников, но при этом в форме имитации исследовалось предметное мышление и деятельность. Возникает вопрос, в каких случаях имитация может быть рассмотрена как знание, теория, модель, а в каких не может, т.е. при каких условиях наша имитация, наша собственная активность, наши схемы, фиксирующие наш опыт, наши изобретения, могут быть рассмотрены как знания, теории, модель. Это вопрос принципиальный.

Мои размышления и опыт позволяют предположить, что для этого нужно, чтобы в рамках методологической онтологии было проимитировано само предметное мышление. Одного деятельностного подхода для этого недостаточно, приходится обращаться, с одной стороны, к культурологии, а с другой - к особым вариантам методологической психологии. Важно описать, проимитировать саму предметную точку зрения, а не только условия деятельности предметника, условия его мышления. Если мы сумеем проимитировать не только объективные условия деятельности и мышления предметника, например знаки, операции и т.п., но и описать позицию и видение предметника, то мы сможем утверждать, что наши имитации могут претендовать на статус знаний, моделей и теорий. Пока же это каждый раз остается вопросом и открытой проблемой: в какой степени наши схемы действительно могут выступать как знания, а в какой являются именно схемами, идеальными типами по Максу Веберу, которые позволяют нам ориентироваться в материале, но не могут быть рассмотрены как реальность или эмпирическая теория.

Мне кажется, что сегодня мы должны осознать, поскольку это уже произошло, что сформировалась методологическая культура, появились журналы, разные направления, группы, и теперь уже вряд ли имеет смысл говорить о том, что должен быть единый набор схем, единые способы организации мышления, единая мыследеятельностная или какая-нибудь другая онтология. Напротив, я утверждаю, что мы будем сильны именно своим разномыслием, разнообразием, разными подходами. Но для того, чтобы методологическая культура состоялась и окрепла, нужно создать условия для хорошей коммуникации, в частности, обеспеченной организационно изданием журналов, проведением Чтений и Конгрессов. Однако такая коммуникация не состоится без правильного отношения к чужой точке зрения, к чужим основаниям. В связи с этим можно сформулировать принцип серьезного отношения к чужой истине. Сегодня не менее важно, чем отстаивание своих позиции и истины, понимание того, что говорит другой человек, какие у него основания, когда он формулирует свою точку зрения.

Интереснее обмениваться не текстами, тезисами или онтологическими построениями, а основаниями и принципами мышления (работы).

Это напоминает то, что в свое время произошло в математике: сначала строились математические системы, которые сравнивались между собой; потом, когда поняли, что существуют принципы построения систем, все общение и дискуссии стали осуществлять на уровне аксиоматик, моделей математических систем, основных математических принципов и подходов. По-моему, мы приближаемся к подобной ситуации. Есть разные группы, разные методологи, которые работают в различных областях. Что у них общего? Стиль мышления, некоторые схемы, определенные подходы и, в частности, общее методологическое ядро мышления. А все остальное - различно. Нужно научиться демонстрировать другим то, что нас разделяет и объединяет, научиться понимать основания, позиции и ценности - и свои, и других мыслителей.

В частности, для организации методологической коммуникации и создании условий для методологической культуры нужно вернуться к исходному пункту и обсудить методологические программы, т.е. обсудить, в чем смысл методологии и должна ли она сливаться с социальной инженерией. Например, я не согласен с Сережей Поповым, что методология должна заниматься катастрофическим мышлением, это, на мой взгляд, социально-инженерная, да к тому же, возможно, утопическая задача. Методология, на мой взгляд, занимается мышлением, рефлексией мышления, организацией дальнейших исследований мышления. Кстати, методология может помочь и в социальной инженерии, где есть свои формы мышления, однако, методологи не могут решать собственно инженерные задачи, они должны осуществить рефлексию мышления в социальной инженерии, помогать развивать это мышление.

Итак, нужно вернуться к вопросу о смысле и статусе методологии. Необходимо также сориентироваться в плане современной культурной проблематики: ведь современное мышление осуществляется в поликультурном контексте, т.е. в контексте разных культур и, в этом смысле, в контексте разных логик и оснований. То, что даже внутри методологического движения мыслят по-разному, строят разные концепции и онтологии, очень важно. Научиться в этих условиях осуществлять методологическую работу становится, на мой взгляд, важнейшей задачей.

Мне кажется также, что в сегодня методологи должны обратить внимание на гуманитарную парадигму. В свое время методология очень много сделала, реализуя естественнонаучный подход, и она сделает еще больше, если перейдет к анализу и осмыслению гуманитарной парадигмы и ее реализации в рамках методологического движения. В частности, имеет смысл обсудить вопрос о том, как естественнонаучный подход сочетается с гуманитарным. В реализации именно гуманитарного подхода в сочетании с естественнонаучным видится мне следующий этап развития методологии.

Наконец, я согласен с тем, что сегодня интерес методологии смещается в область социальной инженерии, потому что общество вынуждено решать социальные проблемы. Но важно, как я говорил, остаться на своей территории, остаться в методологии. Вот так я вижу сегодня ситуацию в методологии. Я понимаю, что такое мое видение частично, субъективно и имеет своим основанием мою личную историю.