Дискуссия
Дискуссия
(Чтения памяти Г.П. Щедровицкого 2004—2005 г.г./ Сост.В.В. Никитаев – М. : Фонд «Институт развития им. Г.П. Щедровицкого», 2006. – 368 с.: ил. – ISBN 5-903065-07-4)
О.И. Генисаретский (ведущий). Уважаемые коллеги, нам сейчас предстоит перейти к дискуссии, ияхочу обратить ваше внимание на то, что коллоквиум «Антропологическая и персонологическая проблематика в ММК» структурно повторяет Чтения в целом. Та же самая тройственность, тот же ход фундаментально заложенных основ, через какую-то проблему, в данном случае, человека и к выходу на большую проектность. Обращаю на это ваше внимание. Я хочу вас попросить (уже в качестве ведущего) не забывать, что второй коллоквиум — антропологическая и персонологическая проблематика в ММК. То есть, держась, иногда отступая назад, в фундаментальность, глядя вперёд, постараться высказать что-то по поводу собственно антропологической тематики, которая, по инициативе организаторов сделана дважды центром: центром Чтений и центром коллоквиума. Эта тематика и сама по себе значительна, и инновационна по отношению к составу основного корпуса идей ММК.
П.Г. Щедровицкий. Я хотел бы сформулировать несколько тезисов. Первый момент — объяснительный. Почему именно антропологическую и персонологическую проблематику я выношу в центр? Сценарно. Но сценарно не только в данном контексте. Фактически я предлагаю, в продолжение моего доклада, выносить этот вопрос в центр, как минимум, годовой, а может, и более длительной работы. Поскольку, я утверждаю, что вопросы о человеке, о совокупности онтологических представлений человека, которые существовали в Московском методологическом кружке и, в частности, в работах Георгия Петровича и в его способе самоопределения, являются сегодня самой непродуманной и наиболее превратно толкуемой группой вопросов.
В принципе, конечно, надо иметь внутри своего арсенала некий вопрос, который все толкуют превратно, — в этом есть какая-то интрига. Однако, с моей точки зрения, если эта ситуация не будет достаточно определённо прояснена в ближайшее время, то мы столкнёмся с целым рядом препятствий на пути того, о чём мы говорили в начале, то есть, на пути
выстраивания коммуникаций с другими профессиональными цехами и сообществами. Поскольку именно по этому пункту будет происходить ценностное разграничение и прекращение коммуникаций не по делу, а на основе ложной информации, которая считывается с текстов (которые — я здесь согласен с Валерием Подорогой — иногда дают основание для таrого ложного считывания). Имеются ещё и специальные интерпретационные работы, которые ведутся рядом выходцев из ММК, которые утверждают, что такой антропологической доктрины не было, а та, которая была — была вот такой.
Второй тезис. Я бы хотел напомнить, что в начале работы кружка достаточно подробно обсуждался вопрос метода восхождения от абстрактного к конкретному. Как вы помните, это довольно сложная интеллектуальная действительность. Георгий Петрович очень часто приводил примеры про то, что в первом томе «Капитала» товар продаётся по стоимости, автретьем — не продаётся по стоимости, как иллюстрацию этого метода. Прикладывая это к обсуждаемой тематике, можно сказать, что, в первом томе «СМД-методологии» человек является материалом деятельности, а в третьем — не является. Но, из того, что в первом томе он является материалом, ровным счётом ничего не следует. Потому что это есть то самое исходное абстрактное полагание (которое дальше можно обсуждать, но я пока обсуждаю логическую схему), которое кладётся в основание, чтобы потом вывести массу чего другого, то есть, собственно, перейти от абстрактного к конкретному. Вопрос о том, почему именно эта схема была положена в основание в схеме выведения, мы будем обсуждать отдельно, но я обращаю внимание на эту логическую форму.
Я благодарен и Борису Эльконину, и Вере Даниловой за то, что они как бы заново втянули некую проблематику, с которой я начинал свою работу в Кружке. Действительно, этот переход от трактовки деятельности в режимах функционирования и [воспроизводства] (в скобочках, потому что с воспроизводством всё сложнее), к обсуждению ее в режиме развития, со сменой схемы и представления о человеке при переходе от одного режима к другому. Я соглашаюсь с тем, что этому был посвящён весь первый период моей собственной работы, всё это отражено в текстах, и я не очень понимаю, что я бы мог к этому добавить. Я считаю, что эту тему, в общем и целом, мы, наша группа — я, Юрий Громыко, Сергей Наумов и примкнувший к нам на некоторое время Михаил Гнедовский — в общем, тогда разобрали. Георгий Петрович неоднократно говорил мне, что это очень здорово, что мы с этим работаем и что схема мыследеятельности «впервые дает основание для постановки антропологической проблемы в методологии». Впервые! До этого были покушения с негодными средствами.
Я согласен с тем, что это — важная тема, но обратите внимание: есть вторая важная тема, которую, на мой взгляд, мы ни разу всерьёз не ставили. Ну, хорошо, человек — есть материал деятельности, но кто-нибудь когда-нибудь отвечал, что это значит? С каким антропным материалом деятельность вообще имеет возможность работать? Какие требования к этому материалу предъявляются? Что происходит, если антропный материал не соответствует этой деятельности?.. С моей точки зрения, если возвращаться к Выготскому, то в его работах есть вторая линия — линия дефектологическая, без понимания которой мы, с моей точки зрения, не подойдём к серьёзному обсуждению этой темы на новом уровне. А это предполагает развёртывание целого ряда практик.
Вообще, с моей точки зрения, полное захлёбывание методологии в педагогической практике было вызвано тем, что мы с этим не разобрались. Георгий Петрович, каждый раз, когда встречался с педагогами, рисовал «трубопровод» и говорил: «Вот воспроизводство, нормы и т.д.» Сегодня это можно, конечно, воспринимать, как анахронизм, а можно — как вызов к другим исследованиям, к совсем другим разработкам, направленным на обсуждение именно материальной стороны дела. Учите материальную часть, как было сказано в известном анекдоте. Так вот, в этом плане, я предлагаю психологам выстроить сотрудничество и в этой зоне, которая и психологическим и психолого-педагогическим сообществом была полностью проиграна за последние 25-30 лет (если не раньше).
О.С. Анисимов. Я согласен с тем, что антропологическая и персонологическая тематика — это именно то проблемное поле, на котором мы должны обустроиться, чтобы была перспектива методологического движения. И важнейшим, с моей точки зрения, вопросом здесь является вопрос самоопределения.
Мне кажется, что отсутствие культуры в самоопределении ведёт к тому, что само методологическое самоопределение остаётся в естественной форме — по образцам, по случайностям индивидуальной жизни, а тем самым, далёким от самого статуса методологического самоопределения и самоопределённой методологической жизни. И психологические исследования (с привлечением методологии), и поиски самих методологов в отношении субъективности в своей методологической практике и жизни, так или иначе, оставили на предварительном, совершенно не разработанном уровне, саму проблему, что же такое самоопределение. В особенности, что такое методологическое самоопределение, чем оно отличается от других самоопределений (жизненного, социокультурного, деятельностного и т.д.).
Если смотреть на ситуацию деятельности таким образом, что человек предопределяет встречу материала со средством, причем таким образом, чтобы материал превратился в этот продукт, а человек понял и принял норму, следовательно, прошёл границу, отделяющую до-деятельность от деятельности, то тогда возникает вопрос, что происходит на этой границе с точки зрения самоопределения?..
В ответе на этот вопрос мы должны ввести тезисы, которые были популярны в Московском методологическом кружке, о нормативно-деятельностном подходе, о системно-деятельностном, системомыследеятельностном и т.д.
Что касается самого человека, то человек должен иметь, по крайней мере, два образа себя, один из которых — это нормативный образ. Если мы не знаем нормативности, если мы не знаем воплощённости нормативности, то есть, переход к организованности деятельности, если мы не умеем вычислять субъективную составляющую в этом, а уж, тем более, если мы не знаем себя, то соотнесение одного с другим никогда не может приводить к самоопределению и участию в деятельности. Тогда возникает вопрос о том, какие акцентировки в этой самоопределённости? То есть, что должен преодолеть человек для того, чтобы быть субъективно, адекватно включённым в действительность деятельности? Если я введу нормативную акцентировку, с другой стороны — субъективную акцентировку, с третьей стороны — следственную акцентировку, с четвёртой стороны — акцентировку по материалу, с пятой стороны — акцентировку на продукт, то тогда появятся различные виды деятельности, человека в деятельности. С чем сражался, на мой взгляд, Георгий Петрович? Он сражался не с включенностью человека в организованность деятельности, а с выделенностью человека в деятельности. В этом, как мне кажется, была и суть его полемики с психологами.
Поэтому, возникает вопрос, каким же образом понимать деятельность? Что это? Человек при всём этом? Или это деятельность, в которой существует и человек (и обязан там существовать онтологически)? И, уже во вторую очередь, возникает вопрос о том, какую роль играет рефлексия и раскрепощение в выведении человека из прошлой деятельности, для того, чтобы подготовиться к переходу в другую деятельность?..
Завершая, хочу сказать: на мой взгляд, сама неопределённость базисных различений (даже в самых простых схемах деятельности) сделала ситуацию обсуждения антропологических аспектов деятельности неопределённой. Только если мы уделим внимание определённости тех средств, которыми мы пользуемся и в психологическом, и в непсихологическом анализе, только тогда у нас появляется, в том числе, перспектива понять, в чём специфика методологического самоопределения.
В.Г. Марача. Непросто выступать, когда рядом стоит портрет Г.П. Щедровицкого, но, тем не менее, я рискну сформулировать мысль, и эта мысль будет в форме вопроса, на кантианский манер.
Для меня это относится, прежде всего, к дискуссии по докладам первого коллоквиума, но в постановке этого же вопроса меня утвердил и доклад Валерия По-дороги. Возможно ли сохранять самоценность методологического мышления, не осуществляя социального действия, не замышляя и не реализуя проектов и программ, или иные формы того, что О.И. Генисаретский называл сегодня «активизмом»? Мой личный ответ: нет, невозможно.
Но дальше отсюда следует, опять-таки, вопрос, уже методологический: а как это возможно в тех социокультурных условиях, в которых мы находимся? Можно спросить и так: принимает ли мир такой тип игры и что это за тип игры? Где изыскать того Другого, о котором так печётся, в том числе, французская философия? А поворачивая к антропологической проблематике, я бы спросил иначе: а каково то рациональное отношение, которое стоит за методологически организованным социальным действием? Как это возможно в тех социокультурных условиях, в которых мы находимся? На этот вопрос я вижу четыре типа ответов.
Первый ответ, на который указывал Б.В. Сазонов, состоит в том, что это рациональное отношение является управленческим. Его суть в том, что методология стремится управлять общественным развитием, или даже, если это усилить, придает импульс развития социально-деятельностным образованиям, или единицам деятельности.
Второй тип ответа, отчасти соприкасающийся с первым, но, тем не менее, отличающийся от него, состоит в том, что это рациональное отношение есть властное отношение. Речь будет, конечно же, идти о власти особого рода, и дальше мы должны спрашивать, какого именно рода здесь власть. И это уже указывает на антропологическую проблематику.
Третий тип ответа, который подводит нас к антропологической проблематике ещё ближе, состоит в том, что это рациональное отношение есть этико-правовое отношение. Для меня в эту рамку помещаются вопросы о правомочности мысли, вопросы о поступке, вопросы о подлинности и т.д.
Наконец, четвёртый тип ответа (здесь я уже напрямую обращаюсь ко второму коллоквиуму) состоит в том, что это рациональное отношение есть педагогическое отношение. На возможность такого ответа указывает целый пласт истории Методологического кружка. Поскольку же педагогика напрямую связана с антропологическими вопросами, можно сказать и так: социальное действие методологии есть антропологическое действие.
В конце моего выступления — тезис к докладу Веры Даниловой. Социальная практика, которая должна мыслить и делать человека развивающегося - это педагогика, но существующая педагогика этого не делает. Она, как показал доклад Бориса Эльконина, в лучшем случае, только указывает на эту проблему. Ив этом состоит вызов всем нам и повод глубоко задуматься об антропологической проблематике.
Александров. Мне кажется, что, прежде всего, нужно более правильно разделить мышление о человеке, которое берётся в предметных нормах, и мышление человеческое, то есть мышление, которое направлено на осредствление, оспособление человека для включения его в деятельность, в те ли иные деятельностные процессы, и самоопределения в современном мире, в современной ситуации. В этом отношении мне представляется, что Методологический кружок как раз культивирует именно такого типа мышление, и сама теория деятельности, деятельностный подход ещё могут и должны быть интерпретированы именно в этом, гуманитарном фокусе. Потому что они стремились отвечать именно на этот вопрос, а не «схватить» человека в некоторых предметных формах (которых и так уже достаточно много построено).
В этом отношении мне представляется существенно недооценённым тезис о том, что человек есть материал деятельности.
Потому что, на мой взгляд, за этим стоит некая культурная рефлексия того факта, что если мы строим именно осредствляющее мышление, в котором человек конституирует себя в ситуациях воспроизводства деятельности или ее развития, то оно не может быть предметным — предметная форма схватывания здесь совершенно недостаточна.
Далее, за поспешной критикой тезиса, что человек есть материал деятельности, стоит, среди прочего, представление о том, что материал пассивен. На самом деле, ничего подобного — материал должен быть и активен (согласно категориальному определению материала). В этом нет ничего нового. Достаточно вспомнить, что, когда создавались науки Нового времени, то категория взаимодействия прорабатывалась именно в ответ на то обстоятельство, что материал в естествоиспытательстве меняется, трансформируется в ответ на вводимые средства, оказывая воздействие. И поскольку в самой схеме мыследеятельности категория взаимодействия присутствует, то, на мой взгляд, должен быть ясно артикулирован и поставлен вопрос о том, каким образом и какие возможности даёт схема мыследеятельности для того, чтобы конституировать мышление, конституирующее человека.
И последнее. Мне представляется важным различить категоризацию «человек — материал деятельности» и категоризацию «человек — материал мышления», как разные и отвечающие на вопрос о способности человека участвовать в разных, в том числе, и деятельностных процессах воспроизводства или развития.
С.Л. Содин. Начну с антропологической тематики. Чем, с моей точки зрения, недостаточно представление о человеке как о материале? По-моему, только одним — что процессуальность в этом случае всегда становится вторичной. Материал, вообще, может быть активным, но обсуждение процессуальных понятий, таких, как жизненный путь, судьба и т.п. очень затруднено в том случае, если мы начинаем с представления о человеке как о материале.
Второе. Какие, вообще говоря, еще есть возможности, с чего ещё можно начать, чтобы перейти к собственно антропологической проблематике, оставаясь в рамках деятельностных и мыследеятельностных представлений? Я вижу только один альтернативный вариант, сегодня совершенно не проработанный и не продуманный. Это — тематика «стыка» или сопряжений разных мыследеятельностных систем. То есть, не поглощения одной другой и не превращения одной другую в материал, а именно стык, или сопряжение. В рамках СМД-методологии есть похожая коллизия со знаками, похожая в том, что принципиально требуется разноракурсный взгляд. Георгий Петрович в разных работах их определял по-разному: в одних случаях это был материал деятельности, в других - частичная организованность деятельности. Некоторая аналогия здесь ещё и в том, что, с моей точки зрения, в регулярно организованной деятельности знаков нет — знак редуцируется в сигнал (в пределе). Знак существует именно в таких случаях, которые Б.Д. Эльконин называл «временными разрывами», или в случаях стыков. Только тогда знак функционирует, как знак.
Р.А. Шайхутдинов. Хочу сказать несколько крамольных вещей. Попытаюсь понять, чем занимались докладчики. На мой взгляд, этот коллоквиум — ловушка организаторов, поскольку методология не занималась проблемой человека. Была проблема мышления, была проблема деятельности, которой занималась методология; и те схемы и результаты, которые получены в рамках работ над этими проблемами, на мой взгляд, нельзя использовать для решения проблемы человека. То, что обсуждают докладчики про самоопределение и развитие человека, на мой взгляд, есть недопонимание того, что делалось в Кружке. Самоопределение — это не к человеку, это — к мышлению о деятельности. Развитие — это не к человеку, человек (для полемики скажу) не развивается. Ещё надо ответить на вопрос, что является единицей развития, если мы мыслим мышление и деятельность, и в их рамках — человека как материал. Поэтому я бы не спешил с быстрыми предметизациями и теми схемами, которые рисовал Анисимов, потому что, на мой взгляд, они не для того создавались. Это первое.
Второе. На мой взгляд, В.А. Подорога, который не попал в эту ловушку, очень точно фиксирует саму проблематику человека. В том смысле, что вопрос воспроизводства мышления и деятельности (или методологического мышления и деятельности) не решён. И сейчас мы находимся в ситуации кризиса этого воспроизводства. Трансляция методологии в виде текста тоже является проблематичной, здесь я согласен с последним докладчиком. Я бы обратил внимание на то, что ММК, который, анализируя Маркса, генетическую логику противопоставлял аристотелевской, формальной, тем не менее, не пошёл в политику (да, там были, видимо, и исторические обстоятельства). Во-первых, вопрос, почему это произошло? Это требует специального анализа. С другой стороны, надо ответить на вопрос, в какой ситуации находимся сейчас мы? Только тогда можно уже говорить о самоопределении, воспроизводстве методологии.
Ф.М. Морозов. Уважаемые коллеги! Поскольку смерть - это одна из самых главных антропологических категорий, и нам В.А. Подорога только что соорудил некое надгробие, позволю себе несколько соображений, такая своеобразная эпитафия.
«Большой проект завершён». Яне уверен, что большой проект завершён. Вот, скажем, картезианский проект — тот проект, который развивал Декарт — он завершён, или нет? Кантианство — это что такое? Это завершение проекта Декарта, или его развитие, или его продолжение, или это вообще какая-то боковая линия? Фихте — это что такое? Это завершение кантианского проекта? Кант считал, что это тупиковая ветвь, сам Фихте, естественно, был другой точки зрения... Вопрос о завершении — это про что? Понятно, что есть последовательность текста, который пишется, скажем, в монографии, а есть что-то другое — есть такие подводные реки и течения, которые кого-то питают, а кого-то не питают. Очень важно понять, когда они питают, а когда мёртвые хватают живых.
С этой точки зрения, если ещё раз вернуться к этому ряду — Декарт, Кант, марксизм, неокантианство — действительно, что-то происходит, но происходит тогда, когда возникает новый большой проект. Причём, прилагательное «большой», на мой взгляд, здесь самое таинственное, иероглифическое, потому что форма этой «великости» — меняется. На мой взгляд, это самое важное в том, что мы обсуждаем. Поэтому, очень правильно (я просто сейчас это понял, всё сомкнулось) то, что мы обсуждали на первой секции: очень важно понять тот мир, в котором мы живём, нашу сегодняшнюю ситуацию. Как это понять? Очень важна была та дискуссия, которая разворачивалась между О.И. Генисаретским и П.Г. Щедровицким. Это очень важно, что наши мысли могут попадать в публичное пространство, и кое-что меняется. Конечно же, есть ещё разные другие вещи...
Так всё-таки, мёртвые хватают живых, потому что, на самом деле, ничего ещё не завершено, или же это энергии духовного родства, и они продолжают питать и двигать нас дальше?
В.В. Калиниченко. Я позволю только одну реплику по поводу смерти. И радости. Рано радоваться. Олегу Игоревичу [Генисаретскому], так вовсе уж нечего радоваться, потому что пришёл Пётр Георгиевич [ Щедровицкий], и всё стало, как раньше. Действительно, публикация текстов является каким-то симптомом, но здесь не нужно забывать, что Георгий Петрович был далеко не только проектантом, он был и участником. На мой взгляд, этика нашей жизни сейчас соответствует этому проекту. По крайней мере, она даёт шанс. Потом шишки будут набиты, и, возможно, возникнет другой итог движения. Не надо преувеличивать волюнтативный характер теории деятельности. Этот проект был в той же мере волюнтативный, в какой и исследовательский.
О.И. Генисаретский. Предельно кратко. Третий том «Капитала» не был написан. И это настораживает. И не мог быть написан! Не надо эту аналогию применять к антропологической тематике. Этот путь слишком далёкий. Это первое.
Второе. Не ловитесь, господа, на категории материала! Потому что столь же непригодны категории функции, структуры, процесса и т.д. — непригодны, как непригоден системотехнический взгляд вообще. Материал как материал перековки, а это — из проекта под названием «ГУЛАГ. 1934 год». Такие вот аллюзии. Дело не в материале, а праве и в возможности системо-технического подхода.
Третье. Вообще говоря, всё это было выражено с предельной развёрнутостью в принципе тождества субъекта и субстанции — см. Гегеля, Маркса и т.д. То есть, это линия отдельного рассмотрения. Тайны тут никакой нет, это уже было однажды полностью проработано, поскольку основоположники [ММК] всё это читали и знали.
И последнее. Проблемы человека как таковой здесь вообще не существует (тут я согласен с Шайхутдиновым) — она происходит из другого конца. И я еще раз свидетельствую, что я с абсолютной онтологической, методологической и прочей серьёзностью отношусь к тому, что это наше право — быть человеком. Это наше, дарованное нам право — быть им! Мы имеем право от него отказаться. Если некоторые получают от этого отказа удовольствие, я просто желаю им в этом счастья, то есть ещё большего удовольствия. А тем, кто печётся о развитии, смею напомнить, что для человека «быть» — значит воспроизводиться, поэтому противопоставления воспроизводства и развития строго повторяют противопоставление бытия и становления, с которого вообще началась философия. Поэтому, все эти мегатайны по поводу проблемы развития есть просто плод неуважительного отношения к своим интеллектуально-философским корням. Вернитесь на родину, домой, в эту самую тематику, с чего всё началось — т.е. в философию, где всё это так или иначе уже было.
Б.Д. Эльконин. Очень кратко, без объяснений (нет времени). Когда я говорил и говорю о развитии, то я имею в виду, что развитие не прикреплено к той же штуке, что и воспроизводство и т.д. Для меня развитие — это трансформация самого способа воспроизводства. Это существенное отличие.
Относительно человечности (антропологичности) хочу добавить следующее (это подразумевалось в докладе). Для меня человеческое в человеке, или исток и источник человеческого, — это посредничество. То есть, акт, выраженный в акте посредничества. Причём, это сейчас актуально, поскольку, видимо, предстоит преодолеть две редукции [относительно посредничества]: как вертикальную — Блаженного Августина, так и горизонтальную — сегодняшнего представления об этом, присущую менеджменту. Сам акт посредничества предполагает «умение» оказываться материалом, то есть разоформляться — не в смысле Аристотеля, авсмысле Шпета, который говорил о теле, о выразительности, как материале актёра (ну и т.д., в смысле Выготского, в смысле «внутренней формы»). Можно вспомнить и Бахтина, который говорил, что материал — это не то, что претерпевает форму, а то, что дорастает до формы (вспоминая про субстанцию-субъект и прочее). И вне этого разоформления и материализации в смысле Шпета и Бахтина никогда не будет Другого, то есть другой как Другой просто не выступит здесь.
В.Л. Данилова. Я бы не сказала, что в оппозиции воспроизводства и развития есть какая-то мега-тайна, и я не претендовала на то, чтобы обсуждать это таким образом. Но я хотела бы обратить внимание на то, что именно обсуждение развития дало возможность помыслить деятельность или мыследеятельность таким образом, чтобы там с необходимостью было место для человека (то, что Бахтин обсуждал как неалиби в бытии для человека). В этом принципиальное отличие идеи развития, сопряжённой с идеей мыследеятельности и проблематизации, — от идеи воспроизводства, сопряжённой с идеей деятельности, как она складывалась в 60-его-ды. Для меня основное содержание того, что я говорила, заключается именно в этом. Яне могу принять реплику Петра Георгиевича [Щедровицкого], что представление о человеке как о материале деятельности, сложившееся в 60-егоды, — это некое абстрактное полагание, которое к 80-м развилось в более конкретное представление, в котором человек развивался, был самоопределяющимся и не был материалом. Мы не можем простроить какой-либо путь разворачивания абстракции воспроизводства в конкретику развития. Здесь разрыв для нас и, соответственно, разрыв в представлениях о человеке.
В.А. Подорога. Когда я слушал полемику, у меня возникло ощущение, что происходит какая-то неконтролируемая эксплуатация семантики слова «человек». Предполагается, что человек как бы уже есть. это прискорбно, потому что это какая-то странная уверенность. Это в рамках Большого проекта предполагается, что человек уже есть, и ничем не нужно заниматься, как только его переделывать. Собственно, «человек» как термин, вот как сейчас мы это использовали, — это же восемнадцатый век, сего просветительскими схемами, где кто-то говорит о человеке, кто-то говорит о животном, кто-то говорит о женщине, кто-то говорит о мужчине и т.д. — все эти классификации, деления и прочее. Это же Европа, выходящая из варварства и приходящая к первичным понятиям цивилизации и культуры.
Г. П. Щедровицкий в этом отношении, насколько я знаком с его текстами, был кристально честен и чист в этом отношении, он совершенно чётко, как мне показалось, понимает человека как общественное существо, которое нужно непрерывно переделывать. Ну и что такого? Он чувствует себя участником Большого проекта. Да, он склонен к тому, чтобы научить всех людей правильно жить. Но он же находится в этом проекте, он строит этот проект, поэтому для него человек — это то, что, в конечном счёте, воспроизводится именно в Большом проекте, неумолимо. Он даже в своих спорах постоянно указывает: да, это выглядит ужасно — тоталитаризм, лагеря и т.д. Но, знаете ли, когда вы берёте все эти большие проекты, мировые цивилизационные порядки, когда вы сталкиваетесь с различными фигурами, то вы почти всегда находите там что-то в стиле единого тоталитарно-подобного образа. Поэтому, одно дело — создавать какие-то образы будущего, другое дело — сами условия реализации, где всегда существующий конфликт не позволяет прямо эксплуатировать идеи, например, концлагеря, для всякой предварительно тоталитарной схемы. Между ними тоже существует определённый разрыв, поэтому нельзя всё так прямо друг к другу привязывать. Яне думаю, что в этом есть что-то порочащее, потому что, всё-таки, Георгий Петрович не участвовал в ГУЛАГе, не строил первые лагеря и т.п. Напротив, он пытался проверить некоторые гипотезы, связанные с социумом и с какими-то возможностями, о которых мы, может быть, и не подозреваем, и где какой-то проект, который мы обвиняем в тоталитарности, мог на каких-то этапах быть очень прагматичным и очень утилизированным.
Я думаю, что в рамках мысли Георгия Петровича идея человека в совершенно просветительском запале Большого проекта присутствует, то есть он ставит эту проблему совершенно дидактически, педагогически и просветительски, на уровне XVIII века. Только и всего. Совершенно не обращаясь к последующим пертурбациям самого понятия. Материал его опоры — это классическая философия, которая, конечно же, прошла большой путь, и она сейчас так не выглядит. Взять Канта — человек Просвещения, Фихте — это уже не совсем Просвещение, Гегель - это уже совсем не Просвещение и т.д. Произошли какие-то разумные флуктуации: мы больше знаем, мы больше понимаем. Поэтому нельзя просто так брать текст и читать его.