Методологические проблемы изучения и формирования политико-правового пространства. Часть I

В.Г. Марача, А.А. Матюхин

Данная работа посвящена социокультурному институциональному анализу как междисциплинарной методологии исследования политико-правовых явлений, рассматриваемых в статике и в условиях общественных (социокультурных) изменений.

Под политико-правовыми явлениями (процессами, отношениями) понимается область общественных отношений, которая правоведением относится к предмету регулирования публичного права, а в политической науке связывается с проблемами правового оформления политической системы, регламентации ее действия («правила честной игры» в политике), а также изменения правовой системы политическими средствами. Теориям и концепциям по поводу политико-правовых явлений в учебных курсах отечественных (советских, а ныне – российских и казахстанских) университетов посвящена дисциплина, именуемая «историей политических и правовых учений». В содержание этой дисциплины входят концепции, которые с полным основанием можно назвать политико-правовыми: учение о праве войны и мира Г. Гроция, теории государства Т. Гоббса, разделения властей Ш. Монтескье, общественного договора Ж.-Ж. Руссо, учения о пределах государственной деятельности В. Гумбольдта, о «борьбе за право» Р. Иеринга, о социальном преобразовании права и государства Л. Дюги, о конституции и суверенитете государства К. Шмитта, институциональная теория публичного права М. Ориу и т.д. С этой точки зрения можно сказать, что политико-правовые явления суть предмет (денотат) политико-правовых учений.

Авторами выдвигается гипотеза о том, что изучение политико-правовых явлений – комплексная проблема, требующая междисциплинарного подхода и построения синтетического метода исследования, предлагается система базовых понятий и принципов такого метода.  Значительное внимание уделяется социально-философскому осмыслению «проектного» характера результатов подобных исследований – т.е. способов, которыми они могут задавать рамки общественных изменений (преобразований), оказывая формирующее влияние на политико-правовые процессы.

Работа состоит из двух частей. Первая, публикуемая в данном выпуске Ежегодника, посвящена постановке проблемы построения метода междисциплинарных исследований политико-правовых явлений, выявлению методологических ограничений существующих подходов к осмыслению политики и права, а также описанию образца синтеза методов в правоведении, именуемого авторами либеральным институционализмом (этот образец полагается прототипом решения проблемы построения искомого метода). Во второй части предполагается рассмотреть принципы социокультурного институционального анализа как искомого синтетического метода исследования политико-правовых явлений, а затем – ряд системных описаний (схем, структурных моделей) отдельных политико-правовых институтов и области политико-правовых явлений в целом – «политико-правового пространства», которые демонстрируют возможности данного метода.

Мы выражаем признательность своим коллегам О.И. Генисаретскому, С.И. Котельникову, В.И. Малкину, Б.В. Сазонову, в плодотворных дискуссиях с которыми выкристаллизовывался наш подход к проблеме в целом, В.Л. Даниловой, Г.Г. Копылову, В.В. Никитаеву, Я.Ш. Паппе, М.В. Рацу, В.М. Розину, А.В. Савинову, В.Н. Садовскому и А.Г. Шейкину, обсуждавшими с нами различные аспекты данного исследования и внесшими ряд ценных замечаний, а также С.С. Алексееву, М.Т. Баймаханову, А.Г. Бережнову, Е.А. Воротилину, Л.В. Дюкову, А.К. Котову, К.Д. Лебедченко, О.Э. Лейсту, В.А. Малиновскому, Г.В. Мальцеву, М.Н. Марченко, З.А. Мукашеву, В.Н. Струнникову, С.С. Ударцеву, В.А. Четвернину и многим другим, кто рецензировал и комментировал наши предшествующие работы по данной теме. Особую благодарность хотелось бы выразить С.В. Попову, обратившему еще в 1990 г. наше внимание на растущую актуальность проблем институционализации власти и взаимосвязи институциональных форм организации социальной жизни с мышлением и знанием.

Введение: постановка проблемы построения метода междисциплинарных исследований политико-правовых явлений

Стоящие перед Россией и другими постсоветскими государствами проблемы социокультурных преобразований являются комплексными, поскольку предполагают воздействие на сложную совокупность влияющих друг на друга социальных, культурных, экономических и политических процессов, часть из которых еще нужно инициировать. Подобный характер проблем «целенаправленных» общественных изменений связан с тем, что явления и процессы, протекающие в одних сферах, приводят к широкомасштабным и порой непредсказуемым последствиям в других. Практики, разрабатывающие и реализующие социальные проекты в различных областях общественной жизни, должны преодолеть ведомственную автономию и действовать согласованно.

Однако, если исходить из того, что наведение порядка начинается «в головах», то необходимо признать: согласованность практических действий и проектов подразумевает возможность состыковки обеспечивающих эти действия и проекты знаний и представлений. Проведение осмысленной стратегической линии (в частности, разработка социокультурной и правовой политики) по отношению к комплексу процессов, связанных с общественными изменениями, требует серьезного интеллектуального обеспечения, создание которого подразумевает расширение рамок узкоэкономического (и любого другого узкодисциплинарного) взгляда на социокультурные проблемы.

Даже в тех случаях, когда каждую из практических позиций успешно «обслуживает» соответствующая научная дисциплина, «межсферный» характер области социальных действий требует междисциплинарной организации «производства» соответствующих знаний и представлений. На практике несогласованность представлений разных действующих позиций (и научных дисциплин) об объемлющем их социокультурном целом и его аспектах, отсутствие связывающего эти представления системного описания объекта ведет и к невозможности координации между соответствующими действиями, направленными на осуществление общественных изменений, порождает невозможность реализации социальных проектов и т.п.

Описанная проблемная ситуация ярко проявляется в современной России. В тот момент, когда обществу больше всего нужны научно «просчитанные» реформы и «аккуратный» перенос на отечественную культурную почву некоторых западных экономических, политических и правовых институтов, наша страна оказалась в ситуации понятийной катастрофы [24, С. 36-38; 25, С. 24-30], когда отсутствуют адекватный язык и способы понимания того социокультурного целого, частью которого являются в том числе и научные сообщества социальных философов, культурологов и обществоведов. В условиях незавершенности формирования нового общественного строя системная картина общества, основанная на марксистской методологии, была отодвинута в сторону – но в то же время не произошло ее критического преодоления, поскольку взамен не было предложено никакого нового языка описания, претендующего на системное соотнесение как представлений, получаемых из разных позиций, так и исходящих из этих представлений действий по социальным преобразованиям.

Необходимость комплексного подхода к проблемам общественных изменений требует междисциплинарной организации исследований, обеспечивающих соответствующую практику. Речь идет о разработке междисциплинарной методологии, под которой обычно подразумевается создание методологических средств междисциплинарных исследований, выработка подхода к проблемам, вырастающим из «комплексных» практических областей и первоначально формулируемых языком практики, а не одной из кажущихся уместными научных дисциплин [21, С. 21]. Причем в контексте общественных изменений междисциплинарное исследование понимается не только как описание, но и как задание рамок возможных социокультурных преобразований, связанных с функционированием политических и правовых институтов, с формированием (в том числе и через цепочку «научное знание - система образования – практика») социокультурной политики.

Функционирование и изменения каждой из значимых сфер общественной жизни и соответствующих этим сферам типов институтов исторически закрепились как преимущественные предметы изучения различных социальных и гуманитарных наук: сферой политики и политическими институтами занимается политология, сферой права и правовыми институтами - правоведение, государством – государствоведение, хозяйственно-экономической сферой – экономика, сферой культуры - культурология. Однако в рамках каждой из этих наук уже давно ставятся и решаются междисциплинарные проблемы.

Покажем это на примере политико-правовых исследований. Помимо методологических соображений, связанных с комплексным характером возникающих в данной области проблем, такая необходимость диктуется спецификой самого предмета политико-правовых исследований: довольно сложно выделить действительность «чистого права», «чистого государства» или «чистой политики» и оставаться внутри этих рамок. Хотя попытки построения самозамкнутых монотеорий и предпринимались (например, «чистая теория права» Г. Кельзена), в конечном счете приходилось признать, что право испытывает влияние государства и политических сил (и наоборот), а, кроме того, на все перечисленные предметы воздействуют силы, имеющие экономическую или культурную природу.

Попытки избавиться от необходимости проводить междисциплинарные исследования и свести политико-правовые явления к какой-либо внеположенной им сущности (например, динамике экономических сил, как это делал К. Маркс), также впоследствии признавались непозволительным редукционизмом. По отношению к К. Марксу это показали австрийская школа политэкономии (К. Менгер, Э. Бем-Баверк и др.) и М. Вебер, выявившие обусловленность экономических отношений процессами, протекающими в сфере «духа». В результате к перечню дисциплин, претендующих на свой вклад в изучение политико-правовых явлений, добавились «науки о духе», а также социология, метод которой подвергся переосмыслению М. Вебером, Э. Дюркгеймом и другими учеными того времени.

В процессе подобного критического осмысления возможностей политэкономии и социологии был выявлен методологический парадокс, резко отличающий исследование социокультурных явлений вообще и политико-правовых в частности от изучения явлений природы: «объект» исследования оказывается зависим от нашего к нему отношения, в частности, от позиции исследователя. Эффект позиционного характера социального знания был обнаружен еще К. Марксом и превращен им в принцип отказа от созерцательного отношения к объекту в пользу установки на его преобразование[1]. Однако, как несколько позже показали неокантианцы и М.Вебер, для актуализации «позиционного» социального знания в качестве «проектного» совершенно необязательно создавать политическую партию, превращающую обоснованные этим знанием (и одновременно образующие контекст его возникновения) социально-критические идеи в свои программные цели. Из анализа их работ, посвященных проблеме методологии «наук о духе», можно сделать вывод, что любой социальный исследователь вольно или невольно выступает как практик, осуществляющий социальное действие. Выражаясь современным языком, он действует как социальный проектировщик, социальный инженер или «социотехник».

Политико-правовые явления испытывают воздействие самосознания общества (т.е. «духу»), которое активно заимствует философские и научные формы мыслимости общественных процессов, в результате чего понятия о праве и политике, вырабатываемые философией и общественными науками, становятся соопределяющими факторами общественной жизни, т.е. частью объекта исследования, важными механизмами его воспроизводства и изменения. Более того, объект, заимствуя философские и научные представления о себе, переосмысляет их и вырабатывает свои собственные, а также строит представления о позициях исследователей - то есть становится мыслящим и рефлексивным общественным образованием. «Объект» перестает быть объектом в смысле классической эпистемологии: установка по отношению к нему из «чисто исследовательской» (наблюдательной, созерцательной) превращается в проектную[2].

Таким образом, мы оказываемся лицом к лицу с проблемой построения метода междисциплинарных исследований политико-правовых явлений, учитывающего к тому же рефлексивный характер этих явлений и «проектность» (практический, преобразующий характер) соответствующего знания.

Искомый метод авторы именуют социокультурным[3] , поскольку, во-первых, междисциплинарность политико-правовых исследований поддерживается им за счет введения объемлющих по отношению к политико-правовым явлениям представлений о социокультурном «системном целом», во-вторых, данный метод ориентирован на рассмотрение знания в контексте социокультурных изменений, и, в третьих, он придает значение такому фактору общественных изменений, как самосознание, через которое реализуется механизм «рефлексивного оборачивания» научных знаний и представлений, часть которых – благодаря своей «проектности» по отношению к обществу - становится культурными нормами.

Методологические ограничения существующих подходов к осмыслению политики и права

Современная интеллектуальная ситуация формирования подхода к осмыслению политики и права характеризуется мультикультурализмом и принципиальным отсутствием общей для всех онтологии. В рамках кросс-культурных взаимодействий признание этого факта привело к росту влияния постмодернизма, из частной парадигмы литературоведения превратившегося в значимое идеологическое направление философской и общественной мысли, а также к конституированию так называемых «норм политкорректности». Смысл последних состоит в том, что ни одна из актуализируемых позиций не может претендовать на абсолютную истинность (такая претензия будет отвергнута как попытка «неполиткорректного» навязывания доктрины - indoctrination), хотя зерно истины может быть признано за каждой из точек зрения.

Возможно, именно разница мировоззренческих оснований послужила в 1999 году основной причиной разногласий НАТО, возглавляемого США, и России по поводу бомбардировок Югославии[4]. А формирование «перекрывающегося консенсуса» [5] между нашими странами по поводу таких оснований поспособствовало формированию «антитеррористической коалиции» после трагических событий в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. В 2003 году консенсус был расколот противоположностью оценок осуществленного без санкции ООН вторжения англо-американских войск в Ирак, когда единственная сверхдержава – США – вопреки сложившемуся международному правопорядку повело себя как своего рода «государство-шериф». Однако не следует упрощать ситуацию и квалифицировать порядок, устанавливаемый этим «шерифом» силой оружия, только «правом сильного». Ведь, не оправдав сами военные действия (хотя и не признав их агрессией, т.е. международным преступлением), Совет Безопасности ООН в конечном счете признал легитимным порядок, установленный в результате этих действий: свержение правительства Саддама Хуссейна, оккупацию Ирака и создание переходного правительства. Поэтому вопрос гораздо глубже: речь идет о действиях, совершаемых исходя из другого правопонимания и даже другого типа юридического мышления[6] , имеющего иные мировоззренческие, иные онтологические основания[7] .

Выделенные черты позволяют говорить о существующей интеллектуальной ситуации как о «неклассической», когда на смену характерному для классической философии «системосозиданию» и стремлению к системному единству знания, имеющему основание в онтологическом монизме, пришел онтологический плюрализм, ведущий к формированию множественности типов мышления (вместо общего для всех разума), к диверсификации знания, приобретающего характер локальных островков «регулярности»[8] в море хаоса. А коль так, то в поиске правильного метода, который мог бы выполнить роль «навигационного прибора» в этом море и связать между собой островки «регулярности» , придется испытать на прочность все подходы, которые за два с половиной тысячелетия наработала история философской и политико-правовой мысли, и установить методологические ограничения на их применимость. С точностью до грубой схемы можно выделить шесть основных подходов к осмыслению политико-правовых реалий: (1) философский (политико-философский и философско-правовой), (2) формально-юридический, (3) исторический (историко-политический и историко-правовой), (4) социологический, (5) управленческий (организационно- и социально-управленческий) и, наконец, (6) культурологический.

1. Философское изучение политико-правовых явлений было начато, пожалуй, софистами, в ряде парадоксов выявившими относительность традиционных норм и обычаев, в том числе касающихся публичного обсуждения законов и политических решений. Этот вызов принял Сократ, философствование которого было направлено на поиск абсолютных оснований закона и гражданских добродетелей путем этической рефлексии, апеллирующей к Идее Блага. Платон дополнил эти поиски конструкцией идеального государства, но эти идеи не имели эмпирического основания. Философский метод полезен нам и сейчас, но он ограничен областью идей и должного. Даже достигнув расцвета в классической философии права, этот метод влиял на реальные политические и правовые процессы лишь опосредованно, задавая категориальный строй мышления и рамки этической рефлексии политиков, юристов и простых граждан. Непосредственным же «руководством к действию» философия становится лишь в своих превращенных формах политико- идеологического учения или правовой доктрины.

2. Формально-юридический подход в его практической форме был создан римскими юристами. Благодаря правоведам средневековья, занимавшимся восстановлением римского права, он стал наукой[9] . Именно они превратили данный подход в метод мышления, оснастив его понятийным аппаратом и схоластической логикой, позволявшей отыскивать противоречия и устранять их путем уточнения понятий и совершенствования системы правовых норм [2, С. 124-164]. Этот метод также необходим нам и сегодня, но его область применения ограничена имеющими нормативную силу предписаниями позитивного права. Поэтому к политическим процессам формально-юридический подход применим лишь в той мере, в какой последние регламентированы рамками позитивного права.

3. Историко-правовой и историко-политический подходы - в качестве альтернативы спекулятивной философии истории - ставили своей целью описать фактические правовые и политические отношения, сложившиеся у данного народа в данную эпоху. Но стремление правдиво описать «реальные события» привело к появлению массы исторического материала, лишенного всякой путеводной нити. Каждый раз возникал вопрос, историю какого предмета мы описываем: форм правления по Аристотелю, государства по Н. Макиавелли или по Т. Гоббсу и т.д. А если к этому методологическому требованию очерчивать предмет исторической реконструкции добавить суждение о том, что за выделением предмета всегда стоит тот или иной метод, мы сможем в полной мере испытать все парадоксы вечной проблемы объективности в истории: получаемая «картина» оказывается принципиально зависимой от метода исследования. Причем интеллектуальная коллизия столкновения с политико-правовой проблематикой принципиально осложняется еще и тем, что ставится задача не написать историю процесса завершившегося (успешно или безуспешно), но проанализировать ситуацию становления, т.е. выявить смысл событий, происходящих, во-первых, «здесь и сейчас», а во-вторых, еще длящихся, не завершенных. Поэтому, хотя позиция историка и дает принципиальную возможность получить целостное представление об общественной жизни, для нас она играет лишь вспомогательную роль. А в истории политико-правовой мысли историческая школа уступила пальму первенства различным версиям социологии (исторической и позитивистской).

4. Казалось бы, социологический подход надежно обеспечивает объективность. Так, при рассмотрении социальных единиц (сил, классов и т.п.), заведомо превышающих по масштабу отдельного деятеля (актора), анализ переводится на уровень макросоциальных структур, процессов и т.д. Позитивистская социология обращается и к истории, но лишь как к источнику фактического материала для обобщений, производимых в духе естественнонаучного метода. Никаких «уроков истории», никакой «традиции», никакого «должного» - только налично-данное и существующее фактически! В рамках «строгого» позитивизма, выступившего формой самосознания естественных наук, подобный метод предполагает «демаркацию науки и метафизики», то есть недопущение в науку идей, не имеющих конкретного эмпирического основания. Правда, история позитивизма показала, что метафизика, изгоняемая с парадного крыльца, непременно пробирается с черного хода [4].

Альтернативой послужила историческая социология, целенаправленно используемая не только для познания «естественноисторического процесса», но и для преобразования фактических отношений (политических, экономических и правовых) в соответствии с философскими представлениями о должном. Подобные теории имеют сложную самозамкнутую эпистемологическую структуру, создающую их «контур самообоснования»,[10] который делает их защищенными от опровержения фактами, но еще больше усиливает зависимость от выбора онтологии и метода[11] .

5. Целенаправленно социально-инженерными приложениями исторической социологии и других социологических описаний макропроцессов занимается социально-управленческий подход. Знание, порождаемое в рамках подобного подхода, является уже не описательным, а преобразующим, т.е. практическим. Но по отношению к практическому знанию, используемому в роли преобразующей социальной теории, как это видно на примере судьбы учения К. Маркса, действует следующий парадокс: теория, ставшая средством деятельности, в качестве неучтенного следствия неизбежно порождает другие виды деятельности, противостоящие данной. Объект, к которому относилось подобное знание, изменяется самим этим знанием. Изменение объекта, в свою очередь, каждый раз требует конструирования нового знания: логические условия истинности той идеализации, на которую опиралось прежнее знание, перестают действовать, что приводит к смене исходных абстракций и порождению новых рефлексивных самообразов (знаний о себе).

Более того, подобный объект, порождая самообразы, становится рефлексивным [11, с. 9-12]. К таким объектам применяется организационно-управленческий подход, основанный на социально-инженерном использовании социологии организаций, теорий социальной коммуникации, массовой культуры и т.п. Данный подход хорошо работает в областях public relations, рекламы и маркетинга. С его помощью можно успешно осуществить единичное (ситуационное) социальное действие: пролоббировать законопроект или даже выиграть выборы, но тип предлагаемых им решений вряд ли может быть удовлетворительным на уровне политических и правовых процессов, таких, как государственные реформы, трансформация политико-правовых институтов и т.п. Здесь можно согласиться с В.М. Розиным, полагающим, что в данном случае «эффект социального действия незначителен, поскольку не затрагиваются основные глубинные структуры и процессы той системы, на которую оказывается воздействие» [26, С. 23][12] . Даже проведя через парламент (чисто организационно, на уровне манипуляций с депутатскими группами и формированием общественного мнения) серию законопроектов, все же не получится социокультурного механизма реализации предписаний этих законов. При этом санкции - как формы чисто юридического принуждения - будут саботироваться: строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения.

Причина состоит в том, что за ситуациями реформ и модернизации, обычно рассматриваемыми как социально-политические и экономические (но не социально-культурные – то есть редуцированно), необходимо видеть направляющее (нормирующее) воздействие культурных образцов, по образу и подобию которых эти ситуации формируются. Сами реформы в этом случае следует рассматривать не столько как «преобразование, строгую программу или проект в традиционном смысле», а как «втягивание в новый тип культуры» [28, С. 86]. Такое формирующее (нормирующее) воздействие плана «культурного» осуществляется через менталитет, структуры повседневности, обыкновения различных слоев населения. Перечисленные структуры, становясь духовными опорами социокультурных институтов, задают ограничения на их реформирование – а, стало быть, и на экономико-политические модернизационные процессы, протекающие в рамках и на основе этих институтов. Попытки реформирования институтов без изменения культурных образцов, определяющих их духовные опоры – это просто порождение псевдоформы без изменения сути дела. «Образец, – пишет Э. Дюркгейм, – это не только привычный способ действия; это прежде всего обязательный способ действия, т.е. в какой-то мере неподвластный индивидуальному произволу» [8, С. 8].

6. Можно ли тогда в решении данных проблем полностью опереться на культурологический подход, признающий «направляющую» роль культурных образцов? «Но, – продолжает Э. Дюркгейм, – только сформированное (курсив наш. – В.М. и А.М.) общество пользуется моральным и материальным превосходством, необходимым для того, чтобы иметь силу закона для индивидов...», ситуация же становления подразумевает, что предъявляемые членам общества культурные образцы также могут изменяться в свете «коррекций процесса реализации» и «активного и положительного вмешательства в создание всякого образца» [8, С. 8-9]. В результате и культурологический подход оказывается подвержен тому же парадоксу, что и социологический.

Либеральный институционализм: синтез методов в правоведении как методологический прототип социокультурного институционального анализа

Предпринятая в данной работе попытка построения социокультурного институционального анализа, пригодного для организации междисциплинарных политико-правовых исследований, опирается на предположение о том, что наиболее эффективной стратегией подобной организации и получения необходимых в данном случае системных представлений о социокультурном целом является синтез методов – в противовес состыковке научных предметов и/или соединению готовых знаний. Впечатляющий образец подобного синтеза дал в начале XX века М. Ориу – основатель институционализма в правоведении и философии права. Поэтому проследим, как может быть осуществлен синтез методов в этих областях, после чего попробуем перенести полученный способ синтеза на более широкую область политико-правовой проблематики.

В XX веке в странах Западной демократии, традиционно придерживавшихся плюрализма правопонимания, а теперь - и у нас, возникла «неклассическая ситуация в правоведении», когда имеется множество школ права, каждая из которых претендует на формулирование как собственной теоретической парадигмы, так и особого направления правопонимания. Чрезвычайно интересная задача прослеживания генезиса данной ситуации была рассмотрена нами в ряде предыдущих работ [20, С. 10-16; 18, С. 24-103][13] . Конечно, можно приводить многочисленные аргументы в пользу одной из конкурирующих точек зрения, но гораздо более продуктивным является признание того, что каждый из подходов несет в себе зерно истины, и ни один из них не обладает монополией на объективную истинность. Для того, чтобы претендовать на объективный взгляд, необходимо подняться над данной неклассической ситуацией, сделав ее саму частью теоретического и методологического рассмотрения - только в этом случае мы можем говорить о «беспристрастности» теории и адекватности метода.

Именно поэтому из множества предложенных в то время решений для этой цели мы выделяем институциональный подход, синтетическая методология которого, как подчеркивал еще в начале века М. Ориу, подразумевает соединение социологического и формально-юридического методов рассмотрения. Ключевое для этого подхода понятие правового института традиционно как для правоведения, так и для социологии, и дает надежду на объединение положительных достижений социологической юриспруденции, нормативистских и позитивистских взглядов на право [5, С. 8-12]. Кроме того, считая правовой институт юридической формой реализации направляющей идеи  [23, С. 266, 361-364], М. Ориу помещает свою концепцию правопонимания также в русло традиции классической либеральной философии права, подчеркивавшей, что право есть форма социального бытия свободы, и поэтому в основании правопонимания лежит Идея Права[14] как производная от Идеи Свободы. Поэтому мы вправе назвать данную концептуализацию права либеральным институционализмом [17, С. 24; 18, С. 312-316, 496-497].

Не считая возможным спиритуализировать понимание Идеи Права, как это делали представители философского идеализма[15] , мы хотим предложить развитие либерального институционализма на основе современных культурологических понятий[16] . Соответственно, модернизируется и понятие правового института, которое должно теперь сочетать качества формально-юридического, социального и культурного (социокультурного) института. Будучи синтетическим подходом, институционализм указывает на методологическую перспективу для других дисциплин (например, прежде всего для экономики, политологии, философии и социологии политики), что позволяет надеяться на его успешное использование в междисциплинарных исследованиях политико-правово¬го пространства.

Суть предложенной нами культурологической модернизации понятия института заключается в том, что общим пространством сосуществования всех названных качеств института полагается правовая культура, составными частями которой выступают как индивидуальные, так и коллективные формы правосознания, как обыденные формы правопонимания, выделяемые теорией массовой культуры, так и научные, философские его формы, изучаемые историей правовых учений.
Существование правовой культуры можно представить в виде институционально-функциональной модели, описывающей воспроизводство структуры из семи компонентов [16, С. 25; 18, С. 148-156]:

1. Правовое поведение и правоотношения - это исходная правовая реальность для социологической юриспруденции;
2. Правовые нормы и институты в традиционно-правоведческом смысле слова (то есть совокупности норм, регулирующих однородные общественные отношения - или, по М.Ориу, «институты-вещи» [23, С. 114-115]) - это исходная правовая реальность для позитивистской юриспруденции и нормативизма;
3. Правосознание, позволяющее субъекту права осознанно соотносить правоотношения и нормы права и задающее целостность правовой культуры, - это исходная правовая реальность для классической философии права;
4. Правотворчество - результат действия специализированного правосознания и важнейший источник правовых норм и институтов (во всяком случае, в позитивистской трактовке);
5. Правоприменение - механизм соотнесения нормы права с реальными правоотношениями, включающийся в тех случаях, когда правопонимание сторон правоотношения расходится;
6. Правовая наука и философия права - научно-теоретическая, понятийная форма правосознания, которая опредмечивается в правотворчестве и правоприменении, а через каналы правового образования и просвещения воздействует на другие формы правосознания. Философия права выступает также формой самосознания правовой культуры, благодаря которой она осознает себя как целое.
7. Правовое (юридическое) образование - кроме функции правового просвещения, это еще способ самосохранения правовой культуры, передачи ее следующим поколениям; способ самовоспроизводства «корпорации юристов» как носительницы наиболее развитых форм правовой культуры.

Механизм воспроизводства правовой культуры обеспечивается социокультурными институтами, представляющими собой форму осуществления соответствующих функций правовой культуры: правотворчества, правоприменения, науки, образования (именно поэтому модель названа институционально-функциональной). В отличие от институтов-вещей, связанных с правовыми нормами, данный тип институтов М. Ориу называл институтами-корпорациями [23, С. 115-116].

Правоотношения, реализуясь в согласии с правовыми нормами (согласие это при необходимости обеспечивается институтами правоприменения и всеми остальными институтами правовой культуры), представляют собой институциональное бытие человеческой свободы, для осуществления которой предусмотрен ряд институциональных каналов: личные права, общественные и хозяйственные объединения людей, государство[17] . Правосознание обеспечивает целостность правовой культуры и согласованное функционирование все ее институтов, имея, кроме того, собственное институциональное бытие в формах обычаев и ритуалов (на повседневном уровне), а также школ права в рамках институтов науки и образования. Согласованное функционирование всех специализированных институтов-корпораций правовой культуры мы называем сферой права[18] .

Для того, чтобы представить социокультурный институт - институт-корпорацию сферы права, - необходимо различать следующие компоненты его состава (см. схему): институциональную форму (включающую институциональную Идею, слой ее символического закрепления и набор формальных мест, связанных процедурой или процедурами – три верхних элемента схемы), а также материальные и духовные опоры (на схеме обозначены буквами «М» и «Д» соответственно) [12, С. 10-11; 13, С. 414-415; 17, С. 16-17; 18, С. 348]. Существование институциональных опор образует основу стабильности института, которая позволяет ему выполнять функции обеспечения устойчивости общества и стабилизации социальной динамики. Наличие у института духовных опор подразумевает укорененность института в духе народа, традициях и т. д., безусловную приемлемость его институциональной формы с точки зрения “нравов” данного народа в данную эпоху.

На схеме изображен всеобщий принцип функционального устройства социокультурного института. Морфологически же основные институты-корпорации сферы права имеют популятивный характер, т.е. состоят из множественности организаций и учреждений, воплощающих этот принцип и выполняющих свою социальную функцию собственным индивидуальным способом. Именно так социокультурные институты даны нам эмпирически – поэтому именно так, начиная с Э.Дюркгейма, рассматривает их современная социология. Однако подобное понимание является редукционистским, сводящим социокультурный институт в реальном многообразии своих духовно-практических проявлений к его “социальному телу”, к натурально данным “социальным фактам”. В контексте противопоставления методологических установок данная точка зрения на институты является функционально-натура¬листической (т. е. не деятельностной), а соответствующее знание – описательным (а не практическим).

Другая крайность – представлять институты подобием платоновских идей, стоящих за социальными фактами и играющих по отноше¬нию к ним роль идеальной нормы. Такое понимание инсти¬тутов как сверхколлективных безличных образований, “нависаю¬щих” над гражданским обществом, справедливо критикует В.М. Быченков [3]. Действительно, если понимать институты по образу и подобию современного бюрократического государства, отчужденного от личности, то институционализм предстает новой изощренной формой тоталитаризма. Власть государства можно хотя бы ограничить, распределив ее между институциональными компонентами, обычно именуемыми «ветвями власти». Но как ограничить власть самих институтов, ведь они объективно необходимы для нормальной организации общественной жизни?

Позиция В.М.Быченкова, на наш взгляд, состоит в том, что подобную трактовку институтов он неоправданно принимает за единственно возможную. Но если в социологической и формально-юридической трактовках нам достаточно понимания института только как организации, то в социокультурной трактовке институт имеет не только “тело”, но и “душу”. Согласно М. Ориу, если первоначально тот или иной круг лиц, объединившийся для достижения определенных целей в ходе совместной деятельности, выступает только как “тело”, как организация, то с момента, когда входящие в его состав индивиды начинают осознавать социокультурную функцию (предназначение) данного образования, оно уже является не просто организацией, но институтом.

Таким образом, основным отличительным признаком института от «просто» организации или учреждения, служит наличие идеи, не отчужденной от индивидов, а направляющей активность индивидов и осознаваемой ими как внутренний смысл собственной деятельности [23, С. 266]. Подобная форма присвоения рамочной институциональной идеи как ценностной превращает деятельность индивидов в духовно-практическую. Рассмотрим это на примере институтов правосудия, обеспечивающих социокультурную функцию правоприменения [18, С. 440-441].

Материальные опоры института правосудия достаточно очевидны: это вся материальная инфраструктура судебного учреждения: помещения, система финансирования, службы охраны и судебных приставов. Гораздо менее ясны для нашей правовой культуры духовные опоры института правосудия: безусловность разрешения конфликтов правовым путем, отношение к суду как к способу защиты права, а не репрессивному учреждению. Разумеется, укоренение подобных представлений в менталитете народа не происходит в одночасье, должно пройти историческое время, за которое и суды на деле должны подтвердить как свою преданность Идее Права, так и свою эффективность.
Набор формальных мест в суде - это «кресла» судьи, сторон истца и ответчика,  обвинения и защиты, связанных процедурами соответствующего процесса. Переоформление социального конфликта в отношение процессуальных фигур в рамках института правосудия позволяет нормировать его разрешение процессуальным правом, которое гораздо более стабильно, чем право материальное. Подобное разделение процессуальных и материальных норм придает институтам правосудия особую устойчивость, качество стабилизирующего фактора социальных отношений.

Даже в случае уголовного процесса силовые структуры лишь гарантируют внешние условия осуществление правосудия, в основе же процесса лежит восстановление применительно к обстоятельствам конкретного дела смысла Идеи Права. Ведь, как показано ранее, осознание участниками процесса этого смысла отличает социокультурные институты (в данном случае – суд, т.е. институт правосудия) от иных социальных организаций и учреждений. Связи процессуальных норм со смыслом Идеи Права служит и ритуально-символическая сторона правосудия: мантии судей, произнесение клятвы свидетелем, особая стилистика языка и т.д. Формальная сторона Идеи Права находит свое выражение в принципах, на которых построен процесс (независимость судьи, его подчинение только Конституции и закону, его неподотчетность по конкретным делам), а также принципах применения закона (презумпция невиновности, право каждого участника процесса быть выслушанным в суде, истолкование сомнений в пользу обвиняемого, исключение доказательств, полученных незаконным путем).

Идея Права институционально выражается также в том, что все равны перед законом и судом. Дискриминация по каким-либо обстоятельствам не допускается, и суд не вправе применять законы и иные нормативно-правовые акты, ущемляющие закрепленные Конституцией права и свободы человека и гражданина. Таким образом, институты правосудия воплощают лежащие в основе Идеи Права принцип формального равенства и принцип конституционной защиты прав и свобод человека и гражданина. Если институты правосудия действуют иначе, то мы вправе считать их недостойными такого названия, несправедливыми учреждениями, а соответствующие институциональные формы - превращенными, вырожденными псевдоформами.

Таким образом, описанный нами в качестве перспективы правопонимания либеральный институционализм позволяет рассматривать право не только в виде формально-догматических элементов (правовые нормы и институты-вещи - что соответствует формально-юридическому подходу), не только в виде правоотношений как они есть в наличном бытии (что отвечает точке зрения социологической юриспруденции), и не только как должное состояние права (правосознание и соответствие его Идее Права – в согласии с представлениями философии права) - а как синтез этих представлений. Соединяя формально-юридическую (нормативистскую и позитивистскую), философско-правовую и социологическую методологию и учитывая требования культурологического подхода, введение понятия социокультурного института позволяет, оставаясь в рамках либеральной традиции правоведения, вывести правопонимание на уровень интегративности, в полной мере отвечающий сложности современной неклассической ситуации плюрализма и диалога различных школ.

Однако насколько подобная методология адекватна поставленной задаче построения подхода к изучению и формированию политико-правового пространства? Содержится ли такой подход в понятии социокультурного института, если его брать не натуралистически, как готовый результат, а деятельностно, то есть рассматривать под углом зрения способа построения, подразумевающего описанный выше синтез методов? Ответы на эти вопросы мы постараемся дать во второй части работы, где предполагается рассмотреть базовые принципы социокультурного институционального анализа как синтетического метода исследования политико-правовых явлений, а затем – ряд построенных на его основе структурных моделей политико-правового пространства и некоторых составляющих его институтов.

Литература:

1. Аристотель. Никомахова этика / Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. - М.: Мысль, 1984;
2. Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. - М.: Изд-во МГУ, 1994.
3. Быченков В.М. Институты: Сверхколлективные образования и безличные формы социальной субъектнос¬ти. - М.: Рос. акад. соц. наук, 1996;
4. Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке / Структура и развитие науки. - М.: Прогресс, 1978.
5. Воротилин Е.А. Политико-правовая теория институционализма М.Ориу (историко-критический анализ). Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - М.: Изд-во МГУ, 1979.
6. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. - М.: Прогресс, 1988;
7. Громыко Ю.В. Оружие, поражающее сознание, - что это такое? / Кому будет принадлежать консциентальное оружие в XXI веке. – М.: «Россия-2010», 1997;
8. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. - М.: Наука, 1991;
9. Кант И. Критика чистого разума / Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 3. - М.: Мысль, 1964;
10. Лейст О.Э. Сущность права. Проблемы теории и философии права. – М.: ИКД «Зерцало-М», 2002;
11. Лефевр В.А. Конфликтующие структуры. - М.: Сов. радио, 1973;
12.  Марача В.Г. Исследование мышления в ММК и самоорганизация методолога: семиотические и институциональные предпосылки // Кентавр. №18 (ноябрь 1997 г.);
13. Марача В.Г. Правовая система и правовое пространство общественной коммуникации / Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. Дискуссии о правовой журналистике / Отв. ред. Л.М.Карнозова. - М.: Российская Правовая Академия МЮ РФ, 1996;
14. Марача В.Г. Проблема «рефлексивного замыкания» и схемы самообоснования в моделях мира // Когнитивный анализ и управление развитием ситуаций (CASC’2002). Труды 2-й международной конференции в 2-х томах. Том 2 / Сост. В.И. Максимов. – М.: Институт проблем управления РАН, 2002.
15. Марача В.Г., Матюхин А.А. Методологическое значение права в контексте вопросов о гуманитарном знании и образовании / Открытое образование и региональное развитие: проблемы современного знания. Сборник научных трудов по материалам V Всероссийской научной тьюторской конференции. - Томск, 2000;
16. Марача В.Г., Матюхин А.А. Правовые институты, сфера права, правовая культура // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1998. №1(3);
17. Марача В.Г., Матюхин А.А. Социокультурный анализ политико-правового пространства // Научные труды «Адилет» (г. Алматы). 1999. №1(5);
18. Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход. – Алматы: Высшая школа права «Адилет», 2000;
19. Матюхин А.А. Правопонимание по Конституции Республики Казахстан 1995 года (юридико-герменевтическая техника понимания Идеи Права и толкование Конституции). Статья первая // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1997. №1;
20. Матюхин А.А. Правопонимание по Конституции Республики Казахстан 1995 года (юридико-герменевтическая техника понимания Идеи Права и толкование Конституции). Статья вторая // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1997. №2;
21. Мирский Э.М. Междисциплинарные исследования как объект науковедческого изучения / Системные исследования. Ежегодник. - М.: Наука, 1972;
22. Нерсесянц В.С. Наш путь к праву. – М.: Российское право, 1992;
23. Ориу М. Основы публичного права. Пер. с франц. под ред. Е.Пашуканиса и Н.Челянова. - М.: Изд-во Ком. акад., 1929;
24. Попов С.В. Идут по России реформы (анализ невольного участника) // Кентавр. 1992. №2, №3;
25. Попов С.В. Организация хозяйства в России. – Омск: Курьер, 1999;
26. Розин В.М. Юридическое мышление (формирование, социокультурный контекст, перспективы развития). - Алматы: Высшая школа права “Адилет”, 2000;
    27. Ролз Дж. Теория справедливости. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995;
27. Судебно-правовая реформа и журналист. Дискуссия / Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. Дискуссии о правовой журналистике / Отв. ред. Л.М.Карнозова. - М.: Российская Правовая Академия МЮ РФ, 1996;
28. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подхода / Щедровицкий Г.П. Избранные труды. - М.: Школа культурной политики, 1995;
29. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии. С прил.: К.Маркс. Тезисы о Фейербахе. – М.: Политиздат, 1983;
30. Эрн В.Ф. От Канта к Круппу // Вопросы философии. 1989. №9;
31. Rawls J. The Idea of an Overlapping Consensus // Oxford Journal for Legal Studies. 1987. Vol. 1. Sec. V.

_______________________________________________