Черевко Кирилл Евгеньевич

Ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, доктор исторических и филологических наук, академик Международной академии информатизации при ООН, профессор философского факультета Университета г. Любляны (Словения, 1998 г.).

С Г.П. Щедровицким (он, как и я, заканчивал школу № 150 Ленинградского района, он – в 46-м, я в 51-м) нас познакомил мой одноклассник Никита Алексеев в конце 50-х, когда я учился в аспирантуре Института востоковедения АН СССР, где изучал звуко- и образоподражательные слова (в том числе в японском языке) и их роль в происхождении языка, а также становление японского классического письменно-литературного языка (VIII в.) в результате взаимодействия китайского письменного и японского устного языков (под руководством академика Н. Конрада).

Именно в те годы я стал посещать лингвистическую секцию системно-структурного семинара, которым по решению Георгия Петровича руководили Юрий Рождественский и Борис Сазонов. Тогда я еще только «вживался» в деятельностный подход, поэтому анализ происхождения языка с точки зрения материала – будь то «жизненные шумы» приматов или их звукоподражания и междометия – был мне более понятен. Но и акцент на функциональной точке зрения без игнорирования проблемы материала происхождения языкового мышления виделся весьма плодотворным, что привело к сотрудничеству с Борисом. Мы организовали «семинар на двоих», написали первый вариант статьи («К проблеме происхождения и развития языка»), показали ГП, к нашему подходу он отнесся отрицательно, а основания такого своего отношения к нему высказал в статье «Методологические замечания к проблеме происхождения языка» (опубликована в 1963 г.), в заключительной части которой резюмировал: «Итак, язык как особый предмет исследования не имеет происхождения в точном смысле слова. Исследовать тот объективный процесс, который мы имеем в виду обычно, когда говорим о происхождении языка, – это значит исследовать происхождение иного структурного предмета, например, “языкового мышления” или мыслительных процессов».

(Замечу в скобках, что, когда много позднее мы встретились и вернулись к вопросу происхождения уже ставшего японского письменно-литературного языка VII-VIII веков («китайского стиля японского языка»), ГП под влиянием конкретного языкового материала вынужден был пойти на «уступку» – признать, что субъекты в схеме происхождения языка необходимы, по меньшей мере, в ряде случаев).

Разумеется, критика им нашей статьи меня не оттолкнула, я продолжал участвовать в работе лингвистической секции, неоднократно встречался с Георгием Петровичем отдельно, получая от него ценные советы по методологии исследования взаимоотношения языка и мышления – темы, по которой он, начиная с 1957 г., опубликовал цикл своих известных статей. У меня сохранились конспекты весьма продолжительных бесед с ним; например, 10 октября 1966 г. с продолжением на следующий день он ставил предо мной такие задачи:

• определить минимум языковых единиц в тексте, записанном китайскими иероглифами, позволяющий считать его ставшим японским письменным языком;
• определить семиотический, теоретико-познавательный механизм текста;
• изучить, что есть соответствие для всех уровней текста, как оно выражается в их взаимодействии.

Реализуя эти конкретные рекомендации и исходя из его общетеоретических взглядов, я подчеркнул параллелизм формы и содержания мышления в своей статье «Специфика литературного двуязычия в древней Японии» (Георгий Петрович высоко оценил ее во время одной из наших встреч уже в 90-е гг.), а затем и в докторской диссертации. Кстати, в ней я учитывал и его концепцию «языкового мышления» в контексте рече-мыслительной деятельности на практике изучения становления конкретного языка (в частности, столь сложного, как японский письменно-литературный язык, который я изучал на протяжении многих лет).

И если эта концепция, на мой взгляд, чрезвычайно важна для лингвистов, то другие теоретические работы ГП могут и должны быть востребованы другими предметниками. Сошлюсь, опять же, на свой опыт. Скажем, недавно я завершил работу над очередной монографией, в начале которой обсуждаю методологию «разведения» когда-то единой исторической географии на собственно историю и географию, в чем Георгий Петрович, того уже не зная, также мне очень помог. В статье «Проблема исторического развития мышления» (на которую меня «навел» Борис Сазонов) он, в частности, пишет о том, что «первые формы идеи “истории” формировались совершенно независимо от каких-либо предметных представлений», и далее: «Такого рода история была в прямом смысле этого слова ”историей с географией”» и т.д. (см. Избранные труды, М., 1995).

А раскритикованную Георгием Петровичем статью, которая и через сорок лет после ее написания сохранила актуальность, мы все же опубликовали, причем дважды – в приложении к моей монографии «Звуко- и образоподражательные слова в японском языке и их роль в происхождении языка» (Изд-во «Научная книга» Дипакадемии МИД РФ, 2003) и в журнале «Кентавр» (№ 32, 2003) с комментариями соавторов.