eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

Зарецкий Виктор Кириллович

Влияние ММК на развитие российской науки, культуры, практики во второй половине ХХ в. неоспоримо. ММК оказывал влияние на людей, которые сталкивались с необычной практикой коллективной мыслительной работы, присущей кружку, даже если они не были в нее непосредственно вовлечены. К таким людям я отношу и себя.

Я никогда не был членом ММК, на его семинарах бывал (с начала 70-х) крайне эпизодически, с докладами никогда не выступал, не участвовал ни в дискуссиях, ни в ОД играх Г.П. Шедровицкого (в подготовке одной участвовал, но и на ней побывать не удалось). Свой первый и единственный доклад в сообществе я сделал на Х Чтениях памяти ГП в 2005 г.

Влияние же ММК на меня происходило через ближайшего друга и соратника ГП почти со дня основания кружка Н.Г. Алексеева, с которым мы сотрудничали 27 лет, начиная с 1975 г., после того как НГ прочитал и высоко оценил мой диплом «Сравнительный анализ индивидуального и коллективного решения творческих задач».

Мне разрабатываемые в кружке идеи были или непонятны, или неблизки. Интересно, что за годы плотного общения и сотрудничества с НГ мы почти не касались темы ММК и работ ГП, за исключением тех моментов, когда вместе участвовали в каком-либо его мероприятии,– я имею в виду доклады Никиты Глебовича по коллективной деятельности на семинаре (1977), конференции в Горьком (1979), съезде в Киеве (1989) и др.

Наше сотрудничество с Алексеевым строилось вокруг проблем, которые не были связаны с ММК (по крайней мере, мне так казалось): исследование механизмов мышления при решении творческих задач и их нарушений при патологии, исследование мышления на материале шахмат, разработка представлений о концептуальных схемах деятельности и единицах знания в эргономике как неклассической научной дисциплине. Позднее – в 90-е – мы сотрудничали в области педагогических инноваций, их анализа, инициации и поддержки развития инновационного опыта, где существенную роль играл подход, основанный первоначально на ОДИ, а затем трансформировавшийся в самостоятельное направление – рефлексивно-проектные семинары.

Думаю, столь длительное и тесное сотрудничество обусловлено тем, что Никите Глебовичу (как и мне) была близка позиция практика. Он никогда не был «просто» методологом, никогда не использовал предметное поле как материал для «паразитирования» на нем и «оттачивания» методологических средств. Он двигался в нем одновременно и как практик, и как предметник, и как методолог. Свои методологические схемы он называл «прожитыми», т.е. не умозрительными, не построенными только по нормам методологической работы, но органически выросшими из той предметно-практической работы, которую он вел в той или иной области. Для меня это было образцом методологической работы, которому я пытался следовать, работая в различных областях.

Так в чем же выразилось влияние ММК на мою деятельность?

Я, психолог, занимался изучением индивидуального мышления при решении творческих задач, и уже из одного этого понятно, почему обращение к представлениям ММК было для меня невозможным. Такие тезисы, как, например, «мышление только коллективно», «творчества нет», «наука умерла», «человек – это материал, на котором паразитирует мышление» (и проч.) для меня были представлениями совершенно из другого мира. Меня интересовал человек-творец, то, как он мыслит, как решает проблемы. И, самое главное, моя установка на исследование не была установкой ученого: меня не интересовало, что такое мышление, я не ставил себе этот вопрос и не пытался на него ответить, мне важно было совершенствовать, развивать, понимать и осваивать позицию человека, помогающего другому решать проблемы и творческие задачи. Поэтому я, обозначая свою позицию, называю себя практиком. Хотя для решения этих задач приходилось обращаться к научным средствам и строить какие-то представления, но эти конструкции приходилось делать по необходимости – просто из-за того, что в науке их не хватало.

В этом движении, направляемом ценностью практической работы с мышлением, обращением в поисках средств ее построения к науке и методологии, я несколько раз «пересекся» и с линией движения ММК.

Первая точка пересечения – 75-й год. До этого, в поисках объяснения механизма инсайта, я пришел на кафедру П.Я. Гальперина, который в первой же беседе зарядил меня интересом к проблеме творческого мышления на всю жизнь. В 1975 г. я обратился – с подачи И.Н. Семенова (руководителя моей дипломной работы и также ученика Гальперина) – к понятию рефлексии, при помощи которого удалось объяснить механизм решения творческой задачи. Правда, комиссия по защите дипломов на факультете психологии этого тогда не оценила: было сказано, что я использую никому не известные непсихологические понятия (имелась в виду «рефлексия»), и мне поставили «четверку». Из пяти членов комиссии только одному было известно это слово по философским работам. Сейчас этот случай кажется столь курьезным, что Н.Г. Алексеев включил его описание в свою докторскую диссертацию (2002 г.). Не исключено, что оценка была снижена по невербализованным идеологическим соображениям, т.к. рефлексия определялась как процесс «осознания и изменения оснований собственного движения». Стране, прочно стоявшей на марксистско-ленинских основаниях, осознавать, а уж тем более что-то в них менять было не нужно.

Я понимал, что слово «рефлексия» пришло ко мне через Алексеева и Семенова из ММК, а не из психологии и философии. Но всякий раз, когда писал статьи по теме мышления и рефлексии, я испытывал трудности со ссылками на ГП. Потому что рефлексия в контексте разработки средств помощи в решении творческих задач и исследования механизмов творческого мышления означала совершенно не то, что в контексте рефлексивной практики коллективной мыследеятельности ММК. Я стал трактовать рефлексию как механизм осознания и перестройки оснований мыслительного движения, что являлось процессом, определяющим успешность решения творческих задач. Кстати, работая с шахматистами, а затем организуя рефлексию в ходе ОДИ, Никита Глебович разработал схему рефлексивного акта, которая отличалась и от представлений ММК, и от понимания рефлексии в решении творческих задач.

Обращение к методологии было, с одной стороны, продиктовано необходимостью создавать свои собственные научные средства (неизбежно возникал вопрос, как это делать), т.е. методология для меня была, прежде всего, рефлексией моей собственной работы. С другой стороны, этому чрезвычайно способствовал мой переход в группу методологических проблем эргономики отдела эргономики ВНИИТЭ, которую создавал Э.Г. Юдин, затем возглавлял Алексеев (после смерти Юдина), а затем (после ухода Алексеева из ВНИИТЭ) – Семенов.

Второй точкой пересечения с ММК была проблема взаимоотношения методологии и науки. В 1975 г. я периодически участвовал то в семинаре Щедровицкого, то в семинаре Юдина по деятельности (на психфаке МГУ). Меня удивляло то, что Никита Глебович одновременно был другом обоих – мне их методологические позиции казались совершенно несовместимыми, при этом позиция Юдина была мне несомненно ближе. На одном семинаре (речь шла о разработках ММК по деятельности) Эрик Григорьевич бросил фразу, врезавшуюся в мою память: «Мы можем до блеска шлифовать наши методологические средства и никогда ничего не сделать». Для меня это означало, что движение в предмете (научное, практическое), хотя и осуществляется при помощи методологических средств, но не может быть полностью ими описано. Оно имеет свою собственную логику, которая в дальнейшем может быть методологически осмыслена, но, как точно выразилась Н.И. Кузнецова, «методология дает возможность построить «леса», а строительство самого здания – дело предметника».

Третьей точкой пересечения стало мое участие в ОД играх (1989-92 гг.), в которые я пришел в надежде вновь заняться практической работой по организации решения проблем в различных областях. (До прихода в 1978 г. во ВНИИТЭ я три года работал в Центре управления полетами, где провел первые деловые игры и занимался проблемами повышения эффективности деятельности операторов, т.е. снижения количества их ошибок в различных проблемных ситуациях, возникающих в ходе отображения информации о полете космического корабля). Однако практика ОДИ как метода организации решения проблем быстро разочаровала. Я увидел в игре мощные средства проблематизации и методологизации предметного движения, однако конструктивный выход именно для решения тех проблем, на которые вроде бы была направлена игра, меня не устраивал. Второй неприемлемый момент (по крайней мере, в тех образцах ОДИ, с которыми я столкнулся) – манипулятивный характер методологических вмешательств в процесс предметного движения, которое происходило на игре. Я стал убежденным противником манипуляции и даже пересмотрел некоторые собственные представления в области педагогики и психологического консультирования, которые сложились к тому времени.

Постепенно на основе идей сделать ОДИ более конструктивным средством коллективного решения проблем и ввести определенные психологические ограничения на игру начал складываться оригинальный подход оказания методологической и психологической помощи в решении проблем, осуществляемый в форме ОДИ. В этот период (1991-96 гг.) мы с С.И. Красновым и Р.Г. Каменским провели десятки игр, в основном в Пермской области (хотя и не только). Результатом этой работы стали сотни инновационных проектов в системе образования Пермской области, объединенных в дальнейшем в 5-летнюю программу развития образования в регионе. Центральными процессами, с которыми мы работали в ходе ОДИ, стали самоопределение участников игры, их рефлексия собственной профессиональной деятельности, а также консультативная помощь в конструктивной работе по выработке средств решения тех проблем, которые они сами перед собой ставили. Когда в 1995 г. мы написали для «Кентавра» статью о пермском опыте, Г.Г. Копылов выразил своеобразие нашего подхода так: «Я не знаю другой команды, которая бы так работала». Его удивило, что за пять лет нашей работы в регионе при расширяющейся сети заказов на игры все их участники остаются на своих профессиональных позициях. Характерный для успешных ОДИ «шлейф» из игроков, которые «уходили в методологи» под влиянием игры, у нас отсутствовал.

В это же время начало более четко оформляться предметное поле деятельности, в котором оказались востребованными мои разработки в области психологии мышления и рефлексии, а также психологического и методологического консультирования, в том числе, в форме организации коллективной работы по решению проблем. Таким полем деятельности стали педагогические инновации в работе с детьми с особенностями развития (дети-сироты, дети с инвалидностью, с трудностями в обучении, с девиантным поведением, группы риска по асоциальному поведению и сиротству). Начала складываться новая команда (уже без Краснова и Каменского), силами которой я стал проводить мероприятия, внешне похожие на ОДИ, но построенные уже на других принципах и процессах. Учитывая существенные отличия новой формы организации коллективного решения проблем, я решил закрепить их и в названии: свои мероприятия мы стали называть проектными, а затем – рефлексивно-проектными семинарами.

В них используются известные методологические средства организации коллективной деятельности: схема шага развития (возникшая на семинарах ГП); схема деятельности, предложенная Алексеевым («замысел – реализация – рефлексия»); четырехуровневая схема мышления (Н.Г. Алексеев, И.Н. Семенов, В.К. Зарецкий). Также используются схемы, которые оказались побочным (рефлексивным) продуктом нашей практической работы: схема смысловых пространств самоопределения и схема проектных шагов (В.К. Зарецкий).

В настоящее время мы работаем с организацией трех практик, которые можно назвать рефлексивными: инициация и поддержка проектной деятельности, понимаемой именно как деятельность, в которой воплощаются ценности, культурные замыслы и идеалы авторов постановки проблем; рефлексивно-деятельностный подход в педагогике, принципы и технологии которого разрабатываются в контексте проблем организации учебного процесса для детей, имеющих трудности в обучении; консультирование по процессу решения проблем – как вид профессиональной деятельности психолога, помогающего человеку реализовать его творческий потенциал.

Мое основное место работы – Московский психолого-педагогический университет; руководитель лаборатории психолого-педагогических проблем непрерывного образования детей с особенностями развития; профессор кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета психологического консультирования.

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44