Папуш Михаил Павлович
В ММК я вошел осенью 1966 г. студентом второго курса Гнесинского института. И сразу же – серьезно, решив, что собираюсь здесь жить. Почти с самого начала принял на себя обязанности архивариуса, т.е. хранителя материалов кружка, которые печатала машинистка с магнитофона. Эти обязанности я исполнял долго, до самого ухода из кружка, а может и дольше: в чулане у меня хранилась библиотека вторых экземпляров (первые тогда хранились у самого ГП: как сейчас помню стеллаж во всю стену в квартире на Петрозаводской улице). Это давало мне возможность читать (пусть с некоторым запозданием) всё, что печаталось, а печаталось почти всё, что говорилось («ни слова без бормотографа»). Позже я сам стал подрабатывать «машинисткой» Кружка.
Когда я пришел на первый семинар, умный человек сказал мне: «Ходи, Миша, регулярно и часто. Сначала ты не будешь понимать вообще ничего, потом начнешь понимать отдельные слова, потом – фразы. Через год сделаешь первый доклад, и это позволит тебе в чужих докладах даже уже понимать некоторые мысли». Впрочем, мне повезло: одновременно с «большими» семинарами я почти сразу же попал на маленький семинарчик по истории кружка, который начал Боря Сазонов; полгода мы занимались дипломом ГП – прекрасная школа для начинающего. Так что первый доклад на нашем маленьком семинаре я сделал через полгода, и Боря Сазонов поздравил меня «с первым проведенным рассуждением». Моему продвижению способствовало и постоянное чтение стенограмм и истовое – по ходу нашего маленького семинарчика – чтение работ ГП в «Докладах АПН».
Через пару лет мы с приятелем из Гнесинского института, Леоном Москоной (болгарин, учившийся в институте, как и я, на теоретическом факультете, позже переехал в Англию) запустили свой музыковедческий семинар; нами взялся руководить Вадим Розин. До сих пор помню его замечательную фразу, когда заканчивалось большое введение к какому-то докладу: «Ну что ж, пора переходить от слов к делу, т.е. от одних слов к другим словам»…
А тем временем я стал ходить практически на все семинары – их было 3-4, иногда 5 в неделю, – пропуская их лишь по случаю какой-нибудь премьеры Шнитке или концерта Эмиля Гилельса. Вскоре я почувствовал себя «аборигеном», а когда заканчивал институт, меня взяли в группу Льва Щедровицкого, который вел какую-то хоздоговорную тематику по инженерной психологии на факультете психологии МГУ.
По договоренности я был «придан» непосредственно Георгию Петровичу. На первой же встрече он спросил, чем я хочу заниматься. Я выбрал семиотику. ГП порекомендовал мне литературу для начала, а дальше я начал «ветвиться». Занятия мои завершились статьей о Чарльзе Моррисе, которая – по рекомендации ГП – была принята к публикации в очень престижном лингвистическом сборнике и вышла в свет в 1973 г.
Впрочем, инженерная психология тоже не осталась без моего внимания. Задачи, которые мне ставили «старшие» (Лев Петрович и Виталий Дубровский, писавший тогда диссертацию по инженерной психологии), касались в основном анализа тех или иных концепций, что и стало, в конце концов, моим методологическим «коньком». Помню, что на знаменитой калининской конференции по инженерной психологии я должен был выступать с анализом концепции «информационной модели» В.П. Зинченко, которую раскритиковал в пух и прах. До зачитывания доклада дело не дошло, но в обзоре присланных докладов мои мысли были переданы вполне корректно, хотя ВПЗ председательствовал на этой конференции. Потом были многочисленные западные концепции. Позже ребята выпустили сборник переводов, где должна была пойти моя обзорная статья, но не хватило места. Впрочем, меня спросили, насколько мне нужна эта публикация, а поскольку я тогда уже писал музыковедческую диссертацию, а не психологическую, то место уступил охотно.
Во время работы на факультете я как-то забросил музыковедение, но постепенно стал к нему возвращаться. Так что когда нашу «лавочку» прикрыли (появилось «высочайшее» повеление, чтобы на факультете не работали люди без психологического образования), я, немного поскитавшись по разным времянкам, пристроился в консерваторию, в Лабораторию музыкальной акустики. Там я начал писать диссертацию – разумеется, методологическую – «К анализу понятия мелодии», опубликовав на эту тему две большие статьи, а позже занялся методологическим проектом музыкальной акустики как научного предмета, вынужденного синтезировать широкий спектр наук, от физики до теоретического музыкознания. Проект этот тоже был опубликован, хотя в каком-то малотиражном ведомственном сборнике, так что концы его я потерял. Впрочем, след этой работы сохранился в двух десятках докладов на консерваторских «Акустических средах», которые до сих пор у меня хранятся.
Между тем, в Кружке своим чередом шел вечный «раздрай» (временные трудности, как известно, самое постоянное в жизни любого коллектива). Ушла, громко хлопнув дверью, замечательная Алина Семеновна Москаева (в ее честь мы с моей тогдашней женой назвали Алиной нашу дочку). На грани ухода был Генисаретский, потом Розин. Потом как-то оказалось, что и уходить-то неоткуда. Семинары разваливались, превращаясь из коллективной работы в сольные выступления ГП на фоне дурацких вопросов малоподготовленной публики. (Однажды он, ответив на очередной вопрос, в сердцах сказал: «если бы вы только понимали, как много нужно знать, чтобы обсуждать такие вопросы»!)
Настала пора уходить и мне. Мое недовольство формулировалось для меня самого все более ясно: я надеялся попасть в «школу жизни», а попал в «школу мышления». (Про то, что для ГП, как мне теперь кажется, это было одно и то же, см. мою статью в «Кентавре»). Летом 72-го мне попалась в руки книжка Э. Шюре «Великие посвященные». Книжка крайне наивная, но я из нее извлек знание о том, что Школы того рода, что мне нужно, испокон веков существуют, только искать надо. А осенью этого же года я попал в компанию, которая занималась Гурджиевым, и началась другая страница моей жизни.
(Много позже я узнал, что с гурджиевистами был знаком О.И. Генисаретский, а сам ГП – по-видимому, через него – опубликовал статью о модели-конфигураторе в журнале Дж.Г. Беннета «Systematics». А еще позже я сам перевел два тома «Драматической Вселенной» Беннета (первый том только что, в 2005 году, вышел, наконец, из печати – что стало моей «методологической аспирантурой»).
Итак, летом 72 года я, написав «прощальное письмо» Георгию Петровичу (на которое получил зубодробительный комментарий на полях – для меня уже совершенно «не по делу», т.е. не по моему делу), покинул ММК. Впрочем, в 73-м году вышли две мои методологические статьи – о Моррисе и о мелодии. Но сам я занимался уже другим.
Про это «другое» тоже стоит сказать несколько слов. Как-то уже незадолго до моего ухода ГП спросил меня: «Вы что, всему, что пишут в ваших эзотерических книжках, так вот и верите, или все-таки методологически анализируете»? Преисполненный идеями «эзотерического» знания, я ответил: «конечно, верю». «Ну, тогда это неинтересно»,– заключил Щедровицкий.
Теперь, имея за плечами немалый опыт, я ответил бы иначе. Конечно, всё, что говорится, а тем более записывается, подлежит анализу – культурно-историческому, методологическому и всяческому другому, какой кто умеет проводить. Именно ради того, чтобы извлечь намек, как пробираться к этому «эзотерическому», которое вообще не проанализируешь, поскольку, как говорили древние, «знание нельзя иметь, а если бы и можно было иметь, то нельзя сообщить, а если бы и можно было сообщить, то нельзя понять»…
Таким образом, я ушел из Кружка до того, как он – Кружок – влип в разного рода «игры» и прочую недополитическую деятельность, к методологии, по моим представлениям, имеющую мало отношения. Я остался при образе «чистой методологии», которая, как мне кажется, для каждого «приобщенного» является единственно возможным мышлением, поскольку прочее с этой высоты представляется недо-мыслием. Впрочем, «правильное мышление – как бальные танцы лошадей»… Нужно еще немного ума, чтобы понимать, где это уместно, а где – нет. Голова дана человеку не только для того, чтобы «правильно мыслить».
Позже, в конце 80-х гг., меня прибило к берегам психологической – психотерапевтической – тусовки. Это было время «психологического бума», и на его гребне я – отчасти неожиданно для себя тогдашнего – профессионализировался в качестве психотерапевта, в коем качестве и сейчас подвизаюсь (даст Бог, «и это пройдет»…). Школа ММК с ее культом Выготского наложила на эту мою деятельность значительный отпечаток: ревнители разных «гештальт-терапий», Выготского да и других классиков не читавшие, вызывают у меня недоумение. Впрочем, беспомощные в отношении практики «последователи» – тоже. Мне пришлось проделать интенсивную теоретическую работу, чтобы свести концы с концами и понять – для себя – что же такое психотерапия, и чем я занимаюсь. Результат изложен в нескольких моих книгах: «Психотехника экзистенциального выбора», М., «Институт общегуманитарных исследований», 2001; «Люди на пути» – выложена на сайте www.psychotechnica.ru (на бумаге публиковаться не будет) и ряде статей.