Богин Василий Георгиевич

Про наличие на свете Г.П. Щедровицкого я узнал – не скажу, что с рождения, но где-то, как мне сейчас кажется, близко к тому – от отца. Причем знал я про него только то, что это очень хороший человек и очень гениальный мыслитель. Отец по-настоящему хорошо относился к Георгию Петровичу, и его отношение передалось мне априори. Тут, естественно, хочется сослаться на самого ГП, который раза три на моей памяти произносил примерно такой текст: «А что такое хорошие книги? И что такое хорошие картины? Это те книги, которые у тебя дома с детства стояли на полке, и те картины, которые с детства висели на стенке». Со мной и был как раз тот самый случай.

Впервые «в натуре», как сейчас принято говорить, Георгия Петровича я увидел в 1975 году в квартире своих родителей в славном городе Твери: забрав документы из Института иностранных языков им. Мориса Тореза, где отучился два курса на переводческом факультете, я заехал домой перед тем, как пойти в армию (что мне тогда казалось более приемлемой перспективой, нежели продолжение учебы в вышеозначенном учебном заведении). Мэтр сидел на кухне и ел что-то типа супа, что несколько шокировало меня. Не то чтобы я был настолько наивен, чтобы считать, что такие великие люди не питаются земной пищей, но все же это было для меня как-то не вполне нормально: Мыслитель уровня Канта и Гегеля – и суп!..

Отец сказал: «Вот, ГП, посмотрите на моего дурака: бросил институт и как идиот идет в армию». Георгий Петрович подумал и произнес что-то в том роде, что ничего в этом страшного нет и в жизни стоит и это попробовать. Не скрою, его ответ мне понравился куда больше, чем тезис моего папы. А потом ГП совершенно нелогично закончил: «И вообще, самое интересное в жизни – преодолевать самого себя». Эта совершенно не к месту прозвучавшая мысль мне тогда была столь непонятна, что осталась в памяти навсегда. Хуже того, я, видимо, так долго пытался разгадать и ее «сокровенный» смысл, и смысл в контексте той встречи (ведь не мог же великий ГП сказать что-то «просто так»), что эта мысль, как я сейчас понимаю, во многом стала руководством к моему дальнейшему способу жизни…

Следующие 11 лет я занимался разнообразными делами, не связанными с ММК: работал поваром на Селигере, проводил культмассовые мероприятия в Тверском университете, занимался виноградарством и виноделием, выращивал огурцы, кроликов и нутрий, а также обучал школьников сначала английскому языку в Тьмутаракани (Темрюк), а затем русскому языку и литературе в Солнечногорском районе. Поскольку некоторые мои представления сильно расходились с общепринятыми, кончилось это тем, что из школы меня выперли «за методическую безграмотность», и я пошел в аспирантуру в АПН, положил туда трудовую книжку, доучив своих десятиклассников под эгидой «экспериментальной научной работы». Появилось свободное время, и я забрел на улицу Герцена, где тогда проходили семинары ГП.

Ощущение от того, что я там увидел и услышал, отчетливо помню до сих пор, хотя прошло уже лет двадцать. Ощущение какой-то мистической нереальности: смесь Булгакова и братьев Стругацких, приправленная отвратительным осознанием собственного полного кретинизма и твердым априорным знанием, что все происходящее гениально. Для полноты картины следует отметить, что до того я нагло считал себя (и даже имел на то, как мне тогда казалось, достаточно оснований) полноценной личностью с хорошо развитым интеллектом. Поэтому ощущение полного непонимания того, что говорят безусловно и очевидно осмысленные люди в течение трех часов, было совершенно непереносимо.

Смириться с таким положением дел я, конечно, не мог. И начал действовать.

Для начала я сделал микрофильмы или ксероксы всего, что было на тот момент доступно в Ленинке. Это сожрало кучу времени при тогдашних сложностях и довольно много денег, но, к сожалению, не очень помогло. Понял я только статьи Лефевра о рефлексивном управлении и о разных типах цивилизаций и частично диссертацию Зиновьева о восхождении от абстрактного к мысленно конкретному, которую почему-то (видимо, по недосмотру) не убрали в спецхран. Крупицы понятого только оттеняли жуткий мрак массива непонятого, и жить стало совсем противно.

Тогда я пошел в магазин и купил печатную машинку и магнитофон «Легенда».

Поскольку я не только ничего не понимал, но и не умел печатать, над первыми семинарами, которые я брал расшифровывать, я сидел неделями, пропитываясь ими, как губка. Постепенно бессвязный набор непонятных слов стал для меня структурироваться: сначала появились осмысленные словосочетания, потом целые предложения, даже абзацы… Я стал улавливать некоторые смыслы произносимого уже не после десятого прослушивания на пленке, а после пятого, третьего, второго…

Вообще должен заметить, что расшифровка кассет – это выдающийся способ обучения пониманию. Особенно хороши моменты, когда говорящего плохо слышно: приходится проворачивать в голове баснословное количество вариантов интерпретаций сказанного и выбирать наиболее правдоподобный вариант, руководствуясь общей рамкой разговора, которую тоже надо каким-то образом понять. В буквальном смысле слова приходится прорываться через герменевтический круг.

Видимо, Лев Семенович Выготский был действительно прав, намекая, что развитие происходит только тогда, когда человек живет на пределе собственных интеллектуальных возможностей, и, как я сейчас понимаю, все годы моего участия в кружке я получал свое самое главное и самое высшее образование. Считаю, что мне здорово повезло…

Сюда добавлю: я понял, что границы «зоны ближайшего развития» человек может для себя определять сам. Если поднапрячься, можно «зону ближайшего развития» «раздвинуть», захватив зону отдаленного или даже недостижимого развития.

Сначала первые экземпляры расшифровок я сдуру отдавал ГП, который вежливо благодарил и куда-то их клал. Очень хочется надеяться, что они где-то лежат… Затем я понял, что это – бесценная валюта, и начал обмениваться вторыми и третьими экземплярами с Обнинском и Загорском, а затем и с другими городами, что изрядно пополнило мою коллекцию. В конце концов она так разрослась, что Льву Петровичу Щедровицкому, который попросил меня отдать мой архив для общей работы, пришлось вывозить его за две (или три?) ездки на легковой машине.

Параллельно (я бы даже сказал – попутно) я вел другую жизнь – писал диссертацию «Обучение рефлексии как условие формирования творческой личности» в аспирантуре АПН. Там я как-то очень быстро ощутил действенность, эффективность, «работоспособность» тех средств и способов, которые я (в весьма, как сейчас понимаю, поверхностном плане) черпал на семинарах ГП: к моему беспомощному барахтанью с интересом прислушивались признанные столпы педагогики, которым не повезло, ибо они не попали в орбиту Кружка.

Понимание мощности этих средств и способов изрядно усилилось, когда я стал участвовать в ОД играх. От них у меня осталось смешанное чувство восторга, потрясения и ужаса. Восторг – от силы и действенности Человеческого Разума, Человеческой Мысли; потрясение – от головокружительного «переворачивания» собственного восприятия мира и себя в этом мире; ужаса – от «ползущей» и нарастающей люмпенизации игр. Некоторых «игротехнических работников», вплоть до самого «высокого ранга», я до сих пор вспоминаю с ужасом и до сих пор не перестаю удивляться, почему ГП, который был и остается для меня образцом Человека, с ними вообще имел дело и как с людьми, и как с членами своей команды…

Позволю себе лирическое отступление по существу. В нашей стране так активно боролись за победу «материализьма» над человеческим духом, что даже пословицы переворачивали ногами вперед. Известное изречение «Если гора не идет к Магомеду, Магомед идет к горе» на самом деле изначально звучало так: «Если Магомед не идет к горе, гора идет к Магомеду», а затверженное с пеленок «В здоровом теле здоровый дух» (заметьте, не имеющее вообще ничего общего с реалиями жизни) на самом деле выглядело так: «Надо очень много молиться, чтобы в здоровом теле был здоровый дух». А мысль моя заключается в том, что давать средства и методы СМД методологии в руки люмпену – это то же самое, что дать автомат Калашникова в лапы обезьяне. Сначала обезьяне надо очень много работать над собой, над собственной душой, собственными ценностями, осваивая человеческую культуру… Иначе обезьяна может нанести большой вред людям.

Я эту, казалось бы, банальную мысль понял не сразу. Долгое время жил, свято веруя в тезис ГП: «Методология может все», и детей в школе учил, исходя из этого постулата. А потом обнаружил, что подлец с отличной рефлексией, прекрасным целеполаганием, непревзойденным самоопределением и т.д. и т.п. значительно страшнее, чем подлец без всей этой мыследеятельностной атрибутики. И я понял, что значительно правильнее другой тезис ГП, который он произносил на моей памяти не раз, но я не особенно в него вслушивался, пропуская мимо ушей по принципу «это и так понятно»: «Человеком сначала надо быть»!

Я очень рад, что хотя бы частично застал поколение людей, которые пришли в СМД методологию не тогда, когда это стало престижно и социально выгодно, а когда это было социально бессмысленно или даже опасно.