К характеристике категориальных определений деятельности

 

К характеристике категориальных определений деятельности

1. Если оставить в стороне отдельные постановки вопро­сов и ориентироваться только на достаточно систематические разработки, то, наверное, можно сказать, что изучение деятель­ности в философии началось примерно 350 лет назад, хотя, ко­нечно, общие основания и определенная традиция в этой области шли уже от Аристотеля. Главной причиной, заставившей созда­вать понятие деятельности и конструировать соответствующий идеальный объект, была необходимость оправдать  в объектно-онтологическом плане соотнесение и связь в мысли таких раз­нородных предметов как знания, операции, вещи. цели, мотивы, сознание, знаки, смыслы, значения и т.п. А к началу ХVII в. такого рода соотнесения стали постоянным и массовым явлени­ем.

Наиболее значительный вклад в работу по выделению деятельности в качестве особого предмета изучения и особой действительности был сделан представителями немецкой классиче­ской философии — И.Г.Фихте, Ф.B.Шеллингом и Г.В.Гегелем. Однако их разработки оставались все же по преимуществу в сфе­ре философии и очень медленно проникали в положительные на­уки, даже в те, где деятельность была совершенно очевидным объектом изучения. Объясняется это в первую очередь тем, что никак не удавалось выработать средства и методы научно­го исследования, адекватные специфическим особенностям дея­тельности как объекта.

2. Новые стимулы развития понятия деятельности были привнесены техническими и математическими дисциплинами в последние 30 лет, когда в области инженерного проектирования возникла по-настоящему острая потребность иметь представле­ние о деятельности. Систематические разработки в этой обла­сти развернулись в связи с экономическими и военными проблемами в период второй мировой войны. Чтобы обеспечить организацию перевозок грузов через Атлантику, были созданы систе­матизированные методы «исследования операций». Для наилучшей,  более эффективной организации промышленного производства раз­рабатывались различные методические варианты этой дисциплины — системы «Перт». «Паттерн», «Форкаст» и др.; в дальнейшем они вылились в самостоятельную дисциплину, называемую «анализом решений», а у вас в стране — «анализом систем». При проекти­ровании больших информационных и управляющих систем сложи­лась «системотехника», которая в дальнейшем переросла в ме­тодологию и теорию системного и инженерно-психологического проектирования.

Можно было бы назвать и ряд других дисциплин, объеди­няемых общей ориентацией на изучение деятельности. Но все они берут деятельность с каких-то частных, не самых важных и не самых существенных  сторон. Поэтому, естественно, что парал­лельно всем собственно научным, инженерным и математическим  разработкам такого рода возникло и сейчас все более усилива­ется движение за разработку обшей теории деятельности.

3. Еще в конце 40-х годов нашего столетия польский фило­соф и социолог Т.Котарбиньский изложил исходные идеи специ­альной науки о деятельности — «праксеологии». С тех пор она непрерывно развивается (хотя, может быть, и не так интенсив­но, как хотелось бы) и нередко используется польскими уче­ными в качестве методологического основания гуманитарных и социальных наук.

Не так давно в США была сделана попытка объединить все сложившиеся отдельно и разрозненно дисциплины и направления, связанные с анализом деятельности, в единую систему так на­зываемых «бихевиориальных наук». Она должна связать между со­бой инженерные разработке такого типа, как «системотехника» — один полюс, математические разработки такого типа, как «исследование операций» — второй полюс, и наряду с ними та­кие традиционно-гуманитарные и социальные науки, как психо­логия, этнопсихология, этнолингвистика, антропология, теория культуры и теория человеческих взаимоотношений — третий полюс.

Таким образом, речь идет о создании принципиально новых обобщений, о перестройке и трансформации многих традици­онных и новых наук, об установлении «мостов» между гуманитарными науками, о дополнении уже сложившихся областей «тех­нического искусства» соответствующими им областями науки.

В Советском Союзе общая теория деятельности (понимае­мая в указанном выше смысле) разрабатывается исследователя­ми, объединившимися с 1956 г. вокруг Комиссии по психологии мышления и логике Всесоюзного общества психологов, а с 1962 г. — также вокруг Семинара «Структуры и системы в науке и технике» философской секции Совета по кибернетике АН СССР.

Работая в разных философских и научных традициях, ис­пользуя разные онтологические картины и категория, все эти исследователи стремятся в общем и целом к одному — к тому, чтобы «схватить» и изобразить в моделях специфические свой­ства и признаки деятельности, найти конструктивные и про­ективные методы развертывания ее структур. Но пока важнейшие результаты и выводы касаются не столько самой действи­тельности деятельности, сколько наших средств и методов ис­следования ее.

4. Сейчас стало уже ясно, что все затруднения в иссле­довании разных аспектов деятельности разными науками были лишь отражением более общих трудностей, с которыми столкну­лось человеческое мышление, когда оно попыталось проникнуть в тайны деятельности. Точно так же, мы уже понимаем сейчас, что все многочисленные попытки выявить и описать специфику деятельности заканчивались до сих пор неудачно в первую очередь из-за того, что к ней подходили с неправильными мер­ками.

Предшествующее развитие естественных наук дало нам несколько хорошо разработанных категорий. Среди них самыми привычными и шире всего распространенными были категории «вещь», «свойство» и «процесс». Когда начали изучать деятель­ность, то прежде всего — и это было совершенно естественно — постарались применить именно эти категории. Но результатом, было лишь множество парадоксов и затруднений разного рода.

Например, «вещь» всегда локализована в определенном ме­сте. А где локализована деятельность? До сих пор все попытки найти ей место где-то вокруг человека или в человеке заканчи­вались неудачами. В конце концов они заставили поставить во­прос: а имеет ли вообще деятельность локализацию в таком же смысле, как ее имеют «вещи»?

«Вещь» состоит из частей и в каждый момент времени представлена всеми своими частями; с этой точки зрения она совер­шенно однородна. А из каких частей состоит деятельность и можно ли эти части пространственно суммировать в одно целое? До сих пор ответ получался только отрицательный, и это при­вело к утверждениям, что деятельность есть «процесс».

Но и такое решение оказалось неудовлетворительным. Мы говорим о «процессе», когда рассматриваем изменение какого-либо объекта и можем выразить его в последовательности «состояний» объекта. Это значит, что каждая характеристика в этой последовательности относится к объекту в целом, а между собой они связаны особым отношением «во времени». Это значит также, что в каждом состоянии объект представлен одновременно и в целом, и как бы одной своей частью, эти части могут особым образом собираться в целое, а это, в свою очередь, дает основание для того, чтобы по определенной, уже отработанной человечеством логике связывать между собой характеристи­ки различных состояний объекта, находить «законы изменения» его и выражать их, в функциональных зависимостях разного ро­да. (Более подробно объектно-онтологическая структура катего­рии процесса разобрана в нашей работе «Система педагогических исследований. Методологический анализ // Педагогика и логика. М., 1968»).

Эта логика оказалась неприменимой к деятельности. Посто­янное превращение «сукцессивного», т.е. развернутого и протекающего во времени процесса, в «симультанное», т.е. происходящее в полной своей структуре одномоментно, — факт, давно зафиксированный в самых разных исследованиях психической деятельности человека. Он привел исследователей к мысли, что в так называемом сукцессивном процессе в каждый момент времени осуществляется не вся структура изучаемого целого, а только часть ее, причём, в различные моменты времени — функционально разные части. Деятельность, взятая в своей минимальной целостности, выступила как «размытая» во времени; разные ее части и элементы реализуются в разное время и, вместе с тем, между ними существуют такие связи и зависимости, которые (благодаря каким-то специфическим меха­низмам) действуют все это время и объединяют все элементы в одну целостную структуру, чего не было в процессах изменения элементарных объектов.

Сравнение этих двух изображений помогает понять, поче­му на основе категории «процесса» никогда не удавалось объяс­нить, каким образом человек действует, как он использует свои прошлые продукты в качестве средств новой деятельности. как он объединяет в одной актуальной структуре «прошлое», «настоящее» и «будущее». Мы не рассматриваем здесь тех механизмов, которые делают возможной постепенную реализацию одной структуры в последовательном процессе, в частности — сознание и его собственные внутренние механизмы.

Все эти, а также многие другие парадоксы и затруднения, которые мы здесь не можем обсуждать, привели постепенно к пониманию того, что деятельность является объектом совершенно особого категориального типа, объектом, к которому нельзя применять ни логику вещества, ни логик процесса. В какой-то момент человечество оказалось в положении, описанном Ст.Лемом в «Солярисе»: оно не только не знало, что такое деятельность, но в не знало, какими средствами это можно узнать.

5. Решение указанной выше методологической проблемы, как это и бывает обычно, выкристаллизовывалось постепенно, приходя и накапливаясь с разных сторон и маленькими «кусочками».

Обсуждение проблемы локализации деятельности заострилось на более узком вопросе: как относится «деятельность» к отдель­ному человеку?

По традиции, поскольку само понятие деятельности формировалось из понятия «поведения», деятельность как таковую в большинстве случаев рассматривали как атрибут отдельного человека, как то,   что им производится, создается и осуществляется, а сам он в соответствии с этим, выступал как «деятель».

И до сих пор большинство исследователей — психологов, логиков и даже социологов, не говоря уже о физиках, химиках и биологах, думает точно так. Само предположение, что вопрос может ставиться как-то иначе, например, что деятельность носит безличный характер, кажется им диким и несуразным.

Но есть совершенно иная точка зрения. Работы Гегеля и Марксa утвердили рядом с традиционным пониманием деятельности дру­гое, на наш взгляд, значительно более глубокое: согласно ему, человеческая социальная деятельность должна рассматриваться не как атрибут отдельного человека, а как исходная универсаль­ная целостность, значительно более широкая, чем он сам. Не отдельные индивиды тогда создают в производят деятельность, а  наоборот, она сама «захватывает» их и заставляет «вести» се­бя определенным образом. По отношению к частной форме деятель­ности, речи-языку, В.Гумбольдт, как известно, выразил эту мысль так: не люди овладевают языком, а язык овладевает людьми,

Каждый, человек, когда он рождается, сталкивается с уже сложившейся и непрерывно осуществляющейся вокруг него и ря­дом с ним деятельностью. Можно сказать, что универсум соци­альной человеческой деятельности сначала противостоит каждо­му ребенку; чтобы стать действительно человеком, ребенок дол­жен «прикрепиться» к системе человеческой деятельности, это значит овладеть определенными видами деятельности, научиться осуществлять их в кооперации с другими людьми. И только в ме­ру овладения частями человеческой социальной деятельности ребенок становится человеком и личностью.                При таком подходе, очевидно, универсум социальной дея­тельности не может уже рассматриваться как принадлежащий людям в качестве их атрибута или достояния, даже если мы берем людей в больших массах и организациях. Наоборот, сами люди   оказываются  принадлежащими к   деятельности, включенным в нее либо в качест­ве материала, либо в качестве элементов — наряду с машинами, вещами, знаками, социальными организациями и т.п. Деятельность, рассматриваемая таким образом, оказывается системой с многочисленными и весьма разнообразными функциональ­ными и материальными компонентами и связями между ними.

Каждый из этих компонентов имеет свое относительно самостоятельное «движение», и связан с другими компонентами того же типа: люди — с людьми, машины — с машинами, знаки — со знаками. Вместе с тем каждый компонент связан с компонен­тами других типов, и в связи друг с другом они образуют мно­жество структур разного вида и сорта.

Таким образом, система человеческой социальной деятель­ности оказывается полиструктурной, т.е. состоит из многих как бы наложенных друг на друга структур, а каждая из них, в свою очередь, состоит из многих частных структур, находя­щихся в иерархических отношениях друг с другом.

Компоненты разного типа, связанные в единство системой деятельности, подчиняются разным группам законов и живут каждый в своем особом процессе. Вместе с тем эти компонен­ты и процессы их изменения связаны в единство общей систе­мой целостной деятельности. Поэтому можно сказать, что дея­тельность есть неоднородная полиструктура, объединяющая мно­го разных и разнонаправленных процессов, протекающих с раз­ным темпом и, по сути дела, в разное время.

6. Введенные таким образом категории системы и полиструктуры определяют методы изучения как деятельности вообще, так и любых частных видов деятельности. В зависимости от целей и задач исследования в деятельности можно выделять в каче­стве относительно целостных и самостоятельных объектов изу­чения разные структуры, представлять их в виде самостоятель­ных систем, и тогда будут получаться качественно разные пред­ставления деятельности. Это значит, что в теории деятельно­сти будет фигурировать несколько различных «единиц» деятель­ности.

Так, например, можно взять в качестве единицы деятельности весь социальный организм в целом и представить его в виде  довольно простых структур, соответствующих основным механизмам его жизни, например механизму воспроизводства, и считать объект, заданный этой структурой, полной и самодоста­точной системой. Для многих задач такое представление деятель­ности будет исходным и основным в теоретическом развертывании моделей деятельности; объекты, заданные такими моделями, мы называем «массовой деятельностью».

В рамках «массовой деятельности» можно выделить другие, более частные системы деятельности, изображающие различные фрагменты или части социального организма, например сферы производства, обучения, науки, проектирования и т.п.

Но точно так же можно взять в качестве единицы и системы ту деятельность, посредством которой решаются отдельные част­ные задачи; это будет представление деятельности, взятое как бы в другом «повороте» и на другом уровне структурности; мы называем такие представления деятельности «частными», или, что то же самое, представлениями «актов деятельности».

Среди этих «частных» изображений деятельности есть такие, в которых деятельность или ее отдельные элементы и подсисте­мы рассматриваются как зафиксированные, с одной стороны, в виде вещественных и знаковых средств, которые нужно усво­ить, а с другой стороны, в виде  норм  тех процедур, кото­рые нужно выяснить, чтобы получить определенные продукты, и в этом плане — как противопоставленные или противостоящие каж­дому отдельному индивиду. Подобные изображения того, что каждый человек должен делать, чтобы быть членом социальной системы, называются нами обычно «нормативными» изображениями деятельности.

Наконец, есть совсем абстрактные, собственно методиче­ские представления деятельности в виде набора блоков; самое простое из них состоит из следующих блоков: цель, задача, ис­ходный материал, средства, процедура, продукт. И чаще употребляются более сложные схемы с большим числом различных блоков. Все они выступают в роли «разборных ящиков», помогающих выделять основные элементы как в своей собственной деятельности, так и в деятельности других людей.

Каждый из этих способов изображения деятельности имеет свою область практических и методологических приложений, каждый задает особую группу моделей и схем, которые ложатся в основание тех или иных описательных или оперативных систем знания.

Конечно, ответ на вопрос о том, какие схемы и модели деятельности вообще возможны и какие из них дают адекватное представление о деятельности, как действительности совсем особого рода, будет получен лишь в ходе будущего многолетнего развития теории деятельности и всех опирающихся на нее дисциплин, но  уже сейчас можно отметить два существенных момента, характеризующих эти схемы.

Один из них состоит в том, что схемы деятельности, благодаря неоднородности своих элементов и полиструктурному характеру, обладают значительно большими оперативными возможностями  чем любые другие схемы и модели из уже существующих естественнонаучных теорий. В принципе они таковы — и это соответствует реальному положению человеческой деятельности,  — что позволяет описывать и объяснять с определенной стороны все, что встречается и может встретиться в нашем опыте. При этом то, что мы называем «деятельностью», выступает, с одной сторо­ны, как предельно широкая, по сути дела,  универсальная, конструктивная или оперативная система, из единиц которой можно строить модели любых социальных явлений и процессов, а с другой сторо­ны, при соответствующей интерпретации на объекты, — как «субстанция» особого типа, подчиняющаяся специфическим естествен­ным законам функционирования и развития.

Благодаря этому схемы деятельности, когда они соотносятся с другими схемами, изображающими какие-то социальные процессы, отношения и связи, могут трактоваться как изображения механизмов   этих процессов и связей (при этом вся­кая единица деятельности имеет, конечно, свою собственную систему, включающую разнообразные элементы и связи между ни­ми). Тогда утверждение, что та или иная единица деятельности выступает как механизм, осуществляющий или производящий какую-то другую структуру, означает, что мы каким-то образом соотносим эти две структуры и  устанавливаем между ними определенное соотношение соответствия (заметим, что это методологическое положение понадобится нам при анализе основного социального отношения «норма – реализация»).

Второй важный момент состоит в том, что уже существующие схемы и модели деятельности позволяют рационально и сравнительно просто объяснить такие соотношения между разными элементами нашего мира, которые до самого последнего времени вызывали одно лишь удивление и казались до крайности парадоксальными, в частности все соотношения, обусловленные процессами рефлексии.

7. Все сказанное выше, и в частности основной тезис этой статьи — утверждение, что деятельность является системой и полиструктурой, означает, среди прочего, что наши успехи в анализе деятельности и в представлении результатов этого анализа в виде особого научного предмета — теории деятельности — зависит в первую очередь от успехов в разработке средств и методов системно-структурного анализа, или, если иметь в виду также и формы организации их, — от успехов развертывания общей системно-структурной методологии (ОССМ). Каждый шаг, углубляющий наше понимание онтологических и логических характеристик систем, будет тотчас же давать продвижение в понимании основных характеристик деятельности.

Не обсуждая сейчас основные идеи ОССМ, укажем лишь, считая это результатом огромной важности, на принцип четырехслойного категориального представления всякой системы в виде: 1) процесса или набора процессов, 2) структуры, 3) организованности материала, 4) морфологии, — эффективно применяемый сейчас в инженерно-психологическом анализе и проектировании систем «человек–машина».

Указывая на зависимость теории деятельности от успехов в разработке общей системно-структурной методологии, мы должны вместе с тем подчеркнуть и обратную зависимость.

Поскольку деятельность является системой, имен­но анализ и попытки теоретического воспроизведения деятельно­сти поставляют основные проблемы в задачи ОССМ и, одновремен­но, дают наиболее сложные и принципиальные примеры разнообраз­ных специфических процессов, структур и организованностей, а также материал — подчас удивительный и чуть ли ни фантастиче­ский — для конструирования и «выдумывания» новых отношений и связей. Таким образом, теория деятельности выступает в качест­ве «эмпирической» области, более всего стимулирующей развитие общей системно-структурной методологии.