(Материалы Второго Методологического конгресса (18-19.03.1995 г.))
Во-первых, я благодарю за честь открытия Конгресса моим докладом, предоставленную мне организаторами, хотя, конечно, понимаю, что «венец делу — конец»… но открытие тоже дело хорошее. Не смотря на то, что я объявил название моего доклада, я предлагаю уточнение смысла, который постараюсь передать. Я предлагаю Вам обсуждать «Знание в Культуре и Деятельности». Естественно, все, что я смогу — это сформулировать основные тезисы.
1. Для методологии проблема знания — это проблема построения эпистемологии в корпусе методологических дисциплин. Эта проблема для методологии была актуальной всегда. И первая крупная работа Московского Методологического кружка, а именно: работа Георгия Петровича «Структура строения атрибутивного знания» — была посвящена проблеме эпистемологии. Эта работа оставалась все время значимой, и каждый раз вся полемика, а скорее всего оппозиция ММК по отношению к традиционной науке всегда шла именно по линии представлений или, во всяком случае, подхода к представлениям теории знания. В докладах В.Дубровского по проблеме истинности, в работе В.Горохова по проблеме технического знания, в наших докладах на «вторниках», касающихся проблем психологического знания в традициях С.Рубинштейна, Л.Выготского, А.Леонтьева — везде обсуждались проблемы существования и функционирования знания. Каждый раз обсуждение шло в оппозиции инженерно-конструктивного подхода в методологии натурализму философии и традиционной науки. Борьба с натурализмом — это был основной смысл работы: зафиксировать не объективное, а субъективное, не ограниченно-предметное и натурфилософское, а деятельностное представление о предметах человеческой деятельности.
Дело в том, что знание в натурфилософии никогда не рассматривалось как средство деятельности, средство практики, хотя в идеологических формулировках везде звучали лозунги о науке, как реальной производительной силе общественного развития. Заголовки могли быть какими угодно, но представления оставались натурфилософскими, сенсуалистическими, согласно которым знание существовало как представление сознания, непосредственно данное, а значит, существующее в содержании образов памяти. Наиболее явно это было выражено в философии И.Гербарта: знание — это элементарная единица сознания, которая может складываться, делиться, связываться с другими представлениями по законам ассоциаций. Оно может и должно запоминаться в обучении. В свое время, на одном из семинаров эту ситуацию очень точно характеризовал Вадим Маркович Розин, показав, что фактически знание в том виде, каком представления о нем сформировались к середине XIX столетия — это знание учебных предметов. Каким знание фиксировалось в учебных предметах, таким же оно представало в культуре и деятельности.
2. Итак, задача построения эпистемологии в рамках методологии было связана с тем, что нужно было, развернуть такие знаковые, семантические представления, которые могли бы реализовать представление о знании, как средстве реальной человеческой, практической деятельности. Буквально, как в кинофильме «Таинственный остров», когда профессор, оказавшись в экстремальных условиях, и не имея спичек, вынимает окуляры из оправы очков, соединяет их, замазывает шов глиной, продевает соломинку, наполняет этот резервуар водой и получает лупу — зажигательное стекло. Все это он может сделать, так как владеет знаниями фундаментальных законов физики. Именно критика естественнонаучных представлений о знании позволила методологии впервые сформулировать существо проблемы эпистемологии, как особой дисциплины. Обсуждать проблемы знания необходимо в контексте фундаментального различения, представленного в первой базисной схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры.
Схема 1
Проблемы знания необходимо обсуждать в контексте онтологических различений процессов трансляции культуры и процессов «социальной механики», как их назвал Александр Зиновьев, или процессов «социальных» взаимодействий. Поэтому сделаем два утверждения, находящихся в диалектическом единстве, а значит, противоположных.
Во-первых, с точки зрения различений двух основных процессов, всякое знание есть знание фундаментальное. По отношению к знанию говорить слово «прикладное» оказывается бессмысленным. Однако (если иметь в виду обсуждение знания, существующего в Культуре) оно может быть истинным, ложным, достоверным или недостаточно верным, оно может быть абсолютным или относительным, но оно не может быть не фундаментальным. Всякое нефундаментальное знание — это просто обман. Знание должно быть основательным. Но только тогда, когда идет рассуждение о знании как о культурном тексте, тогда знание, если употреблять почти ведический термин, сокровенно. Его нужно понять, раскрыть, может быть, прожить, может быть, вчувствоваться в него, может быть, мистически его освоить. Но оно всегда фундаментально. Оно, с этой точки зрения, оказывается не предметом эпистемологии, а предметом герменевтики.
Нужно построить такие процедуры понимания и интерпретации текстов человеческой культуры, чтобы все содержание, которое в них уже заложено и существует в инобытии было раскрыто, распредмечено и снова стало основанием новой или той же самой, повторяющейся воспроизводящейся деятельности.
Во-вторых, всякое знание есть знание прикладное. Никакого фундаментального знания не существует, если его рассматривать в контексте социальной механики или социальных взаимодействиях, т.е. в Деятельности. Так представляемое знание становится прагматичным, позитивным, полезным или не полезным. Этим знанием, как элементом деятельности, нужно владеть. Нужно им пользоваться, уметь приложить к конкретной ситуации, уметь использовать его как средство достижения цели, средство организации конкретной практической деятельности. Конечно, знание никуда ни к чему не прикладывается, никаких определений из «Недоросля» Д.Фонвизина здесь не может быть. Однако языковая формулировка отражает особую функцию знаний.
3. Происходила достаточно понятная историческая аберрация, когда социальные, институциональные взаимоотношения переносились на предмет, в данном случае, предмет обсуждения проблем эпистемологии. Я имею в виду, с точки зрения методологии абсолютно ложную, невежественную и, главное, скрывающую существо действительных проблем чисто учрежденческую или ведомственную классификацию наук, которая у нас принята и постоянно повторяется. Даже вопрос о разделении бюджета науки оказывается связанным с этими определениями. Науки, а следовательно, знания различаются на: фундаментальные науки — это академические, живущие в институтах РАН, отраслевые науки — это те, которые финансируется соответствующими министерствами и «живут» в отраслевых НИИ, и есть прикладная наука — это вузовская наука. Это та, которая «прикладывается» к процессу образования или обучения. И борьба между ними идет чисто ведомственная. Например, удалось РАН получить 3% от всей доходной части бюджета — она их получает как фундаментальная наука. Не удалось вузам получить какую-то часть — они не получают. И поскольку это очень реально, очень конкретно, связано с реальной жизнью ученых, это занимает их более всего. Умы ученых заняты проблемами доказательства важности прикладного знания, или наоборот необходимости сохранить фундаментальные исследования — проблемами определения своего места под солнцем. Тратится огромное количество бумаги на то, чтобы обсуждать взаимоотношения прикладной и фундаментальной наук. Произнесены все доводы в пользу утверждения прикладной науки, как перерабатывающей фундаментальные знания и внедряющей их в практику. Надо сказать, что и ММК не избежал греха серьезного обсуждения структуры прикладной науки. Дело в том, что когда реализовывалась инженерная доктрина, когда мы начали разрабатывать проблемы организационно-управленческой деятельности, мы достаточно долго обсуждали проблему соотношения науки и практики — проблемы существования практического, «прикладного» знания. Именно тогда были сформулированы основные тезисы о прикладной науке, как объемлющей суперсистеме, которая включает в себя естественную науку и вырабатываемые ей естественнонаучные знания в качестве средств, обеспечивающих построение практической деятельности. Эти обсуждения очень много дали для развитии методологии, но не для эпистемологии, а для общей теории деятельности, для понимания структур организационно-управленческой деятельности, структур взаимоотношений элементов деятельности.
4. В общей теории деятельности в качестве основной онтологической схемы использовалась схема кооперации актов деятельности. Я утверждаю, что проблему прикладного или практического знания можно достаточно продуктивно обсуждать именно на структурах кооперации «актов» деятельности. Итак, схема акторной деятельности есть структура, связывающая в целом восемь элементов. Но мне важно сейчас выделить основные 4 элемента. К сожалению, я, готовясь к этому докладу, достаточно ясных текстов, где было бы это было зафиксировано, кроме моих собственных, не вычитал. Но могу со всей ответственностью утверждать, что мысль эта принадлежит исключительно Георгию Петровичу и огромное количество обсуждений проблемы способов деятельности, всегда был связан именно с тем, что он этот момент фиксировал. Я это подчеркиваю.
Схема 2
Итак, определение, даваемое способу деятельности Георгием Петровичем Щедровицким. Способ деятельности — это структура, организующая, связывающая как минимум взаимодействие четырех элементов: представление (обратите внимание!) о продукте деятельности или цели, представление о материале деятельности, представление о средствах деятельности и представление о процедурах деятельности, т.е. употребление этих средств с тем, чтобы получить конечный продукт, как результат этой деятельности. Я сейчас только отмечу следующий нюанс: обратите внимание — индивид с его интеллектуализированными способностями в определение способа деятельности не включался Георгием Петровичем. Во всяком случае в тех работах, о которых я слышал. Я еще раз повторяю, что не в акте деятельности, хотя схема использовалась «акт деятельности», а именно: в определении способа деятельности.
Если использовать эти схемы (вы знакомы со всеми этими работами): взять один акт, взять другой акт и начать строить, как это и было сделано, систему кооперации актов, то это примитивная математическая процедура или точнее игра в бирюльки. Зацепляешь один элемент из одного акта и перетягиваешь его в другой. И так можно строить любые композиции. Обратите внимание, что оказывается, когда это мы делаем в онтологическом, объективном натуралистическом залоге, то все нормально. Мы представляем себе естественные процессы кооперации деятельности. Это так называемая линейная кооперация. Продукт становится материалом другого акта, средством другой деятельности. Средства являются продуктом другой деятельности и т.д. Композиций огромное количество. Но, обратите внимание, что здесь происходит. Каждый раз элемент деятельности в отношении к другому факту деятельности имеет свою функцию — продукт стал материалом.
Но если я хочу это осуществить деятельностно, субъективно, если я хочу построить деятельность, то оказывается, что эту структуру способа, очень легко и просто описанную в объективной манере, я должен иметь у себя, то есть в моей субъективности. И тогда оказывается, что появляется вот этот, здесь существующий как совершенно равноправный, элемент, ничем не отличающийся от другого, н о существует он теперь в виде меня того, который хочет осуществить эту деятельность. И тогда, оказывается, я должен иметь способ этой деятельности, т.е. иметь представление о продукте, иметь представление о материале, иметь представление о средствах. Я должен их знать. «Иметь представление» — это означает, что каждый раз владеть ими в соответствии с их функцией в деятельности. И тогда оказывается, что знаний столько, сколько возможно соотношений в структуре деятельности.
Я напомню всю проблематику построения системного описания деятельности. Что значит «иметь представление»? Это значит, что я, оказывается, должен иметь процессуальное представление о том, что это за процесс, структурное представление о связи элементов, морфологическое представление и, наконец, я должен иметь материал. Каждый раз эти представления будут различными по содержанию. Но какому? Да, в общем-то, по всем: и по деятельностному содержанию — по функциям; и по морфологии они будут различны, и даже по той языковой форме, которая нужна и адекватна для того или другого элемента.
Вот это и оказывается основанием для того, что мы впервые получаем возможность описания или, во всяком случае, разделения описания знания, уже теперь как прикладного знания именно нам существующего в эмпирии реальной практической деятельности. И тогда мы начинаем строить, теперь уже в залоге или в контексте построения эпистемологического предмета, мы начинаем строить соответствующие средства описания существования этих элементов в различных соотношениях и в различных функциях. Вот что оказывается, на мой взгляд, предметом построения такой дисциплины в корпусе методологических дисциплин, как эпистемология.
И это мои четвертый тезис…
П.Г.ЩЕДРОВИЦКИЙ: Эпистемология или эпистемотехника?
— Эпистемология. Я достаточно хорошо их различаю. Вот сейчас я и буду приводить основания, потому что я считаю, что акценты здесь нужно очень точно расставлять.
Итак, я позволяю себе, не приводя исторического обоснования этого, хотя оно, как мне кажется, у меня есть, утверждать, что типология знания, которую предложил Георгий Петрович Щедровицкий, в основе своей как раз имела ту ситуацию необходимости разрешения проблемы деятельностного понимания существования различных предметов, буквально предметов: вещей, элементов.
Я в данном случае привожу всегда только один пример, достаточно яркий. Однажды Георгий Петрович при обсуждении проблемы натурализма и антинатурализма (и он много раз это говорил о Гегеле) вдруг сказал про Маркса: Маркс, оказывается, под предметом имел в виду обыкновенную вещь. Вот может оказаться так, что когда мы говорим о предмете, мы имеем в виду реальность, ограниченную в этом смысле вещь и данные слова совпадают (предмет=вещь).
Идея, которая выражалась в требовании инженерного, конструктивного подхода, предписания и представления о знании привела к известной всем типологии различения на три архетипа знания, а именно: рутинных, практико-механических и естественнонаучных. Именно эти виды, архетипы позволяли рассматривать каждый элемент деятельности, каждый морфологический элемент деятельности именно как существующий в такой функции. И тогда каждый конкретный способ возможно описывать буквально по структурной формуле взаимодействия. Я здесь этого не привожу, но Георгий Петрович сформулировал эти формулы; для каждого типа знаний существует соответствующая формула.
Таким образом, вывод, на мой взгляд, можно сделать следующий. Чтобы определить знание деятельности, нужно определить способ деятельности, нужно сказать и ответить на один очень простой вопрос, как осуществить эту деятельность. Т.е. для того, чтобы сделать или употребить какой-либо предмет в любой функции, нам нужно осуществить этот способ. Не только Георгий Петрович, не только методология об этом говорила, об этом говорили почти все философы, если только они принципиально, как Анри Крюссон не отрицали этого подхода и не стремились выработать другого подхода, как это делали все прагматики, т.е. нужно знать, как сделать, как осуществить деятельность, нужно владеть способом.
И, наконец, нужно иметь способность. (Это все через запятую). Нужно осуществить и иметь реальный предмет — интериоризированный или интернализированный, в зависимости от того, как понимать способ осуществления деятельности, — выработан ли он человечеством, существует ли он в культуре в том или ином виде, но он должен стать твоим.
Таким образом, вывод из четвертого тезиса может звучать как определение: прикладное знание существует, и существует только в форме конкретной практической человеческой способности.
5. Последний тезис. Используя типологию, предложенную Георгием Петровичем Щедровицким, я, в свою очередь, попытался разработать пространство или типологическую конструкцию, которая позволяла бы дифференцированно описывать, имея в виду интегральную целостность, различные формы существования знания, именно представленные как способы и в этом смысле — как способности.
Итак, это обычное картезианское пространство, представленное как пространство типологическое: т.е. каждая образующая представляет собой шкалу, а соответственно, в каждой шкале можно определить точку и построить местоположение результирующей (т.е. место положение чего-то).
Схема 3
Если в качестве образующих взять типы знания (практико-методическая, научно-исследовательская или инженерно-перспективная), то представляя эти образующие в шкалах развития или в этапах развития способов этих деятельностей (имеется в виду знание, как продукт деятельности) можно получить в результате этот продукт, этот тип знаний.
Образующие являются развитием способов того или иного типа деятельности.
По оси или по образующей практики: манипулирование, регулирование, управление, образование.
По оси исследовательской деятельности: наблюдение, эксперимент, формирующий эксперимент и квалификационный анализ или психоанализ в варианте Зигмунда Фрейда, или в моем варианте.
По оси прототипного проектирования — инженерно-конструктивное, морфологическое, тотальное проектирование и непрерывное программирование, например, в варианте инженерно-психологического программирования и проектирования В.Дубровского.
Оказывается, что достаточно точно выделить в структуре способа деятельности конкретные морфологические характеристики реализации этого способа, как актуального распредмечивания, в этом смысле реализуемой способности, и можно построить действительное положение этого знания. Потому что в конкретности существует только то, что есть в пространстве, но в определенном соотнесении тех или иных характеристик.
Это аналитическое пространство позволяет конструктивно в модальности осуществить то, что называется квалификацией, определить место всякого «ученого», деятеля иначе, и определить его отношение уже теперь, с одной стороны, ко всем элементам (и в этом смысле описать его представление о действительности, т.е. описать его знание), а с другой стороны, начать решать уже проблемы, т.е. получить средства для разрешения проблем и перехода к герменевтике. Т.е. теперь возможно определить его отношение и к культуре, а именно: ответить на один очень серьезный вопрос — культурен этот деятель или, наоборот, вовсе нет, или малоразвит, или достаточно развит, — найти место в пространстве человеческого взаимодействия с точки зрения того, какую способность, какой исторический вывод в ней культурно зафиксированы и какой способ он реализует.
Это и будет ответом на вопрос о построении действительной, реальной дисциплины, которая называется эпистемология, именно в контексте представления того, что было задано в названии этого конгресса, в прикладном знании.