Изучение и конституирование мышления в рамках гуманитарной парадигмы (IV методологическая программа)

Главная / Публикации / Изучение и конституирование мышления в рамках гуманитарной парадигмы (IV методологическая программа)

Изучение и конституирование мышления в рамках гуманитарной парадигмы (IV методологическая программа)

 

К читателю!

Решившись публиковать статью В.М.Розина, методолога и философа, участника семинаров «героического периода» ММК, ученика и сотрудника (соавтора) Г.П.Щедровицкого, редакция рассчитывает на обсуждение соображений В.М.Розина о прошлом и будущем методологии в следующем (может быть, последнем) номере журнала.

Колебания относительно публикации статьи были вызваны не тем, что редакция не разделяет ни точки зрения автора, ни способов аргументации, а тем, что автор, скорее всего бессознательно, использует хорошо известный прием — т.н. «двадцать пятый кадр»: наряду с суждениями, предъявляемыми с открытым забралом, автор использует словосочетания двойной модальной отнесенности, создавая «закадровые» коннотации, неявный подтекстовый смысл, что в принципе не характерно для текстопорождения методологического типа.

Статья публикуется в авторской редакции.

 

 

На первых чтениях, посвященных памяти Г.П.Щедровицкого, я уже обращал внимание на своеобразный парадокс, продемонстрированный создателем ММК. В своем по сути последнем интервью Г.П. утверждал, что он — всего лишь слуга мышления, субстрат, через которое мышление себя реализует и развивается, что он ощущает мышление не как собственную способность, а как платоновкого наездника, крепко усевшегося на Щедровицкого-человека и управляющего им. И в этом, настаивал Г.П., как раз и заключается счастье мыслителя, а не в какой-то там самореализации личности, которая, возможно, не более, чем фантом нашего сознания. Чтобы не быть голословным и, одновременно, быть точным, еще раз процитирую эти удивительные высказывания создателя ММК.

«Со всех сторон я слышу: человек!.. личность!.. Вранье все это: я — сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением, я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли. И ничего больше… Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга своего мышления, а дальше есть действия мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В какой-то момент — мне было тогда лет двадцать — я ощутил удивительное превращение, случившееся со мной: понял, что на меня село мышление и что это есть моя ценность и моя, как человека суть» [11, с.9].

Итак, мыслит, действует и общается не Г.П., а его и другие мышления. Сам же Щедровицкий — только «гипостаза и материализация, организм мысли».

Но, с другой стороны, и это я старался показать на «Чтениях» (уверен, что для тех, кто лично знал Г.П., эта мысль очевидна), создатель ММК был яркой личностью, причем именно она предопределила многие особенности мышления не только самого Щедровицкого, но и его коллег в «героический период» деятельности ММК (60-е, начало 70-х гг.). Мне также достаточно очевидно, что общалось и мыслило не какое-то там севшее на Г.П. мышление, а мы вместе и по отдельности: Юра Щедровицкий, Никита Алексеев, Володя Костеловский, Вася Ладенко, Володя Лефевр, Борис Сазонов, Олег Генисаретский, Алина Москаева, Вадим Розин.

Одновременно не могу не признать, что я понимаю, чувствую, о чем так парадоксально и вызывающе пишет Г.П. Да, действительно, я и сам иногда ловлю себя на мысли (или, может быть, ощущении), что мыслю не я, а кто-то другой, даже не человек, а нечто космическое, надиндивидуальное. Однако значительно чаще, конечно, я переживаю яркие ощущения реализации собственной личности, собственного мышления. Но ощущения есть ощущения, и было бы странным не только приписывать переживаниям, пусть даже и столь необычным, реальность, но и персонифицировать их наподобии того, как это делает в «Розе Мира» Д.Андреев не только с собственными ощущениями, но и мыслями (идеями). Лучше оставим оба эти утверждения (мыслит личность, и только она — и другое: с помощью личности мыслит некое надиндивидуальное мышление) как мыслительную антиномию, для нас важную, которая косвенно, на самом деле, указывает на определенную реальность.

Парадокс, о котором я здесь пишу, на мой взгляд, тесно связан с программными установками, которые культивировались в ММК в его героический период и позднее (70-80-е гг.). Как известно, эти установки были отрефлексированы в трех методологических программах (МП): построения «содержательно-генетической логики», «теории деятельности» и «разработки мыследеятельности». Но вот что интересно: в первой МП, целью которой, как заявлялось неоднократно, было изучение мышления (а построение логики рассматривалось в качестве прикладного момента этой теории), мышление как объект изучение исчезло и все попытки Г.П. (вплоть до его смерти) вернуться к изучению мышления оставались тщетны.

Таким образом, можно сформулировать второй парадокс: объявив мышление основным объектом изучения и реально начав его исследовать, методологи соскользнули к изучению других объектов — знаков, деятельности, мыследеятельности (МД). Спрашивается почему? Здесь, вероятно, не обойтись без более подробного анализа самих МП.

 

 

Три методологические программы исследования

 

В 50-е гг. группа молодых талантливых философов (А.Зиновьев, М.Мамардашвили, Б.Грушин) в попытке прорваться свозь застилавший сознание идеологический марксистский туман обратились непосредственно к изучению мышления К.Маркса. «Мы были людьми, лишенными информации, источников, лишенными связей и приемственности культуры, тока мирового, лишенными возможностью пользоваться преимуществами кооперации, когда ты пользуешься тем, что делают другие, когда дополнительный эффект совместимости, кооперированности дан концентрировано, в доступном тебе месте и мгновенно может быть распросмтранен на любые множества людей, открытых для мысли. Этого всего нет, понимаете? И для нас логическая сторона «Капитала» — если обратить на нее внимание, а мы обратили — была просто материалом мысли, который нам дан как образец интеллектуальной работы. Это не марксизм, это текст личной мысли Маркса, текст мыслителя по имени Маркс… я лично прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса» [4, с.48-49].

От философского мышления Маркса современные «отцы» методологии перешли затем к анализу научного мышления, имея целью не только понять его, но также выработать логические представления и императивы для реформации всего современного мышления. При этом, если Зиновьев представлял исследование мышления как сложный диалектический процесс восхождения от абстрактного к конкретному, стремился понять мысль Маркса как его попытку воссоздать в знании сложное органическое целое, не упуская ни одной из его сторон, то группа последоватей Зиновьева во главе с Щедровицким — после того, как он идейно разошелся со своим учителем,— пошла по другому пути. Вероятно, отношение к мышлению Г.П. предопределили его первое естественнонаучное образование и общий дух эпохи. Идея историзма сохраняется, но изучение мышления теперь понимается в значительной мере как исследование по образцу естественной науки. Формулируются тезисы, что логика — это эмпирическая наука, что мышление  — это процесс и мыслительная деятельность, которые подлежат моделированию и теоретическому описанию. Вокруг Г.П. в этот период объединяются исследователи (И.Ладенко, Н.Алексеев, В.Костеловский и др.) с близкими естественнонаучными установками. Тем не менее, речь все же шла о логике, а не о построении естественной науки. Собственно логическая и философская установки отлились в идеи истрического анализа мышления, в требование рефлексии собственного мышления и логического контроля тех исследований, которые в этот период ведутся в ММК.

В первой МП были зафиксированы как эти идеи, так и первые результаты их реализации (схема двухплоскостного строения знания, представление мыслительного процесса в виде «атомов» мышления — конечного набора операций мышления, сведение операций к схемам замещения и т.п. [10].

Если сравнить этот результат с исходным замыслом А.Зиновьева, то налицо разительное отличие: мышление было представлено не как сложное органическое целое, стороны и аспекты которого постепенно раскрываются в исследовании при восхождении от абстрактного к конкретному, а в виде естественнонаучной онтологии. Мышление разбивалось на процессы, процессы — на операции, каждая операция изображалась с помощью замкнутой структурной схемы, напоминающей по форме химическую, а исторический процесс развития мышления сводился к набору структурных ситуаций (разрыв в деятельности, изобретение знаковых средств, позволяющих преодолеть этот разрыв, образование на основе знаковых средств новых знаний и операций мышления). Все это, действительно, позволяло вести эмпирической исследование мышления, но мышления взятого лишь со стороны объективированных знаковых средств, его продуктов (знаний, предметов, теорий), детерминант мышления (проблем и задач), процедур разного рода (сопоставления, замещения и др.). По сути, анализировалось не мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественнонаучным подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; эта проекция, как известно, получила название «мыслительной деятельности».

Обратим внимание на две особености работы того периода. Выступая против формальной логики, Г.Щедровицкий, Н.Алексеев, И.Ладенко видели преимущество и даже пафос содержательно-генетической логики, с одной стороны, в деятельностной ее трактовке, позволяющей по-новому анализировать форму и содержание знания (они сводились к объектам и операциям), с другой — в семиотической трактовке мышления. В соответствии с последней мышление понималось как деятельность со знаками, позволяющая схватывать результаты сопоставления объектов знания с эталонами (т.е. содержание) в определенной форме (знаковой) и затем действовать с этой формой уже как с целостным самостоятельным объектом. Другими словами, деятельностная и семиотическая трактовки мышления фактически были исходными, но до поры до времени рассматривались как способы описания мышления, а не основная изучаемая реальность.

Анализ ранних работ Щедровицкого показывает, что семиотическая трактовка мышления во многом сложилась под влиянием идей Л.Выготского. В статье «<<Языковое мышление>> и его анализ» (1957) Г.П., с одной стороны, критикует Выготского, с другой — заимствует (естественно, видиозменяя) его представление о мышлении. Но сначала, как понимает мышление Л.Выготский.

С одной стороны, возможно под влиянием работ В.Штерна, он сводит мышление к значению слов, понятиям и обобщениям. Вот одно характерное рассуждение Выготского, который цитирует В.Штерна, описывающего «величайшее открытие» ребенком около двух лет наличие у каждой вещи своего имени: «Только что описанный процесс,— говорит Штерн,— можно уже вне всяких сомнений определить как мыслительную деятельность ребенка в собственном смысле слова; понимание отношения между знаком и значением, которое появляется здесь у ребенка, есть нечто принципиально иное, чем простое пользование представлениями и их ассоциациями, а требование, чтобы каждому предмету какого бы то ни было рода принадлежало свое название, можно считать, действительно первым понятием ребенка» [3, с.93].

С другой стороны, Выготский связывает мышление с решением задач, рассуждениями, использованием системы понятий и другими достаточно сложными мыслительными действиями, предполагающими, как отмечает Выготский, произвольность и осознанность. Здесь две проблемы. Первая: как связаны между собой эти два понимания мышления, помимо того, что и то и другое (по Выготскому) предполагает обобщение. Вторая: почему все же Выготский решил, что появление у слов значений — это уже мышление и образование понятий? Тем более, что сам он показывает, что мышление в первом понимании представляет собой «комплекс» (комплексное мышление), причем комплексы существенно отличаются от мышления в понятиях, характерного для второго понимания.

Одно объяснение предположить легко. Сведение мышления к речи и, затем, к значениям слов позволило Выготскому, во-первых, реализовать в отношении мышления естественнонаучный подход и биологическое понимание развития, и, во-вторых, утверждать, что оно формируется у детей чуть ли не с двухлетнего возраста. «Принципиальное значение такой постановки вопроса для всех генетических проблем мышления и речи совершенно неизмеримо. Оно заключается прежде всего в том, что только с этим допущением становится впервые возможным каузально-генетический анализ мышления и речи» [3, с.19]. Однако судя по всему, сам Выготский постоянно колеблется: с одной стороны, называет комплексы мышлением, с другой — показывает, что комплексы больше напоминают сновидения, произведения искусства, все, что угодно, только не мышление. Например: «Если мы возьмем формы человеческого мышления, проявляющиеся в сновидении, то обнаружим там этот древний примитивный механизм комплексного мышления, наглядного слияния и передвижения образов» [3, с.168]. Обратим внимание на парадоксальное выражение: «формы человеческого мышления, проявляющиеся в сновидении» — в сновидении, где, как известно, вообще не действует контроль сознания и нет никакого мышления. А страницей выше Выготский пишет, что комплекс — это не понятие, а скорее «картина», «умственный рисунок понятия», «маленькое повествование о нем», «художественное произведение» [3, с.167].

Близкие, по существу, трактовки мышления мы находим в ранних работах Г.П. и других представителей ММК. Так, мышление, с одной стороны, это знаковое многоплоскостное замещение, возникающее на самой ранней стадии развития ребенка [10], с другой — оно суть решения задач и проблем, понятийный способ работы и т.п. «Итак, приступая к исследованию мышления, мы должны начать с непосредственно созерцаемого, с языка,— со слова… знак языка имеет значение и поэтому он отражает или выражает. Это значение входит в состав слова, является <<моментом>> его структуры, таким же инградиентом, как сам знак» [9, с.459]. Ближе к концу статьи Г.П. отмечает, что «мышление представляет собой особую деятельность (с образами природы), отличную от деятельности чувственного отражения. А это в свою очередь, значит, что знаки языка, выражающие понятия, относятся к своему особому объективному содержанию особым образом, т.е. имеют особое специфически мысленное, понятийное значение» [9, с.463].

Забегая вперед, скажу, что мышление не может быть сведено к значениям слов и понятий, что как в фило-, так и в онтогенетическом плане мышление — довольно позднее образование. Современные исследования в методологии и науковедении показывают, что в историческом плане оно сформировалось не ранее античной культуры [6], а в онтогенезе не ранее подросткового периода. Предпосылки мышления — такие сложные образования, как формирование личности (мышление в одном из своих планов есть реализация личности); изобретение рассуждений (и речевых и на моделях); подчинение рассуждений правилам логики, виды и формы которой могут быть весьма различны; отнесение знаний, полученных в рассуждениях, к особым объектным конструкциям — онтологии (по отношению к реальным объектам она выступает как «язык описания», по отношению к правилам логики — как их смысловое обоснование); наконец, предполагает мышление и формирование специфических форм сознания и осмысления (собственно мыслительных). В мышлении личность, с одной стороны, реализует себя с помощью рассуждений, получая при этом знания, с другой — подчиняется требованиям мышления как социального института. Последнее означает, что, рассуждая, мыслящий индивид обязан следовать правилам логики, осуществлять все основные процедуры мышления (т.е. решать задачи, строить понятия и теории, обосновывать свои знания и т.д.) строго в соответствии с реальностью мышления [6]. Понятно, что столь сложная действительность не могла сформироваться сразу. Когда же мышление сформировалось и его стали изучать, то с точки зрение сложившегося мышления предшествующие формы сознания и способы получения знаний (в архаической культуре и культуре древних царств) ретроспективно стали рассматриваться как незрелые, неразвитые формы мышления — архаическое, мифологическое, примитивное и т.д. Современные исследования восстанавливают в этом вопросе истину, показывая, что эти формы сознания и способы получения знаний не есть мышление.

Второе обстоятельство, определившее формирование первой МП, связано с интимной логикой работы самих методологов. Как я старался показать на первых «Чтениях», при создании схем и понятий содержательно-генетической логики методологи субъективно руководствовались поиском истины и желанием понять природу мышления, однако объективно (как это сегодня видится в схеме двойного знания) решающее значение имели, с одной стороны, способы организации коллективной работы — жесткая критика, рефлексия, обсуждения, совместное решение определенных задач и т.п., с другой — возможность реализовать основные ценностные и методологические установки самих методологов (естественнонаучный, деятельностный, семиотический, исторический и др. подходы). Не должны ли мы, следовательно, утверждать, что характер мышления методологов был обусловлен  не только естественнонаучными и логическими установками, но и ценностями и особенностями того уникального сообщества («союза» преданных идее людей), который в тот период сложился?

Следующий этап исследования, закономерно с точки зрения естественнонаучного подхода вытекающий из предыдущего,— анализ факторов и механизма, определяющих развитие мышления и знаний. Поскольку естественнонаучный подход ориентирован на практику инженерного типа, где и должны использоваться естественнонаучные знания, исследователь стремится описать в теории не только основные процессы, объясняющие поведение интересующего его объекта, но и выявить и проанализировать условия (факторы, механизмы), определяющие (детерминирующие) эти процессы. Такие условия содержат как другие процессы изучаемого явления, влияющие на основные процессы, так и компоненты, на которые исследователь может воздействовать практически (например, техническим путем). Но для методологов ММК в качестве практики выступала не буквально инженерная, а частно-методологическая и социотехническая, включающая в себя нормирование мышления и организацию деятельности специалистов-предметников (ученых, проектировщиков, педагогов, инженеров, менеджеров и т.д.).

Последний момент исключительно важен. В начале 60-х гг. методологи пришли в научно-исследовательские и проектные институты, где и пытались нормировать и организовывать мышление ученых, инженеров и проектировщиков. При этом действовал еще один фактор: представления о мышлении, полученные в ходе исследованиия его генезиса (прежде всего на материале математики и естественных наук) постоянно переносились на мышление самих методологов, а также ученых, инженеров и проектировщиков (и наоборот). В то же время понималось различие всех этих трех типов мышления (исторического, методологического и предметно-дисциплинарного). В качестве третьего фактора можно указать на поиск органических основ развивающегося мышления, под которыми понимались механизмы и структуры, обеспечивающие подобное развитие мышление и знаний.

Поскольку нормирование и организация мышления других специалистов рассматривались в тот период как главное звено работы, как деятельность, приводящая к развитию предметного мышления, суть мышления стали видеть именно в деятельности. Постепенно она стала пониматься как особая реальность, позволяющая развивать предметное мышление (в науке, инженерии, проектировании) и законно переносить знания, полученные при изучении одних типов мышления, на другие. Теоретико-деятельностные представления о «пятичленке» (структуре, содержащей блоки «задача», «объект», «процедура», «средства», «продукт»), о кооперации деятельности и позициях в ней (например, кооперации «практика», «методиста», «ученого», «методолога»), блок-схемное представление «машины науки», схемы воспроизводства деятельности и др. [5] позволили не только объяснить, почему происходило развитие тех или иных процессов мышления и появление в связи с этим новых типов знаний, но также использовать все эти схемы и представления в качестве норм и оргсхем по отношению к другим специалистам. Предписывающий и нормативный статус таких схем и представлений объяснялся и оправдывался, с одной стороны, тем, что они описывают деятельность и мышление специалистов (ученых, проектировщиков, педагогов, инженеров и т.д.), с другой — наличием в методологии проектной установки (в этот период участники кружка осознавали свое занятие уже не как построение логики, а как методологическую деятельность). Считалось, что методологи не только научно описывают деятельность других специалистов (и свою в том числе), но и проектируют ее, внося в схемы деятельности связи, отношения и характеристики, необходимые для ее более эффективной организации и развития.

А мышление? Сначала считалось, что анализ деятельности и есть реализация установки на исследование мышления как деятельности. Затем была поставлена специальная задача: описать его в рамках деятельностной онтологии; при этом Г.П. предложил использовать идеи системно-структурного подхода, синтагматики и парадигматики, а также сферы деятельности [13, с.479]. Но эта задача так и не была решена.

Все указанные особенности второго этапа развития ММК были изложены в ряде работ, которые сегодня можно рассматривать как вторую МП — программу построения теории деятельности. При этом, как показал дальнейший ход событий, ее удалось довольно быстро реализовать: в течении нескольких лет было построено столько схем и изображений деятельности, что их с лихвой хватало на описание любых эмпирических случаев. В результате Г.П. пришел к выводу, что теория деятельности построена (я уже не раз вспоминал, как в конце 60-х он сказал мне: «Главное уже сделано, основная задача теперь — распространение теории деятельности и методологии на все другие области мышления и дисциплины»). Но этот финал можно понять иначе: исследование и мышления и деятельности прекратились, построенные схемы и представления были объявлены онтологией, реальность истолкована как деятельность, а методологическая работа свелась к построению на основе этих схем и представлений нормативных и организационных предписаний для себя и других специалистов. Если же описываемый материал все же сопротивлялся, схемы теории деятельности достраивались и уточнялись. Но вся эта работа шла в рамках закрепленной онтологии и убеждения, что ничего кроме деятельности не существует.

И все же Г.П. удалось сделать еще один важный шаг — сформировать особый класс деловых игр —ОД-игры, которые рассматривались как полноценная методологическая практика, поскольку в ней методологи получали в свое распоряжение (во власть), правда, только на период игры, специалистов-предметников и могли им предписывать, как мыслить и действовать. Новая реальность вроде бы целиком лежала в рамках деятельностной онтологии и методологического социального действия. В свое время на методологическом конгрессе в Киеве Г.П. сформулировал и соответствующее понимание методологии, против чего я тогда резко возражал.

Подобное понимание методологии, на мой взгляд, объясняет также полемику С.Попова против теоретической установки в методологии. Как я уже отмечал, теоретическая установка в методологии действительно являлась центральной (вспомним соответствующие теории: мышления, деятельности, семиотику, понимаемую как теория и т.д.). Пока методологам нужно было организовывать на основе методологических схем собственное мышление и деятельность или мышление сочувствующих методологии предметников-специалистов, все более или менее получалось (хотя проблемы все равно оставались). Но переход в ОД-игры, к организации и нормированию мышления других специалистов или попытки организовать с помощью ОДИ социальные процессы — все это обозначило предел так понимаемой методологии. Однако С.Попов (как видно из его последних статей) оценивает ситуацию иначе: он полагает, что надо идти дальше — к социальной инженерии. Контртезис может звучать так: не дело методологии заниматься социальной инженерией, но помочь социальным инженерам в плане мышления необходимо. Еще в Киеве я предсказывал, хотя и не люблю этим заниматься, что понимание методологии как социотехники (социальной инженерии) до добра ее не доведет. Методология, на мой взгляд,— это особая культура мышления, его точка роста, точка роста любой, в принципе сферы мышления и деятельности (не исключая и социальную инженерию), но все же именно форма мышления, а не практики. Хотя, согласен, есть такие точки роста, когда практика и мышление как бы сливаются в одно целое. Таковы эзотерическая, художественная, в некоторых случаях игровая и методологическая практики.

Но продолжим рассмотрение условий формирования третьей МП.

Успехи игр вскоре сменились проблемами. Одна из них определялась самой природой игры. Хотя организаторы-методологи сценировали их, стараясь по ходу игры управлять игровой стихией (навязывая участникам методологические схемы, логику мышления, общую организацию), им все равно приходилось менять заранее сценированное поведение, вступать в диалог с участниками, частично поступаться собственными принципами. К тому же ряд ведущих методологов отказался следовать общим методологическим нормам и сценариям игр (их, замечу, вначале задавал или утверждал сам учитель — Г.П.). Они стали создавать и предъявлять как не менее эффективные и обоснованные свои собственные методологические нормы и сценарии ОД-игры. Причем на сей раз конфликт разрешился не традиционно: не путем путем вытеснения нарушителя в «другую комнату», т.е. отрицания любого способа мышления, отличающегося от закрепленного и охраняемого учителем. Было признано право участников ОД-игр и семинаров на свою точку зрения, которая затем, однако, должна была вводится в общее поле коммуникации и там совместно прорабатываться. Примерно в таком контексте и возникло понятие «мысли-коммуникации», потянувшее за собой необходимость очередного пересмотра методологической реальности.

В концепции МД, сформулированной Г.П. в начале 8О-х, мышление понималось как подсистема в схеме МД, включающей в себя «пояса» коллективно-группового мыследействия, мысли-коммуникации и чистого мышления [12, с.130-132]. Почему новая реальность была названа МД? Вероятно потому, что в ОД-играх, с одной стороны, решались познавательные задачи, т.е. осуществлялось мышление, с другой — происходило программирование и организация мышления всех участников игры, что по традиции понималось как деятельность. Тем самым был сделан важный шаг: задана новая рамка для изучения мышления и указан его контекст. Стало понятным, что оно не может быть сведено к алфавиту процедур и операций мышления, что это более сложное образование. Хотя мышление задавалось как подсистема МД, Г.П. признавал за ним определенную автономность, самостоятельность. В отличие от других поясов МД, пояс чистого мышления «имеет свои строгие правила образования и преобразования единиц выражения и законы, причем достаточно монизированные; это все то, что Аристотель называл словом «логос» [12, с.133].

Однако, что же такое мышление не как аристотелевский логос, а как аспект методологической реальности? Ясного ответа на этот вопрос Г.П. не дал. Не заметил он также, что понятие мысли-коммуникации противоречит естественнонаучной установке и деятельностной онтологии, что, по существу, это понятие из другой парадигмы — гуманитарной, если только, конечно, коммуникацию не понимать так, как ее трактуют в лингвистике и соссюровской семиотике. Если же коммуникацию понимать скорее по М.Бахтину — как форму диалога и общения, в которых разные позиции и точки зрения коммуницирующих выражаются и обосновываются (и именно за счет этого и складывается общее поле коммуникации, становится возможным понимание и даже согласованное действие), то в этом случае представление о мысли-деятельности противоречит естественнонаучному и деятельностному подходам.

Подведем итог. Исчезновение мышления как объекта изучения было обусловлено по меньшей мере двумя дополнительными обстоятельствами. С одной стороны, оно описывалось в естественнонаучной онтологии (анализ процессов функционирования и развития, выявление причин и механизмов), с другой — бралось только со стороны своих объективных условий (семиотических и деятельностных). Семиотическая, деятельностная и, частично, МД трактовки мышления — это последовательное развитие идей, сформулированных в первой МП. Только в 3-й программе было введено понятие мысли-коммуникации, частично противоречащее этим идеям. Но до конца знания методологии понимались как особого рода теории, а область применения этих знаний — как инженерная (социотехническая, управленчески-организационная). В одной из последних работ, относящихся к 1991 году, Г.П. пишет: «Альтернативным решением проблемы, на мой взгляд, является развитие методологического мышления как универсальной формы мышления, организованной в самостоятельную сферу МД и рефлесивно (в том числе исследовательски) охватывающей все другие формы и типы мышления. Развитая таким образом методология будет включать образцы всех форм, способов и стилей мышления — методические, конструктивно-технические, научные, организационно-управленческие, исторические и т.д.; она будет свободно использовать знания всех типов и видов, но базироваться в первую очередь на специальном комплексе методологических дисциплин — теории МД, теории мышления, теории деятельности, семиотике, теории знаний, теории коммуникаций и взаимопонимания» [14, с.152-153].

 

 

Принципы гуманитарного подхода

 

Для меня остается неизменной ценность методологии и задача изучения мышления. Методологию я понимаю, во-первых, как культуру мышления, что предполагает рефлексию, понятийное мышление, коллективные формы работы, ориентацию на живые проблемы культуры, во-вторых, как специализированную работу над мышлением, включающую критику его сложившихся форм, анализ затруднений, проблем и противоречий, возникающих в мышлении (и предметном и методологическом), выработку путей и средств, помогающих эти затруднения преодолеть. Значение методологии и методологических форм работы, по моим наблюдениям, постоянно возрастает и, думаю, будет возрастать. Но нужно избавиться от иллюзий, что продвинутая методология вытеснит философию и современные науки.

Именно для выполнения своего назначения, как одно из главных условий перечисленных функций, методология ставит мышление в центр своего изучения и конституирования. В естественнонаучном подходе изучение направлено на создание моделей и теорий, позволяющих в конечном счете сделать природные процессы (в данном случае, мыслительные) объектом деятельности технического или инженерного типа. Это означает, что на основе теоретических знаний естественных наук человек может описывать и рассчитывать интересующие его природные процессы и создавать такие условия, в которых эти процессы ведут себя строго в соответствии с данными описаниями и расчетами. Анализ процессов функционирования, описание причин и механизмов природных явлений — одно из необходимых условий подобного подхода. Именно так и предполагалось изучать мышление в первой и второй МП.

Например, утверждалось, что причина изобретения знаковых средств — «ситуации разрыва». Их преодоление, мыслимое по функциональной логике, и ведет к формированию знаковых средств. Правда, последующий анализ показал, что здесь все не так просто. Многое зависило от того, в какой степени и как осознаны затруднения и проблемы. Другой вариант развития событий: наличие затруднений (разрывов в деятельности) может в культуре восприниматься как норма, и тогда никто не спешит ничего менять или изобретать. Третий вариант: ситуации разрыва преодолеваются лишь тогда, когда для этого созревают условия, например, создаются новые средства.

В этом смысле, кажется, все происходит наоборот: не ситуации разрыва есть причина появления новых знаковых средств, а их изобретение и формирование делает возможным осознать разрыв (затруднение, проблему, противоречие) и затем преодолеть его. Простой пример [6]. Изобретение чисел, чертежей и способов (алгоритмов) восстановления на их основе границ земледельческих полей, смываемых каждый год разливами рек, позволило жрецам и писцам древнего мира осознать, что существует стандартная задача восстановления равных по величине (площади) полей. До этих изобретений сотни, если не пару тысяч лет ежегодное разрушение выложенных из камней межевых границ осознавалось как гнев богов и наказание людям, т.е. как явление, которому нельзя противостоять.

Можно добавить и еще одно соображение методического характера. Так и не удалось создать классификацию ситуаций разрыва (а эта задача ставилась Г.П.) и описать их основные типы. И вот почему. Ситуации разрыва выделялись не по объекту, а реконструировались, исходя из уже известного, зафиксированного в текстах, состояния развития. Например, требовалось объяснить, как возникли, зафиксированные в глиняных книгах и папирусах планы полей и вычисления, позволяющие эти поля восстанавливать. Фактически закрепляется только конец развития, зафиксированный в исторических текстах, исходная «точка развития» и переход от нее к последующей точке (точкам) неизвестны, их можно, соблюдая определенную логику, реконструировать как угодно.

В ответ на эту ретроспективную критику методологи «героического периода» могли бы возразить, что для них ситуации разрыва — это не отдельные эмпирические случаи, а идеальный объект (причина развития знаковых средств), причем идеальный объект в онтологии развития мышления (развития, напомню, понимаемого естественнонаучно). А если эмпирический материал не подтверждает этой теории, то для него же, как сказал бы Г.П., хуже: нужно исхитриться и показать, что теория работает. Это я и старался делать все 60-е годы.

Тем не менее, сегодня все говорит за то, чтобы сделать очередной шаг, перейдя к другой парадигме познания мышления. Как я уже отмечал, одним из ориентиров будет служить антиномия — мышление предполагает действие и реализацию личности, и в то же время оно деиндивидуально, использует мыслящую личность как свой субстрат; в этом втором понимании мышление выступает скорее как семиотический процесс и деятельность.

Гуманитарный подход (парадигма) задает иное, нежели естественнонаучное, понимание назначения знания и теории. Гуманитарное знание (теория) используется не для описания объекта (мышления) как элемента технического действия, а для других целей. В частности, в данном случае, двух.

Первая цель и рамка подхода — конституирование реальности как условия понимания и общения. Мышление для меня — не только объект изучения (и уж точно не объект технического действия), а реальность особого рода, позволяющая мне рассказать, как я понимаю мышление, и выслушать других (Платона, Аристотеля, своих современников) по поводу их представлений о мышлении. Эту реальность я предлагаю всем потенциальным и актуальным участникам мыслительной коммуникации, заинтересованным в познании мышления; эта коммуникация должна быть построена так, чтобы мы все свободно могли высказаться о мышлении. Еще в конце 20-х гг. М.Бахтин писал: «Но чужие сознания (как и мышления — В.Р.) нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи,— с ними можно только диалогически общаться. Думать о них, значит говорить с ними, иначе они тот час же поворачиваются к нам своей объектной стороной: они замолкают, закрываются и застывают в завершенные объектные образы» [2, с.116].

Означает ли сказанное невозможность согласованных действий и влияния на мышление? Разумеется, нет. Но в данном случае предварительное условие этих действий и влияния — это гуманитарное понимание и общение (диалог).

Мои наблюдения и размышления показывают (здесь я перехожу к характеристике второй цели использования гуманитарного знания), что сегодня для методолога важны и актуальны три основные плана влияния на мышление. Традиционно он отвечает за интеллектуальную (мыслительную) культуру, а также обеспечение предметно-дисциплинарного мышления в аспекте его развития (анализ проблем и затруднений и поиски путей их разрешения). Не менее важно влияние методолога на всех участников современной мыслительной коммуникации (она только складывается) в плане ее обустройства, например, формулирования правил «мыслительной игры», принципов общения участников мыслительного процесса, способов разрешения конфликтов и т.п.). Наконец, методолог может способствовать современным тенденциям развития мышления, работая в областях гуманитарного научного познания, решения глобальных планетарных проблем, социально-политического исследования и программирования. Здесь может возникнуть вопрос: совместимы ли обе эти цели (организации коммуникации по поводу мышления и воздействия на него)? Думаю, что да, во всяком случае, мне хотелось бы именно так конституировать мышление.

Если для естественнонаучного подхода характерна единая точка зрения на природу мышления и возможность использования теоретических знаний, то гуманитарий, как в свое время писал В.Дильтей, обнаруживает в своем объекте изучения (в данном случае, мышлении) «нечто такое, что есть в самом познающем субъекте». Другими словами, для него природа мышления и понимание характера использования знаний соотносимы с его собственной личностью, идеями, методологией или, как писал М.Вебер, с его ценностями. Следовательно, допускается много разных подходов в изучении: не только точка зрения и активность познаваемого мышления (очевидно, в лице его творцов или тех, кто осуществляет мышление), но и активность и позиция познающего, а так как познающие субъекты различны, то не совпадают, соответственно, и их позиции. А это влечет за собой разные варианты гуманитарного знания и теорий, объясняющих «один и тот же эмпирический материал и факты».

Также важно для гуманитарного познания различение двух планов познания: истолкования (интерпретаций) текстов и построения объяснений и теорий. В естественных науках исследователю дан (и то не всегда) реальный объект, например, газ, лучи света и т.п., и он формирует процедуры измерения и манипулирования (так, газ можно изолировать в объеме, сжимать, нагревать). В гуманитарных науках исследователь имеет дело прежде всего с проявлениями изучаемого явления, которые он рассматривает как тексты. Например, для мышления — это тексты рассуждений, решения задач, доказательства, теоретические построения, обоснования разного рода и т.д. Приступая к его изучению, исследователь прежде всего формирует способы описания и истолкования этих текстов. Затем в контексте этих истолкований, в частности, как их необходимое условие, он создает идеальные объекты, приписываемые уже самому мышлению. Примерно так и создавались в рамках 1-й МП схемы знакового, многоплоскостного замещения, характеризующие мышление. Сначала анализировались тексты решения задач (математических, физических, химических) и вырабатывались понятия («средства», «задачи», «процедуры решения», «сопоставления», «эталона», «объекта посредника», «замещения» и др.), относящие к «языку истолкования» или «описания». Далее на их основе, а также на основе семиотических идей и идей, полученных А.Зиновьевым в своей кандидатской диссертации, были построены схемы многоплоскостного замещения.

Очевидно, что эти два этапа типичны при создании идеальных объектов гуманитарных наук. Например, В.Плугин, приступая к исследованию мировоззрения Андрея Рублева, обнаруживает в тексте иконы «Воскрешение Лазаря» резкое нарушение канона и другие непонятные художественные новации [6]. Иначе говоря, сначала Плугин создает новое истолкование текста Рублева, затем на основе представлений культурологии и психологии творчества он конструирует особый идеальный объект — «творчество А.Рублева как выражающего в иконописи идеи исихазма». Этот объект именно конструируется и относится не к эмпирической плоскости, а к особой идеальной действительности — русской культурной ситуации конца XIY — начала XY вв., а также к творчеству художника, не столько решающего художественные задачи, сколько пропагандирующего на русской почве новые эзотерические идеи. На самом деле неизвестно, был ли Рублев исихастом, а также действительно ли он с помощью своего творчества нес в жизнь идеи этого учения.

Анализ работ Плугина, Бахтина и других гуманитарно ориентированных исследователей показывает, что новые истолкования текстов предполагают активное отношение исследователя к существующим точкам зрения в мыслительной коммуникации. Как правило, эти исследователи начинают с полемики (диалога) относительно других позиций, точек зрения, истолкований. В ходе полемики артикулируются собственные ценности и видение, разъясняется новизна и особенности авторского подхода, высказываются первые предположения о природе изучаемого объекта. Кстати, не так ли действовал в конце 50-х — начале 60-х Г.П. и другие представители ММК? Первая методологическая концепция и программа были сформулированы в полемике с формальными логиками и философами позитивистами. Для нашей проблематики важно обратить внимание, что указанный здесь процесс самоопределения в мыслительной коммуникации представляет собой своеобразное социотехническое действие. Гуманитарий не просто публично высказывает свою точку зрения, а создает условия для нужной ему коммуникации: он строит такую реальность, в которой основные интересующие его коммуниканты и, естественно, он сам вынуждены занимать определенные позиции и далее активно действовать (опровергать, защищать, создавать новые школы, формулировать исследовательские программы, стараться реализовать их и т.д.).

Более очевидно социотехническая природа действий самих методологов. Формулируя все три программы изучения мышления, методологи не просто его исследовали, но и осуществляли полноценное социотехническое действие. Так, они формировали мыслительную коммуникацию, втягивали в реализацию своих программ различных специалистов и сочувствующих философов, по ходу реализации программ рефлексировали то, что получается, и в связи с этим уточняли или видоизменяли программы, для более успешной совместной деятельности создавали организационные схемы взаимодействия (на их основе, в частности, сложились схемы деятельности и игр) и т.д.

Итак, важно различать два взаимосвязанных контекста гуманитарного познания мышления: истолкование текстов-проявлений мышления и построение идеальных объектов, репрезентирующих в теории изучаемое мышление. При этом к уже построенным идеальным объектам в гуманитарной науке применяются стандартные процедуры: сведение новых случаев к уже изученным, преобразования (разложения сложных идеальных объектов на элементы и более простые идеальные объекты, а также обратный синтез), промежуточное изучение, позволяющее получить новые теоретические знания, моделирование (уже за пределами теории), систематизации и др. [6, 5].

Поскольку знания гуманитарных наук активно относятся к своему объекту, задавая для него «тип и образ существования», гуманитарий, как отмечал в своих ранних работах М.Бахтин, становится «сплошь ответственен», не может самим фактом изучения влиять на свой объект. Направление этого влияния вполне определенно: способствовать культуре, духовности, расширять возможности человека, ставить «преграды» всему тому, что разрушает или снижает культурные или духовные потенции человека.

Для методолога это — важный тезис. Долгое время методология осмысляла себя скорее как технологическая дисциплина, этический план в методолгии игнорировался. Спрашивается, например, какова этическая окраска методологической рефлексии? Обычный ответ: методологическая рефлексия в этическом отношении нейтральна, в лучшем случае она должна способствовать развитию деятельности. Какому развитию? Тому, которое развивает. Сегодня же я ответил бы иначе: методологическая рефлексия должна способствовать (уже на уровне самого познания и знания) такому развитию мышления, которое работает на человека и культуру.

Последний пункт касается целей или задач изучения мышления. В 1-й МП эти цели задавались требованием описать основные законы мышления (набор единиц, алфавит основных отношений функционирования и развития), позволяющие построить и обосновать содержательно-генетическую логику. В гуманитарно ориентированной методологии цель изучения иная: разрешить (относительно мышления) основной круг гуманитарных проблем, в том числе:

* Анализ предпосылок и происхождения мышления. Имеется точка зрения, что человек мыслил всегда, даже в доисторические времена, что, скажем, миф — это тоже особое мышление. Недаром К.Хюбнер назвал одну из своих последних книг «Истина мифа». В частности, он пишет, что «в рамках новейших интерпретаций мифа постепенно усиливалось предположение о том, что его надо <<принимать всерьез>> и что он обладает равноценной науке онтологией и рациональностью» [8, с.266]. С другой стороны, в своих исследованиях я стараюсь показать, что мышление не могло возникнуть ранее античности — до того как сложился ряд предпосылок: «семиотическое производство» (в Шумеро-Вавилонской и древнеегипетской культурах), индивидуальность человека и институт античной личности, пока не были изобретены рассуждения.

* Определение природы мышления и разрешение относящихся к нему парадоксов (мышление деиндивидуально и одновременно личностно, мышление культурно обусловлено и универсально и др.).

* Характеристика этапов развития мышления, особенно при смене культур, а также основных типов научного мышления (античного, естественнонаучного, гуманитарного).

* Определение смысла и природы других видов мышления: художественного, проектного, инженерного, правового, религиозного, эзотерического и т.п. Или же другой, отчасти психологический, ряд — мышление образное, интуитивное, формальное, целостное и т.д.

* Особенности и природа кризиса мышления в наши дни и пути его преодоления.

Естественно, здесь указаны только некоторые, общие проблемы, к тому же, в каждой области методологии при изучении мышления возникают и обсуждаются свои проблемы.

 

 

Методологическая концепция мышления

 

Исчезновение мышления как объекта изучения при переходе к исследованию знаковых замещений и деятельности позволяет предположить, чем мышление не является. Другое соображение связано с природой семиозиса и деятельности. Знаковые средства и складывающаяся на их основе деятельность используется не только в науке (научном мышлении), но и в искусстве, проектировании, инженерии, вообще в любых видах человеческой деятельности и практики. И деятельность необязательно является мыслительной — мы с полным на то основанием говорим о художественной, инженерной, проектной, технической и других деятельностях.

Правда, действия со знаками часто завершаются получением знания — как в мышлении. Например, эмпирические или атрибутивные знания получаются при опознании объекта или же отнесении знака к определенному объекту. Этот известный и хорошо изученный в методологии случай описывается в схемах

 

стрелки     (А)               вторая схеиа

X

 

где X — объект,    — операция сопоставления объекта Х с общественно фиксированным эталоном, выявленное при этом содержание Х   фиксируется (   ) в знаковой форме (А), с которой дальше могут действовать (операция   ) — как с самостоятельным объектом:

Операция отнесения знака к объекту Х или У обозначается символом

Основной здесь вопрос: есть ли эмпирическое или атрибутивное знание типа «это (Х) — то-то (А)», «это (А) — «человек», «солнце», «душа» то же самое знание, которое получается в мышлении. Уже Аристотель показал, что подобное единичное знание — только условие мышления, материал для него. Со своей стороны добавлю, что не случайно источником знаний в древнем мире выступал не человек, а Боги. Человек лишь мог получать знания от Богов и передавать их от «посвященного к посвященному». Другое дело, что подобные (по форме) эмпирические и атрибутивные знания можно получить и в мышлении.

Перейдем теперь к рассмотрению ситуации формирования самого мышления.

Первая предпосылка мышления, сложившияся еще IY—III тыс. до н.э. (т.е. в культуре древних царств) — достаточно развитое «семиотическое производство». Оно включало в себя счет, арифметические операции, алгоритмы вычисление: построение планов полей, подсчет их площадей, определение объектов тел, подсчет времени появления и захода за горизонт первых звезд и планет, а также затмений луны и солнца и ряд других операций.

Говоря о семиотическом производстве, я имею ввиду три основные момента: систему знаковых средств и замещений, обеспечивающих решение определенного класса задач; возникшую на этой основе деятельность; смысловой и социальный контексты, обеспечивающие функционирование сложившегося семиозиса и деятельности. По форме семиотическое производство может быть весьма разным: напоминать собой обычную хозяйственную деятельность (например, восстановление границ полей или передел этих границ) или, напротив, не иметь ничего общего с производством. Например, можно показать, что мифология — тоже семиотическое производство. В.Буркерт называет миф «комплексом повествований, в котором очевидные людям схемы… составляются в многослойную систему знаков». М.Элиате, суммируя назначение мифологии, замечает: «Функция мифа состоит преимущественно в том, чтобы развивать отдельные модели всех человеческих ритуалов и всю значительную человеческую деятельность, идет ли речь о рекомендациях в еде, браке, работе или воспитании, искусстве или мудрости…` Тем самым мифы образуют парадигмы всех значимых человеческих действий» [8, с.120, 124].

Современные исследования показывают, что атрибутивные и эмпирические знания, получавшиеся в древнем семиотическом производстве и фиксирующие характеристики определенных объектов (числовых величин, полей, хозяйственных сооружений, траекторий движения звезд и планет по небу и т.п.), а также связи между ними, заданные операциями со знаками (числами или величинами), проверялись на соответствие действительности только на основе практики, носившей сугубо хозяйственный или сакральный характер. Другими словами, закреплялись только те знания, которые отвечали хозяйственной или сакральной практике, обеспечивая решение встававших в ней задач (например, позволяя подсчитывать и суммировать большие совокупности, восстанавливать поля той же площади, определять время появления первых звезд, планет и затмений; к небесным явлениям, т.е. Богам, как правило, приурочивались хозяйственные и другие совместные с Богами работы). Другая важная особенность — безличный и сакральный характер знаний: они понимались как мудрость, считались принадлежащими Богам, которые лишь поделились со жрецами этими знаниями.

Вторая предпосылка сложилась значительно позднее — начиная с середины I тыс. до н.э. Именно в этот период формируется индивидуальность человека, который перестает полностью рассчитывать на помощь рода, государства и Богов, начинает искать ценностные ориентиры и жизненные опоры в самом себе, окружающем мире и общине. Сократ на суде аппелирует еще к своему личному богу (даймону); тем не менее, он идет против мнения государства и общины, считая, что лучше и жить достойно и умереть достойно, что с «хорошим человеком ни здесь, ни там ничего плохого быть не может». Сократ ощущает себя человеком, который может самостоятельно принимать решения, отвечающие его индивидуальности. Он считает, что, если человек сам поставил себя на определенное место, то он должен там стоять до конца, невзирая даже на смерть.

Подобное мироощущение было абсолютно новым, можно сказать, революционным, многие тысячелетия прежде человек отождествлял себя с родом, семьей (позднее — государством) или же считал свое поведение полностью детерминированное судьбой, которую задавали сонм Богов. Они же давали имущество, богатство, благополучие, счастье (т.е. Olbos и Kydos). Усилия же самого человека могли лишь в незначительной мере повлиять на судьбу, чуть-чуть ее смягчив или, напротив, усугубив. В совместном бытии «человек мифической эпохи находит корни своей жизни. Как единичное, как индивид и Я он ничего собой не представляет… Не иметь рода значит быть лишенным нуминозного Kydos и Olbos, в которых содержится даваемая богами идентичность рода, то есть вообще не иметь своего лица… Человеку мифической эпохи абсолютно неизвестна область внутренне идеального в качестве Я. Он есть тот, кто он есть, занимая при этом место во всеобщей мифически-нуминозной субстанции, которая существует во многом, будь то люди, живые существа или <<материальные>> предметы, поэтому и человек живет во многом, и оно живет в нем» [8].

Из речи Сократа можно увидеть, что, формулируя новую жизненную позицию, он опирается не только на собственные убеждения (мы сегодня бы сказали, личные экзистенции). Учитывает Сократ также и объективные обстоятельства, т.е. внешний мир, противостоящий человеку. Так, Сократ считает, что он человек хороший, что смерть — это или сон или продолжение праведной жизни, что с хорошим человеком ничего плохого быть не может. Наконец, учитывает Сократ даже мнения и решения общины, хотя и не согласен с ними. Более того, он готов, чтобы поддержать общественное согласие, выполнить несправедливое решение суда. И одновременно Сократ поступает как свободный, самостоятельный индивид. Таким образом, вторая предпосылка — это не только формирование индивидуальности, но и артикуляция, усиление двух планов сознания и поведения человека: опоры на внешний мир (объективные обстоятельства) и на социальные отношения (социальные институты).

Говоря о социальных институтах, я имею ввиду складывающиеся в этот период способы разрешения конфликтов отдельного человека с другими людьми и обществом в целом (государством). Для социального института характерен такой способ разрешения подобных конфликтов, который предполагает определенный компромисс взаимоотношений человека и общества, установление особой, социально контролируемой процедуры поведения человека, принятие им определенной роли. Так, Сократ шел на определенный компромисс, соглашаясь с несправедливым решением суда (но и общество шло на компромисс, выслушивая Сократа, позволяя ему высказать все, что последний думал об этом обществе и суде). Сократ принимает процедуру судопроизводства для разрешения конфликта между ним и частью общества, и в этой процедуре он соглашается с ролью обвиняемого.

Третья предпосылка — формирование размышлений, изобретение рассуждений и доказательств. На первый взгляд — это просто новые способы построения знания, сложившиеся в среде греческих софистов и натурфилософов. Но важно, как создаются эти знания и кому приписываются. Размышляет, рассуждает и ведет доказательство не Бог, а человек, причем именно как индивид, выражающий себя, собственное видение мира и социальных отношений. И само знание получается не от Бога, а строится, усматривается в действительности при соединении, как писал Платон, имен и глаголов (или «ноэм» по Аристотелю). Иначе, размышление, рассуждение и доказательство — это деятельность индивида, который, опираясь на уже имеющиеся в ее распоряжении знания (посылки) или другие представления (мнения, сомнения, вопросы и т. п.), а также собственное видение и понимание действительности (мира), строит нечто новое — особую семиотическую конструкцию (какое-то новое представление, следствие из посылок, вывод в доказательстве). При этом греки научились (это также входило в изобретение размышлений, рассуждений и доказательств) объективировать подобные семиотические конструкции, т.е. создавать на их основе атрибутивные и другие типы знаний.

Для иллюстрации вновь обратимся к речи Сократа на суде. Ему нужно принять важное решение: согласиться с предложением друзей (они гарантировали ему спасение, предлагая дать деньги, организовать побег) или настаивать на своем, доказывая судьям свою невиновность. Чтобы принять правильное решение, Сократ выступает на суде, при этом он размышляет, рассуждает и доказывает свою невиновность. Именно размышляя в суде, он приходит к представлениям о том, что лучше умереть, уважая себя, чем сохранить свою жизнь, что с хорошим человеком ничего плохого не будет и после смерти, что смерть скорее всего благо, что Боги не оставляют человека и на том свете и т.д. Откуда, спрашивается, Сократ берет эти вовсе не очевидные и явно необычные для античного полиса утверждения о действительности, как он их получает? Размышляя, рассуждая, выражая себя. Другими словами, эти утверждения — продукт самого размышления (рассуждения, доказательства). Выражая, реализуя свои убеждения в форме размышления и получая при этом новые утверждения о действительности, Сократ не подозревает, что они создаются им самим как необходимое условие самореализации его личности, он традиционно относит их к внешнему миру, действительности. Только в этом случае Сократ может на них опереться, только так они выступают основанием для принятия жизненно важного для него решения.

Таким образом, сложились два независимых источника семиозиса и знаний: традиционный — в семиотическом производстве и новый — в сфере размышлений (рассуждений, доказательств). Подобная ситуация, разумеется, не могла не породить определенные проблемы и затруднения. Разные индивиды, действуя из собственных соображений (личных экзистенций, видения мира, понимания социальных отношений) получили в ходе размышлений относительно одних и тех же фрагментов действительности разные представления и знания (вплоть до противоположных, антиномий). Представления и знания, полученные в размышлении, рассуждении или доказательстве, часто противоречили (или просто не совпадали) знаниям, полученным в семиотическом производстве, которое, как мы отмечали, опиралось на авторитет хозяйственной или сакральной практики. В результате образ действительности (мира вне человека и внутри его) стал двоиться, множиться, мерцать, а в ряде случаев (когда речь шла об антиномиях) сделался просто невозможным.

Формирование мышления стало ответом на эту драматическую ситуацию. Помимо осознания (рефлексии) самого «тела мышления» — как особой «мыслительной» (познавательной) деятельности человека, а не послания Богов, на построение рассуждений и доказательств были наложены определенные ограничения. Они были подчинены правилам (нормам), отнесены к особой объектной действительности (идеальной, теоретической), осмыслены в контексте мироощущения и задач мыслящего человека. Рассмотрим эти ограничения подробнее.

Размышляя по поводу сложившейся драматической ситуации, предлагая способ разрешения противоречий и других мыслительных затруднений, Сократ, Платон и Аристотель исходили примерно из следующих соображений. Источник противоречий и других ошибок — не действительность, которую создали Боги, а именно сами размышления, рассуждения или доказательства. Чтобы противоречий и ошибок не было, мыслительную деятельность необходимо подчинить законам (правилам). Чтобы их, свою очередь, определить, нужно знать, как устроена действительность, поскольку размышления (рассуждения, доказательства) отражают или не отражают в своей структуре строение действительности. В первом случае размышление будет правильным и полученные в нем знания — истинными, во втором — неправильным, а знания ложными.

Но как, спрашивается, узнать строение действительности? Как ни парадоксально, Платон и Аристотель думали, что именно правильное мышление выводит мудрого к знанию действительности. Получается замкнутый круг: чтобы узнать правила мышления, нужно знать устройство действительности, для чего, в свою очередь, необходимо правильно мыслить. В конце концов ответ был найден: мудрый (философ) получает знание о действительности прямо из первоисточника, т.е. от Бога (Демиурга, Разума). С точки зрения концепции М.Фуко, приведенные здесь рассуждения суть полноценные дискурсы. Один назовем «декларативным» (правила соответствуют действительности), другой — «подлинным», в том смысле, что он противопоставляется декларативному дискурсу как отражающий реальное положение дел (ясно, что оба дискурса получены в ходе особой реконструкции). В данном случае мы реконструировали два подлинных дискурса: что правильная мысль порождает знание действительности и что философ, как проводник божественной мудрости, знает, как устроена действительность. Теперь посмотрим, как все выглядит в рациональной реконструкции.

Правила были способом, регулирующим деятельностный план (аспект) поведения мыслящей личности. Они строились так, чтобы размышляющий (рассуждающий, доказывающий) индивид не получал противоречий и не сталкивался с другими затруднениями при построении знаний (движение по кругу, запутанность, сложность, вариации, удвоения и т.д.). Кроме того, при построении правил ассимилировался культурный опыт и знания, полученные в семиотическом производстве. Например, правила задавали такие преобразования содержания, которые отвечали связям, между числами и фигурами, установленным еще в вавилонском и древнеегипетском семиотическом производстве, или же очевидным для греческого сознания представлениям о том, что Боги — бессмертны, а люди — смертны.

Объектная действительность, объекты — это второй способ, регулирующий для греческого философа не только деятельностный, но и смысловой план. На объекты замыкались действия индивида и его целевые установки, объекты задавали и строение действительности. Именно поэтому греческие философы думали, что в правильном мышлении, т.е. в котором получаются непротиворечивые, истинные знания, правила соответствуют действительности, как бы описывают ее. «Прав тот, кто считает разделенное разделенным и соединенное соединенным, а в заблуждении тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам» [1, с.162]. Однако, наши исследования показывают, что, напротив, действительности было приписано такое строение, что, с одной стороны, она соответствовала правилам, а с другой — фиксировала основные операции с объектами, по поводу которых разворачивалась мысль. Например, в философии Аристотеля строение действительности задается с помощью категорий (начало, сущность, род, вид, качество, состояние и т.д.), из которых, как из своеобразного «алфавита действительности», создаются идеальные объекты; относительно последних по правилам, без противоречий ведутся размышления (рассуждения, доказательства).

Наконец, смысловой план замыкался представлениями о Благе и целях мышления (познания, рассуждений). Реформаторы греческой культуры, преодолевающие возникший в ней кризис, фактически ощущали себя миссионерами, проводниками на земле божественной мудрости. Получение истинных знаний и познание действительности понималось ими как высшее Благо и открывало личности путь к бессмертию или же высшему наслаждению.

Важно отметить, что установление правил и построение объектов оказывалось компромиссом между устремлениями отдельных мыслителей, свободно реализующими и выражающими себя в мышлении, и социальными требованиями понимания (коммуникации), без которых был невозможен общественный порядок античного полиса и согласованные действия. Недаром Аристотель, обсуждая в «Метафизике» основание всей действительности (самое первое «начало» вещей — Единое), бросает многозначительную фразу: «Мир не хочет, чтобы им управляли плохо. Не хорошо многовластье: один да будет властитель» [1, с.217]. Те мыслители, которые принимали единые правила и общую действительность (помимо аристотелевской версии порядка в мышлении, существовали и другие, например, платоновская или демокритовская), вынуждены были ограничивать свою свободу и следовать заданной процедуре мышления. Тем не менее, в рамках заданной правилами и действительностью процедуры и ролей у мыслителей оставалось еще достаточно степеней свободы: они могли строить или выбирать разные начала рассуждений и доказательств, предпочитать те или иные правила и категории, по-разному строить сами размышления, рассуждения или доказательства и т.п. Следовательно, я прихожу к выводу, что греческое мышление — это полноценный «социальный институт» и «диспозитив» (по Фуко).

Под социальным институтом мы (следом за социологами и В.Марача) понимаем следующее. Он разрешает определенное противоречие между человеком и обществом, в данном случае, между стремлением каждого мыслить свободно, выражая собственное понимание действительности, и не менее сильным стремлением общества к порядку и общезначимости. Социальный институт декларирует институциональную идею, в которой заявляется общественный смысл данного института. В анализируемой ситуации в качестве подобной идеи выступали собственно идеи мышления, познания и науки, которые Платоном и Аристотелем трактуются как Благо. Социальный институт — это также определенная социальная технология (процедуры и организация), которая вменяется человеку, прибегающему к услугам данного института. В античной философии подобная технология задавалась правилами мышления, картиной действительности и принципами организации познания. Наконец, социальный институт предполагает индивидуальные и социальные «опоры» для мышления — мыслительные способности индивида (их формирование предполагало особую мыслительную коммуникацию и обучение) и саму атмосферу античного полиса.

Диспозитив некоторого явления по М.Фуко имеет три основные составляющие: дискурсы (декларируемый и подлинный), практики-стратегии, которые способствуют конституированию явления и властные отношения, реализующие себя с помощью дискурсов и практик-стратегий [7, с.367-369]. Дискурсы мышления рассмотрены выше. В качестве практик-стратегий выступают подчинение рассуждений правилам и картине действительности; построение этих правил и картины; общая организация познания (например, установление иерархии начал и разных источников познания, сакральное обоснование последних начал и т.п.). Власть одних мыслителей над другими или власть человека над собственным мышлением — пример властных отношений в данной области.

Последнее соображение касается соотношения мышления и семиотического производства. Правила и действительность так и устанавливались (создавались), чтобы согласовать эти два типа практики. В отличие от простых, неконтролируемых рассуждений и доказательств, в мышлении получаются такие знания, которые не только не противоречат знаниям, уже полученным в семиотическом производстве, но и без проблем могут быть в него введены, если в семиотическом производстве нет подобных знаний. За примерами ходить недалеко. В «Началах» Эвклида были построены и доказаны не только геометрические и арифметические знания, полученные (хотя и иначе) ранее в шумеро-вавилонском семиотическом производстве (1 и 2 книга «Начал»), но и неизмеримо больше истинных геометрических и арифметических знаний, неизвестных вавилонским и египетским жрецам и писцам. С формированием мышления семиотическое производство становится одним из источников мышления: в нем создаются знания, которые в определенных условиях стимулируют развитие мышления и используются в нем, но в дальнейшем специализированные виды мышления полностью обособляются от семиотического производства и с лихвой возвращают ему свой «долг».

Подведем итог. С одной стороны, греческое («классическое») мышление — это деиндивидуализированная мыслительная деятельность, поскольку оно обособляется от семиотического производства, направляется правилами (позднее осознанными как «логика») и картиной действительности (осознанной, соответственно, как «онтология»), представляет собой социальный институт и дискурс; с другой — это сфера мыслительной активности индивида, действующего не только по правилам и с опорой на объекты, но и решающего свои жизненные проблемы, реализующего свои экзистенции, свое понимание и видение мира. Одни элементы классического мышления относительно устойчивы, другие изменчивы. Устойчивы каркасы (функциональные «места») таких элементов мышления, как правила (но конкретное наполнение этих «мест», их содержание и типы могут меняться), наличие картины объектной действительности (хотя по строению она меняется), социальный институт мышления (но также может существенно меняться понимание мыслительного порядка, компромисса, мыслительной коммуникации, мыслительной процедуры и ролей). Изменчивы (особенно при смене культур) типы мыслящей личности и семиотического производства, а также отношения, устанавливаемые между мышлением и семиотическим производством. В целом методологическая концепция мышления, помимо его генезиса, может быть задана с помощью пяти основных схем: «чистого мышления», «мышления как социотехнического действия», «индивидуального мышления», «дискурса мышления» и «мышления как социального института».

 

Схема чистого мышления

 

 

М.Сп.            НОРМЫ

 

Мыслительная

деятельность

 

картина

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

 

 

Здесь мыслительная деятельность — это построение новых истинных знаний на основе уже имеющихся. М.Сп. — мыслительные способности (или психическая организация), обеспечивающие мышление. Нормы (образцы деятельности, программы, логика и т.п.) — это такие способы программирования мыслительной деятельности, которые позволяют получить истинные знания. Картина действительности (онтология, картины мира) — семиотический «конструктор» и система, из элементов и в рамках которого можно строить идеальные объекты (к ним относятся истинные знания). Истина — это установленный философом (методологом, логиком) основной способ организации чистого мышления, понимаемый и трактуемый как отношения, связывающие мыслительную деятельность, знания и картину действительности. Этот способ организации позволяет мыслить строго (без противоречий и других проблем; и то и другое в очередном цикле развития мышления трактуются заново и специфично) и соотносить (связывать) знания, полученные в мышлении, со знаниями, полученными вне его (например, в семиотическом производстве, в искусстве, религии и т.д.).

 

Схема мышления как социотехнического действия

 

Методолог

социотехник

ПРОЦЕСС ОРГАНИЗАЦИИ

Оппонент        Участник         всех участников

 

ПРОЦЕСС КОНСТИТУИРОВАНИЯ

мышления

 

Социокультурная

проблемная

ситуация

 

 

Методолог-социотехник (например, Аристотель или представители ММК) осознает и пытается разрешить определенную социокультурную проблемную ситуацию. В античности ее содержанием был кризис действительности, сегодня это может быть проблема формирования нового мышления, отвечающего на основные вызовы времени. Важно, что такая ситуация (в ретроспективном плане) выглядит как почва (источник) для реформации и развития мышления. Для разрешения социокультурной проблемной ситуации (она может быть осознана по-разному) методолог осуществляет социотехническое действие: формирует мыслительную коммуникацию, в которой самопределяются оппоненты и участники социального действия, организует всех участников, включая самого себя, создает необходимые для социального действия и движения схемы, программы и проекты, реализует их, осуществляет рефлексию и другие виды «мыслительного мониторинга», изменяет стратегию движения, изменяется сам, переосмысляя свое назначение или задачи, и т.п. (идея и подробная разработка подобного совместного социотехнического действия принадлежит С.Попову). Специфическая особенность мышления как социотехнического действия — ориентация на конституирование (модификацию или построение нового) мышления.

 

Схема индивидуального мышления

 

Индивид=психотехник

Процесс самоорганизации

Мыслящий      Личность         Процесс реализации личности

индивид                                     Процесс мышления

 

 

Индивидуальная

проблемная

ситуация

 

В данном случае индивид-психотехник, мыслящий индивид и личность — это три возможные позиции (ипостаси) одного человека. Пытаясь разрешить индивидуальную проблемную ситуацию, человек в качестве индивида-психотехника осуществляет действие в отношении самого себя (например, как Сократ) и организует все позиции (процесс самоорганизации). В качестве личности он действует (идет) индивидуальным путем (процесс реализации личности — ее ценностей, идеалов, наклонностей и т.п.). Как мыслящий индивид он решает проблемную ситуацию в форме мышления, осуществляя мышление (процесс мышления). Необходимое условие подобного движения — самореализация, смыслообразование, рефлексия, собственно построение знания или объекта и другие действия.

 

Две схемы

 

Схема диспозитива мышления       Схема мышления как

социального института

 

Декларируемые дискурсы             Идея мышления

Подлинные дискурсы

Процедуры, организация

Практики-стратегии                   мышления

 

Властные отношения                Опоры мышления

 

Каков методологический статус этих схем мышления. Во-первых, это способ самоорганизации моего мышления, точнее сознания. На этих схемах я собираю разные свои представления о мышлении, разные способы мыслить мышление. Во-вторых, я могу использовать эти схемы для идентификации себя с другими мыслителями. С этой целью я должен «надеть эти схемы на самого себя», т.е. указать на них собственную позицию: например, я и сам мыслю как индивид, создаю новый дискурс, конституирую мышление в новой социокультурной ситуации и т.д. В-третьих, эти же схемы мышления можно использовать и в теоретических целях. Например, в рамках гуманитарной парадигмы их можно трактовать, как задающие новый идеальный объект — мышление. Особенность этого объекта в том, что мышление здесь существует в контексте гуманитарной коммуникации (т.е. предполагаются полноценные голоса других мыслителей; в свою очередь, это требует от меня особой работы — такого мышления, которое делает возможным эти голоса или, иначе, моя мысль должна строиться так, чтобы становилось возможным существование иных форм мысли). Другая особенность: мышление я задаю таким образом, наделяю его таким строением, чтобы мне удалось реализовать свое исходное, интуитивное понимание мышления, свои основные ценности мыслящей личности.

Еще одна особеность гуманитарного конституирования мышления в том, что я могу проецировать схемы мышления, полученные на одном материале, на различные — другие формы и виды мышления. Правда, понимая, что мои представления о мышлении в новых ситуациях его познания адекватны лишь частично. Поэтому перенос схем мышления на другие его случаи и ситуации предполагает особую методологическую работу — анализ особенностей каждой ситуации, критическую рефлексию схем мышления, новое истолкование понятий, переосмысление или перестройку этих схем и т.п.

Наконец, может возникнуть вопрос о связях между отдельными схемами мышления. В предметном отношении они независимы: первая схема ограничена рамкой теоретико-деятельностного, вторая — социально-инженерного, третья — персоналистического, четвертая — генеалогического, пятая — социологического подходов. Но в рамках «основания методологии», если, конечно, можно говорить о подобной дисциплине, мыслимы следующие связи. На социальный контекст мышления указывает его диспозитив, функционируют мышление и мыслительная деятельность в рамках социального института мышления, мыслящий индивид — это тоже своеобразный социальный институт и диспозитив, характерные для античной культуры и культуры Нового времени.

Для классического мышления можно сформулировать три своеобразных постулата, на которые фактически ориентируется традиционная философия. Первый — «параллелизма»: действительность — непротиворечива, источник ошибок в рассуждениях — мышление. Второй — «автономности»: в мышлении, не обращаясь к другим формам опыта и жизни, можно разрешать основные проблемы, получать знания, находить внутренние стимулы для собственного развития. В соответствии с третьим постулатом — «единства» — мышление одно и едино, не может существовать многих и разных мышлений. Уже Аристотель пытался создать правила и нормы мышления, единые для всего мышления, затем ту же задачу  для своего времени пытались решить другие философы.

«Растяжка» (несовпадение и взаимодействие) структур и элементов, заданных всеми пятью схемами мышления, а также формирование новых проблемных ситуаций (социокультурных и индивидуальных) — необходимое условие функционирования и развития мышления.

Пример изменений классического мышления — формирование в XYI—XYII вв. естественнонаучного и в конце XIX — начале XX вв. гуманитарного мышления. Но сначала два слова об античном научном мышлении. Формирование классического мышления позволило Аристотелю сформулировать первую научную программу: она представляла собой задачу получить заново в рамках классического мышления, т.е. в размышлениях, доказательствах и рассуждениях, подчиняющихся правилам логики, все основные существующие в античной культуре знания (объективироваться эти знания должны были в построенной Аристотелем онтологии). В ходе такой объективации и создавались идеальные объекты, которые по отношению к научным знаниям рассматривались как их содержание, а по отношению к реальным объектам атрибутивных и эмпирических знаний выступали как модели или обобщение этих объектов. Источником «перерабатываемых» знаний было семиотическое производство, включая мифологию, а также сфера софистических и натурфилософских размышлений, рассуждений и доказательств, в которой, как я отмечал выше, в относительно короткий срок было получено большое число знаний, как правильных (с точки зрения семиотического производства и культурного опыта), так и неправильных, ложных. Решение этой сложнейшей задачи — получение заново в рамках классического мышления знаний о действительности — и вылилось в процесс формирования античной науки. Здесь классическое мышление решает специфические задачи: очерчивание области знаний и явлений, относящихся к определенному роду бытия (позднее, научному предмету), проблематизация этой области (выделение противоречий и других мыслительных проблем), определение начал и других исходных положений (в современном языке эта задача — построения идеальных объектов, постулатов, аксиом, теоретических знаний, подлежащих доказательству), доказательство на основе этих начал знаний, характеризующих данную область явлений (в современном языке, собственно работа по разворачиванию теории — сведение более сложных случаев к более простым, систематизация, доказательство теоретических положений и т.п.).

Естественнонаучное мышление оформило глубокие изменения, происходившие в течении всех средних веков и эпохи Возрождения. Для предлагаемой мною программы важно указать следующие моменты. Мышление изменилось как социальный институт. Требование мыслительного порядка стало жестким и однозначным: истина в естественнонаучном мышлении понимается как единственная, как строго объективное познание. Существенно изменилось и представление об онтологии: теперь это не просто то, что как форма объективации знаний соответствует логике, но и природа, «написанная на языке математики». В идее природы, на которую опиралось набирающее силу естествознание, были отрефлектированы новые отношения между научным мышлением и семиотическим производством. С одной стороны, процедуры построения и обоснования научных знаний включили в себя эксперимент (т.е. специально сконструированный опыт, отчасти, заменивший собой опытную проверку знаний в семиотическом производстве), с другой — семиотическое производство было перестроено с точки зрения использования в нем научных знаний (оно было названо инженерией). Таким образом, можно предположить, что в естественнонаучном мышлении был найден (изобретен) совершенно другой способ согласования мышления и семиотического производства: первое стало ведущим в отношении второго, все больше формируя и перестраивая его под себя. И потому в естественнонаучном мышлении онтология — это не только «природа», написанная на языке математики, но и природа как источник естественных процессов, реализующихся в искусственных сооружениях.

В гуманитарном мышлении мы находим совершенно другое понимание истины, чем в античном и тем более в естественнонаучном мышлении. Здесь мыслительный порядок понимается как мыслительная коммуникация, в которой каждая мыслящая личность может по-своему рассуждать и видеть действительность. Соответственно, иная в гуманитарном мышлении и идея компромисса: мыслительный порядок не как форма согласия и следование единой логике и онтологии, а как мыслительная коммуникация и диалог. Иначе понимается в гуманитарном познании и связь мышления с гуманитарно ориентированным семиотическим производством: гуманитарное мышление, как принципиально влияющее на свой объект, сразу становится моментом семиотического производства.

Помимо внутренних трансформий и развития мышления в сфере науки в XIX — XX столетиях складывались предпосылки для формирования мышления в других областях деятельности и практики — в искусстве, инженерии, проектировании, управлении, юриспруденции и т.д.

Например, цель в сфере традиционного проектирования — имитировать в специализированной семиотике (проекте и сопровождающих его знаковых средствах — макетах, расчетах, пояснениях и т.д.) функционирование, строение и основные этапы изготовления изделия, которое затем создается по проекту в сфере изготовления. Формировалось проектирование как определенный вид семиотического производства и деятельности. Но в рамках проектирования получаются и используются различные знания (естественнонаучные, технические, опытные) и идет сложная онтологическая работа. Сквозной онтологической процедурой в проектирование выступает синтез (конструирование) и анализ, а последние, безусловно, опираются на различные знания. Не менее распространены в проектировании процедуры проектных решений (шагов) и прослеживание объектных изменений, возникающих в результате подобных шагов. Реализация этих процедур предполагает как широкое использование практически всех имеющихся у проектировщика знаний и норм, так и получение новых знаний (например, выбирая определенный вариант решения, проектировщик видит различные неувязки, новые отношения и т.п.). Практически во всех развитых видах проектирования используются проектные концепции и принципы. Их реализация предполагает работу, отчасти напоминающую научную дедукцию и систематизацию: подведение проектируемых элементов под ряд заданных в концепции признаков и увязка в систему всех элементов. Реализация проектной концепции требует достаточно развитых мыслительных способностей. Наконец, проектировщик имеет довольно сложное представление о своем объекте: он мыслит свой объект, как создаваемый из различных элементов, связей и подсистем, а также разрабатываемый на разных уровнях (абстрактном и все более конкретных). Двигаясь в своем объекте, переходя от одних элементов, подсистем и уровней разработки к другим, проектировщик получает новые знания и использует уже имеющиеся.

Самый интересный вопрос: в какой мере можно говорить о проектном мышлении как самостоятельном и обособившемся виде деятельности? Только частично: хотя в методологии проектирования проанализирован и описан ряд знаний и онтологических процедур, используемых в традиционном проектировании, это сделано не в той степени, которая позволяет достаточно полноценно задать и описать проектное мышление. Кроме того, не было ясно осознанна и поставлена сама задача — конституирования проектного мышления. С моей точки зрения, проектирование движется именно в этом направлении, но пока еще недостает здесь своего Аристотеля.

Идеал проектного мышления можно изобразить на схеме:

 

схема на отд. стр.

 

Наконец, бросим взгляд на современную интеллектуальную ситуацию. В настоящее время можно говорить о том, что научно-философская традиция, сформировавшаяся в древней Греции, себя в значительной степени исчерпала. Больше не удается провести в жизнь единые нормы мышления и общие способы организации знаний. В современном Социуме множество разных сфер деятельности (дисциплин, областей изучения), в каждой из них устанавливаются свои нормы, принципы, способы организации знаний. Но поскольку параллельно существует стремление к взаимопониманию и согласованному поведению, другими словами, потребность во взаимодействии разных подсистем и субъектов Социума, постольку постепенно складываются новые способы интеграции, организации и нормирования. Их отличительная черта — неонтологичность и установка на культурную коммуникацию.

Для уяснения последнего тезиса остановимся на проблеме Реальности. С одной стороны, она дана нам как множество разных реальностей (личных, научных, художественных, религиозных, эзотерических и т.д.), с другой — через ощущение единой Реальности жизни. Но ведь это ощущение единой Реальности дано нам в форме одной из многих реальностей, т.е. указать путь к единой Реальности вроде бы нельзя?

Эта проблема тесно связана с проблемой поиска общезначимости и возможности конституирования единого мышления. В своих работах я высказал гипотезу, что единство Реальности и мышления не могут быть достигнуты в онтологической плоскости, что общий контекст для разных реальностей — это современная коммуникация, предполагающая такой компромисс, который позволяет не только реализовать нам свои ценности, но дает возможность реализовать ценности всем остальным участникам коммуникации.

Итак, сегодня мы признаем существование разных мышлений (классического, т.е. Аристотелевско-Кантианского, естественнонаучного, гуманитарного, религиозного, эзотерического и т.д.), констатируем открытость мышления к разным формам опыта и жизни, считаем, что мышление описывает разную действительность, которую, отчасти, и конституирует.

Другими словами, в противоположность принципам классического мышления можно сформулировать три постулата современного, постклассического мышления. Постулат «порождения»: мышление порождает соответствующие формы действительности, объекты, реальности, которые и отражаются в мысли. Постулат «контекстности»: мышление не автономно, а подобно языку имеет разные контексты (контекстом мышления можно считать те формы опыта и жизни, которые сливаются и переплетаются с ним, способствуя его дальнейшему развитию). Постулат «полифоничности»: современное мышление — это много разных мышлений, находящихся между собой в различных отношениях (дополнения, противостояния и отрицания, независимости, родства и т.д.). Например, естественнонаучное и гуманитарное мышления находятся в отношении, с одной стороны, оппозиции и отрицания, с другой — дополнения. Но если современное мышление полифонично, контекстно, порождающе, то, спрашивается, как в этом случае оно может выполнять свое назначение: упорядочивать и направлять мысль, давать правильное представление о действительности; и как в таких условиях вести дискурс, что считать истиной? Еще один вопрос: какую роль в современном мышлении играет философия (методология)?

Первое положение, которое в связи с этим хотелось бы сформулировать: чтобы преодолеть хаос, взаимоотрицание и взаимонепонимание в мышлении (о них говорил, в частности, еще В.Дильтей), нужно, вероятно, в явной форме отрефлексировать особенности современного мышления и дискурса. При этом, как я отмечал, должны быть соблюдены такие общие условия, которые позволяют мыслить и вести дискурс другим, т.е. не посягают на другие виды мышления и интеллектуальные территории. Спрашивается, однако, как это возможно? Например, если будут артикулироваться и публиковаться особенности своего мышления и дискурса, а также выявляться их границы. Последнее, в частности, предполагает отказ в мышлении от «натуралистической позиции», т.е. веры в то, что мыслимое содержание совпадает с действительностью, как она есть. Однако, как отрефлексировать, чтобы с этим согласились другие, чтобы они приняли условия культурной коммуникации?

Думается — и это второе утверждение,— что здесь нужно ориентироваться на саму эту коммуникацию, на те ее признаки и контексты, которые все или основные ее участники постепенно начинают признавать и разделять.

С моей точки зрения, в современной культуре наиболее признаны и значительны четыре контекста. Контекст научной и технической рациональности, заданный не только современной наукой и техникой, но и сферами проектирования, производства, экономики и т.д. Контекст, заданный сферой влияния и активности личности, реализацией в мышлении ее фундаментальных желаний, целей, ценностей (назову его персоналистическим). Третий контекст можно назвать групповым; здесь все определяет не личность, а группа или сообщество (например, творческий коллектив, научное или эзотерическое сообщество, «школа» и академия и т.д.); в этом контексте мышление и порожденные в нем идеи становятся для группы событиями, общение и творчество перетекают в мышление. И четвертый контекст — самой культуры, например, различие национальных школ мышления или кардинальную смену мышления при переходе от одних культур к другим.

Каков же итог? Современная философия и методология вынуждены признавать не одно, единое мышление, а много разных. Однако философия и методология не отказываются упорядочивать и нормировать мышление, но предпочитают решать эту задачу другим путем. Вместо установления единой системы правил и онтологии, предлагается следовать складывающейся культурной коммуникации, а это предполагает учет ее основных контекстов (научной и технической рациональности, персоналистической рациональности, групповой, культурной), и осуществлять рефлексию основных структур мышления с указанием его границы.

Современная философия уже не берется полностью определять человечекое бытие и жизнь, понимая, что это невозможно. Однако она не отказывается вносить посильный вклад (наряду с наукой, искусством, идеологией, религией, эзотерикой и т.д.) в структурирование и конституирование жизни, бытия и особенно мышления. Более того, она признает свою ведущую роль в таких вопросах, как критическое и позитивное осмысление, аксиологическая ориентация, понятийная проработка мыслительного материала.

Прежде чем завершить статью, вернусь к вопросу, с которого я начал: может ли мышление сесть на человека?

К сожалению, может. Вероятно, первым человеком, с которым это случилось был Аристотель. Об этом свидетельствует, во-первых, то, что Аристотель трактует Божество (Разум, Единое и Небо) как мыслителя, занятого созерцанием собственной деятельности («При этом разум, в силу причастности своей к предмету мысли, мыслит самого себя… и мысль его есть мышление о мышлении» [1, с.211]), а во-вторых, о чем я уже неоднократно писал, мышление для Аристотеля — высшая ценность («Если поэтому так хорошо, как нам  — иногда, Богу — всегда, то это — изумительно; если же — лучше, то еще изумительней. А с ним это именно так и есть» [1, с.215]).

Вслед за Аристотелем мышление успешно сумело овладеть многими достойными людьми нашей цивилизации, одним из которых и был основатель ММК. Объясняется этот феномен тем, что личность может не просто мыслить, но и глубоко специализироваться в мышлении. В этом случае у человека не просто формируется «реальность мышления» и способности к нему — для такой личности мыслительная реальность становится  непосредственной, т.е. определяющей все другие реальности личности, «пирамида» личности человека как бы стоит на мышлении. Как следствие, мышление и его задачи становятся для такой личности (вероятно, именно ее можно назвать «мыслителем») основными жизненными потребностями, и только решение этих мыслительных проблем позволяет мыслителю полноценно реализоваться. Со стороны все это выглядит так, что мыслитель становится средством мышления, а изнутри осознается самой мыслящей личностью примерно так, как сказал Г.П.: «Я почувствовал, что на меня село мышление и это есть наслаждение, равного которому ничего нет». Сравним с замечаниями Лихтенберга на знаменитое: «Мыслю, следовательно, существую». Он отметил, что столь же правомерно было сказать «нечто думает» (es denkt) и «нечто сверкает» (es dlitzt), как обычно говорят; добавив, что «признание этого является практической необходимостью» [8, с.352].

Не скрою, и для меня мышление есть «практическая необходимость», и я иногда ощущаю себя не свободным от мышления. Но высшая ценность для меня — не мышление, а жизнь, духовная независимость. Думаю, что как бы нами не овладевали мышление, техника или наши собственные привычки — назначение человека каждый раз вывертываться из-под этой страшной и любимой власти, обретать свободу и уже сознательно самому направлять развитие этих порожденных человеком сил. Другое дело, кому это удается, а кому нет.

Завершая программу, хочу обратить внимание на то, что ее реализация — дело рук тех методологов (оппонентов и участников), которым эта программа покажется интересной. С точки зрения предложенных здесь идей, в дальнейшем изучении нуждаются как предпосылки и условия (контекст) мышления — семиозис, деятельность, социальные отношения и институты, культура, так и мыслительное творчество отдельных личностей. Если одни виды мышления, например, научное, требуют преимущественно методологического изучения, то другие (художественное, проектное, инженерное, правовое, «управленческое» и др. мышления) необходимо не только изучать, но и конституировать.

д.Авдотьино — Москва

август 1996 — апрель 1997

 

 

P.S. Эта программа в первой половине 1997 г. обсуждалась на методологических семинарах, которые ведут Л.Карнозова и А.Пузырей; автор постарался учесть прозвучавшую в адрес программы критику.

 

 

  1. Аристотель. Метафизика. М.,Л., 1934
  2. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979
  3. Выготский Л.С. Мышление и речь. Собр. соч. Т.2, М.,1982.
  4. Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно.— Вопросы методологии, N 1, 1991.
  5. Проблемы исследования структуры науки.— Материалы симпозиума. Новосибирск. М., 1967; Педагогика и логика. М., 1968, Семиотика и восточные языки. М., 1967; Обучение и развитие.— Материалы к симпозиуму. М., 1966.
  6. Розин В.М. Специфика и формирование естественных, технических и гуманитарных наук. Красноярск. 1989.
  7. Фуко М. Воля к истине. М., 1996.
  8. Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996.
  9. Щедровицкий Г.П. «Языковое мышление» и его анализ. Избранные труды. М., 1995.
  10. Щедровицкий Г.П., Алексеев Н.Г. О возможных путях исследования мышления как деятельности.— Доклады АПН РСФСР. N 3, 1957; Ладенко И.С. Об отношении эквивалентности и его роли в некоторых процессах мышления, связанных с установлением отношения эквивалентности.— Доклады АПН РСФСР. N 1, 2, 1958; Щедровицкий Г.П. О строении атрибутивных знаний.— Доклады АПН РСФСР. N 1, 4, 1958, N 1, 2, 4, 1959, N 6, 1960; Щедровицкий Г.П., Ладенко И.С. О некоторых принципах генетического анализа мышления.— Тез. докл. 1 съезд Общества психологов. Вып. 1, м., 1959; Щедровицкий Г.П. О различии исходных понятий содержательной и формальной логики.— Материалы Томской конференции по логике и методологии науки. Томск 1962.
  11. Щедровицкий Г.П. Сладкая диктатура мысли.— Вопросы методологии. N 1-2, 1994.
  12. Щедровицкий Г.П. Схема мыследеятельности — системно-структурное строение, смысл и содержание. — Системные исследования. Методологические проблемы. М., 1987.
  13. Щедровицкий Г.П. Системно-структурный подход в описании эволюции мышления. — Избранные труды. М., 1995.
  14. Щедровицкий Г.П. Смысл оппозиции натуралистического и деятельностного подходов.— Избранные труды. М., 1995.