По направлению к смыслу: ситуативный и культурно-исторический смысл методологической работы

Главная / Публикации / По направлению к смыслу: ситуативный и культурно-исторический смысл методологической работы

По направлению к смыслу: ситуативный и культурно-исторический смысл методологической работы

Тема заключительного заседа­ния — «Рефлексивное обсуждение итогов проделанной работы»- очень точно задает рамки моего сообщения: я буду говорить именно о той работе, что была проделана мной за эти дни. И именоваться она будет странным, хотя и привычным для нас словом, которое, как и многие другие понятия из методологичес­кого словаря, нередко употребляет­ся ритуально, а значит, постепенно теряется его серьез, пафос, если хотите. Это — работа самоопреде­ления. Я не говорю, что такая рабо­та специально проводилась только теперь, в эти дни, это размышления, по крайней мере, последних двух лет. Просто здесь,  в Светлогорске, про­цесс этот интенсифицировался, вопросы, которые меня мучили, прояснились, и самое замечатель­ное, наверное, то что я нашла для себя ответ, который искала послед­нее время. По-видимому, это произошло за счет того, что на конфе­ренции встретились две группы — Сеть методологических лабораторий и Школа культурной политики, не только культивирующие разные способы работы, но и, возможно, несущие разное понимание смысла методологической работы, разные

ценностные ориентации. Но это можно только реконструировать, и сейчас я не буду специально на этом останавливаться. Просто сложилось очень хорошее, напряженное поле для размышлений о том, что такое методология и в чем ее смысл.

Теперь хочу пояснить свою си­туацию — ситуацию поиска смысла.

Два года назад, тоже летом, у меня состоялся разговор с Георги­ем Петровичем. Со времени наше­го II съезда, когда у меня возникло довольно тяжелое ощущение утра­ты методологическим сообществом чего-то главного, что до сих пор обеспечивало его жизнеспособ­ность и потенции развития, передо мной очень остро встал вопрос о перспективах методологии. Пожа­луй, это я сейчас ставлю вопрос о смысле, а тогда — именно о пер­спективах. Дальше я попробую по­казать, в чем принципиальная раз­ница в самих этих вопросах.

Итак, тогда меня волновало, что же должно быть дальше, в чем следующий шаг или даже поворот ме­тодологии. Казалось, что такого рода вопросы провоцируются рез­ким изменением общей ситуации, в которой мы живем, — политичес­кой, культурной, социальной, что с необходимостью требует нового са­моопределения методологии: невоз­можно длить прошлое, когда все вокруг меняется. А для меня это означало, что новый вектор, ука­зывающий на перспективы, задаст Георгий Петрович. В этом даже сомнений не было, и в том разговоре летом 1990 года я обсуждала именно это: пыталась произвести свою реконструкцию того, что было, и наив­но спрашивала, а что же должно быть дальше, говоря нашим языком — «каковы перспективы развития методологии?» Сначала Георгий Пет­рович меня не понимал (или делал вид, что не понимает?), а потом от­ветил очень коротко: он сделал все что задумал, и теперь это наши про­блемы и наше дело — ставить вопро­сы и давать на них собственные от­веты, строить свою работу и свою жизнь в соответствии с тем, как мы на них отвечаем.

Вообще-то, Георгий Петрович и прежде говорил об этом публично, к примеру, на съездах. Но серьезность и неотвратимость того, что стояло за этими словами, я почув­ствовала только в этом разговоре. Рухнула опора, которая казалась не­зыблемой. Это не метафора.

Сегодня я могу как-то это раци­онализировать. Жизнь в Кружке я, условно, конечно, разделила бы на три этапа: первый, скорее даже предэтап — поиск и обретение Учителя; второй этап — собственно учени­чество; и третий — я назвала бы его этапом личной ответственности.

Что я имею в виду? Для меня ученичество означает, что ты «вхо­дишь» в программу Учителя и са­моопределяешься в рамках его про­граммы, его целей, его тем и т.д. И иначе, на мой взгляд, не может быть ученичества. Если говорить попрос­ту, предельной рамкой для тебя вы­ступает Учитель. Но что означает, что ты персонифицируешь предель­ную рамку? А то, что ты перено­сишь ответственность: если пред­ельная рамка «очеловечивается», то тебе не надо думать о смысле, пер­спективах, программах развития методологии — об этом без тебя под­умают (я здесь немного утрирую, но суть именно в этом). И вот, на­чиная с упомянутого разговора, «ответственность» стала для меня клю­чевой категорией в поисках ответа на вопрос о смысле методологии и методологической работы. То есть наступает в жизни такой момент, когда ты вдруг начинаешь понимать, что больше не можешь переклады­вать ответственность на другого человека, что отныне ты сама должна отвечать за то, что делаешь, и за смысл того, что делаешь. И не можешь больше прикрываться ав­торитетом.

И здесь открывается совершен­но новый план самоопределения. Хотя я не люблю затрепанных вы­соких слов, тут бы я сказала, что в жизни человека, который занима­ется методологической работой, наступает такой момент, когда он всерьез ставит перед собой вопрос о самоопределении в истории. То есть попадает в точку этого вопро­са. Я хотела бы убрать излишний пафос вокруг этой точки, но такие моменты возникают на переходе из ученического этапа в следующий.

И тогда ты понимаешь, что во­прос о перспективах означает во­прос, о том, за что ты лично берешь на себя ответственность. И с этого момента все приходится начинать сначала. Приходится отвечать на вопрос, что такое методология, что такое методологическая работа, в чем смысл всего этого — если ты полагаешь, что занимаешься мето­дологической работой. Это то мес­то, где вопрос о перспективах методологии сменяется вопросом о ее смысле и назначении, и о «человекоразмерности» (выражение М.К. Петрова)  этого смысла.[2]

Такого рода вопросы, по-мое­му, витают в воздухе, и вчера Н.Ф. Андрейченко в своем выступлении здесь задал этот контекст. Он ведь как говорил: есть разные рабочие программы, он в них задействован, работает в них достаточно успеш­но, однако утеряна осмысленность того, что делается, нет самого глав­ного — предельной методологичес­кой программы. Я здесь тоже все время об этом думала, но попробо­вала пройти иначе. Для меня про­граммы вторичны. Мне кажется –  это просто наблюдения показыва­ют — что сейчас программная фор­ма организации работ как бы «спус­тилась» в слой «методологического производства». Производство — момент, видимо, необходимый для жизнеспособности всякой системы, но оно не может задавать предель­ной смысловой рамки, по крайней мере, для меня. (Вообще, то, что я здесь говорю, не претендует на об­щезначимые фиксации, это исклю­чительно рефлексивный и субъек­тивный текст, но мне кажется, что обсуждения такого плана нам сей­час нужны.)

Итак, повторю важный для меня тезис: на мой взгляд, программная форма организации работ «спусти­лась» в план «методологического производства», а в производственной рамке я не могу обрести предельно­го смысла. Хотя, повторяю, эта фор­ма весьма уместна и эффективна для ведения локальных работ.

И  мой вопрос остается, посколь­ку могут быть разные программы, я же ищу некоторый общий смысл ме­тодологии и методологической ра­боты, который позволил бы сохра­нить определенную самоидентич­ность при разнообразии работ, ко­торыми приходится заниматься, и в то же время, прикрепленность к методологии, которая остается для меня бесспорной ценностью. Но здесь есть еще одна тонкость. Методология есть культурно-историчес­кое образование. А чтобы обрести смысл собственной работы, нужно, чтобы предельная рамка термино­логически была соотносима с рабо­чими рамками, т.е. могла бы интер­претироваться в терминах «деланья». Поэтому предельный смысл я ищу не в вопросе, что есть методология, а в вопросе о смысле методологи­ческой работы.

Итак, я все задавала себе эти вопросы, меняя акценты и формы самого вопрошания. И, наконец, ответ мне помог найти М.В. Рац жесткостью своих фиксаций. Если вы помните, вчера в резюме своего доклада он сформулировал несколь­ко четких тезисов, касающихся темы, которую я сейчас обсуждаю. Он утверждал, что предельной рам­кой методологической работы до­лжно быть переделывание мира, или изменение исторической траекто­рии. И дальше задал риторический, вроде бы, вопрос: так что же, мы будем пассивно наблюдать, как мир естественно эволюционирует, или сами будем менять историческую траекторию? Я говорю, что вопрос этот — казалось бы, риторический, поскольку предполагающийся от­вет о необходимости перестраива­ния мира — это не просто индиви­дуальное видение М.В.Раца; в пред­ельно бескомпромиссной форме в нем выражена искусственно-техни­ческая идеология СМД-подхода, коренящаяся в соответствующем тезисе К. Маркса в «Тезисах о Фей­ербахе». Жесткость этой позиции очень помогла мне, и я отвечаю: я не буду менять историческую тра­екторию, я не буду переделывать мир. К слову, мне врезалось в па­мять название одной статьи С. Франка — «Ересь утопизма». Предостережение, содержащееся в этих словах, до сих пор кажется мне актуальным. Итак, я не могу определяться в рамке переделывания мира. Я считаю — в оппозиции к ней, — что задача методологичес­кой работы состоит в том, чтобы возделывать мир мышлением. История творится не только мышлением; так вот, методолог отвечает за то, чтобы  мышление было.

Кажется, я нашла ту смысло­вую рамку, в которой могу отрефлектировать методологическую ра­боту: возделывание мира мышлением. Более точно, это ответ на вопрос не что делает методолог, а в чем смысл того, что он делает. (Но эта смысловая рамка как раз и задает определенность и границы контек­ста, в котором, безусловно, прихо­дится всякий раз определяться, ког­да берешься за конкретное дело.) Теперь поясню свою мысль иначе. Тезис о том, что мир есть мир мыш­ления и деятельности, ныне, для многих утратив корни и истоки, пре­вратился в расхожую идеологему, и я не могу его принять в такой нату­ральной трактовке. Я обсуждаю это по-другому: «мир мышления и дея­тельности» — это конструкция, пос­троенная в пространстве методоло­гического мышления. И свою задачу я вижу в поиске и построении кана­лов, и дальше, через эти каналы, в интеллектуальном «возделывании» какого-то совершенно другого, многомерного и  «многомирного»  мира мышлением (пониманием и пр. — сейчас не в этом суть). «Мир мышле­ния и деятельности» — образование методологического мышления про устройство мира.

Итак, я сформулировала очень важный для меня тезис, нашла то, что искала. Отсюда для меня про­истекают и некоторые практичес­кие выводы: теперь я стала больше понимать, что вообще делаю. Не­давно у меня появилась новая ра­бота — с юристами (речь идет о судебной реформе), и, разумеется, пока никакой программы относи­тельно юридической сферы у меня нет: сначала нужно ситуацию по­нять, но понять уже во взаимодей­ствии, в коммуникации с реальны­ми действующими профессионалами. И только сейчас я стала доста­точно отчетливо осознавать, в чем смысл уже самой этой работы (этой стадии?) для меня как методологи­ческой. Во-вторых, стало проясняться, что я делаю на методологи­ческом семинаре, который мы на­чали в Москве с М.В.Рацем.

Участники семинара периоди­чески меня спрашивали: «Где программа семинара? Неправильно, чтобы семинар был без программы!» И не могли понять, когда я отвечала, что наш семинар непрограммный. Я сначала сама этого толком не понимала. А потом при­шлось сделать доклад по поводу надпрограммной формы организации работ. Что имелось в виду? Учас­тники нашего семинара включены в разные конкретные программы и работы. Пространство же семинара задается и организуется не метапрограммой, а специальной рамоч­ной конструкцией, обеспечиваю­щей возможность здесь-и-теперь-коммуникации относительно мето­дологических тем и проблем, рефлексивно выделяемых в этих про­граммах. Причем сама эта рамочная конструкция открыта и развер­тывается по мере продвижения в обуждаемых на семинаре темах.

Это — просто пример. Смысл приведенных работ я не могла отрефлектировать в известной мне программной идеологии методологии, но интуиция подсказывала, что речь идет, тем не менее, о методоло­гической работе. Найденная теперь смысловая рамка позволяет это сде­лать. Кроме того, она не противоре­чит и программной форме организации работ, а, напротив, предпол­агает ее. Здесь речь идет о другом: локальности программ, и, я сказала бы, бесконечности задач, которые задаются смысловой рамкой.

  1. Я закончила основную часть. У меня есть одно рефлексивное замечание относительно того, что я проделала, имеющее непосредственное отношение к теме «Знакотехника», поскольку наше совеща­ние посвящено именно ей.

Что я сделала? Очень простую вещь — нашла слово. Т.е. осущес­твила поименование. Но, вроде бы, это поименование никак нельзя назвать результатом знакотехнической работы. Оно произошло в ходе совершенно другой работы — са­моопределения. Наверное, в качес­тве опор я использовала знакотехнические средства, к примеру, фор­му рамочной организации, которая мне как-то помогла. Но это не боль­ше чем некоторые подпорки, а сама смысловая работа и — в связи с ее необходимостью — поиск слова шли в совершенно другом пространстве, не знакотехническом. В этом месте я хочу обратить внимание на то, что, несмотря на всю важность знакотехнической и вообще работы по инструментализации интеллектуаль­ных процессов, не надо забывать, что без энергии, пробужденной во­просом, на который ты не можешь не ответить, нельзя получить ниче­го живого. И в этом смысле знакотехническая работа не может быть самостоятельным, самодостаточным фрагментом: нельзя игнорировать контексты, в которых только сред­ство и обретает свою инструменталь­ную функцию. Нужда в средствах появляется, когда импульс к раз­мышлению, к действию уже есть. В общем, все это банальные вещи, но периодически, видимо, о них нуж­но вспоминать.

 

Июль 1992 г.

Р. S. Прошло около двух лет после светлогорского совещания и моего выступления там. Оно было значи­мым, в каком-то смысле этапным для меня тогда, остается таким и сейчас. На совещании был  Г. П., и мне до сих пор это важно. Теперь он ушел… Но все равно о самом главном гово­ришь с ним. Недавно в Москве прошел методологический конгресс. Нередко там приходилось слышать, что этап, который проходит сейчас СМД-методология, — это этап реализации. Реализации чего? Есть, по-моему, два фундаментальных миропонимания, или ощущения человеческой жизни: как длящейся, когда каждый после­дующий фрагмент (этап ?) происте­кает и детерминирован предыдущим; и как «дискретной», когда в какие-то моменты приходится выстраи­вать или обретать мир заново. На­верное, было бы кокетством говорить «выстраивать всякий раз заново». Конечно «стоя на плечах» Учите­ля. Но все же — заново. Поскольку либо ты понимаешь, что оказыва­ешься в ситуации, где нет готовых решений, и тебе снова приходится самоопределяться, либо все предна­чертано, и «путь» известен или ты его определил наперед — это не име­ет значения — осталось реализовать. Идее «реализации» я противопоставила бы идею «отталкивания». Было ученичество, но ученичество – не обу­чение, здесь в принципе нельзя до­учиться никогда (ремарка к беседе Г. Копылова с С. Табачниковой — Кен­тавр, 1994, №1, с. 19-20.), просто раньше или позже из ученичества вы­ходишь, так же, к примеру, как из детства. А поскольку это не то же, что обучение, мир опять предстает перед тобой неизвестным, т.е. онто­логически нерешенным и оргдеятельностно не обеспеченным. Потому что  то, чему тебя действительно учили в Кружке, это не верить штампам и вдумываться в происходящее. И, «стоя на плечах», опять приходится открывать мир, ставить и решать задачи. А если уж говорить о реали­зации, то я могу это понять только как реализацию людей, у которых, как мне кажется, был уникальный опыт ученичества и которые, я надеюсь, породят новые идеи.

 

 

[1] Авторизованный текст выступления на совещаинн по теме «Знакотехническая работа в системах мыследеятельности» — Светлогорск, июль 1992.

[2] Ну,  казалось бы, самоопределение — привычное дело для человека,   прошедшего методологическую школу. Но всегда это было самоопределением я рамках, а теперь нужно было выстраивать сами рамки. Я не думаю,  что связанные с этим трудности касаются только  меня. На мой взгляд, именно проблемностью такого рамочного самоопределения можно объяснить странные   идеологические   и   мировоззренческие виражи некоторых моих товарищей. Здесь я сказала бы, перефразируя известное выражение — «рамка поехала».