Тема заключительного заседания — «Рефлексивное обсуждение итогов проделанной работы»- очень точно задает рамки моего сообщения: я буду говорить именно о той работе, что была проделана мной за эти дни. И именоваться она будет странным, хотя и привычным для нас словом, которое, как и многие другие понятия из методологического словаря, нередко употребляется ритуально, а значит, постепенно теряется его серьез, пафос, если хотите. Это — работа самоопределения. Я не говорю, что такая работа специально проводилась только теперь, в эти дни, это размышления, по крайней мере, последних двух лет. Просто здесь, в Светлогорске, процесс этот интенсифицировался, вопросы, которые меня мучили, прояснились, и самое замечательное, наверное, то что я нашла для себя ответ, который искала последнее время. По-видимому, это произошло за счет того, что на конференции встретились две группы — Сеть методологических лабораторий и Школа культурной политики, не только культивирующие разные способы работы, но и, возможно, несущие разное понимание смысла методологической работы, разные
ценностные ориентации. Но это можно только реконструировать, и сейчас я не буду специально на этом останавливаться. Просто сложилось очень хорошее, напряженное поле для размышлений о том, что такое методология и в чем ее смысл.
Теперь хочу пояснить свою ситуацию — ситуацию поиска смысла.
Два года назад, тоже летом, у меня состоялся разговор с Георгием Петровичем. Со времени нашего II съезда, когда у меня возникло довольно тяжелое ощущение утраты методологическим сообществом чего-то главного, что до сих пор обеспечивало его жизнеспособность и потенции развития, передо мной очень остро встал вопрос о перспективах методологии. Пожалуй, это я сейчас ставлю вопрос о смысле, а тогда — именно о перспективах. Дальше я попробую показать, в чем принципиальная разница в самих этих вопросах.
Итак, тогда меня волновало, что же должно быть дальше, в чем следующий шаг или даже поворот методологии. Казалось, что такого рода вопросы провоцируются резким изменением общей ситуации, в которой мы живем, — политической, культурной, социальной, что с необходимостью требует нового самоопределения методологии: невозможно длить прошлое, когда все вокруг меняется. А для меня это означало, что новый вектор, указывающий на перспективы, задаст Георгий Петрович. В этом даже сомнений не было, и в том разговоре летом 1990 года я обсуждала именно это: пыталась произвести свою реконструкцию того, что было, и наивно спрашивала, а что же должно быть дальше, говоря нашим языком — «каковы перспективы развития методологии?» Сначала Георгий Петрович меня не понимал (или делал вид, что не понимает?), а потом ответил очень коротко: он сделал все что задумал, и теперь это наши проблемы и наше дело — ставить вопросы и давать на них собственные ответы, строить свою работу и свою жизнь в соответствии с тем, как мы на них отвечаем.
Вообще-то, Георгий Петрович и прежде говорил об этом публично, к примеру, на съездах. Но серьезность и неотвратимость того, что стояло за этими словами, я почувствовала только в этом разговоре. Рухнула опора, которая казалась незыблемой. Это не метафора.
Сегодня я могу как-то это рационализировать. Жизнь в Кружке я, условно, конечно, разделила бы на три этапа: первый, скорее даже предэтап — поиск и обретение Учителя; второй этап — собственно ученичество; и третий — я назвала бы его этапом личной ответственности.
Что я имею в виду? Для меня ученичество означает, что ты «входишь» в программу Учителя и самоопределяешься в рамках его программы, его целей, его тем и т.д. И иначе, на мой взгляд, не может быть ученичества. Если говорить попросту, предельной рамкой для тебя выступает Учитель. Но что означает, что ты персонифицируешь предельную рамку? А то, что ты переносишь ответственность: если предельная рамка «очеловечивается», то тебе не надо думать о смысле, перспективах, программах развития методологии — об этом без тебя подумают (я здесь немного утрирую, но суть именно в этом). И вот, начиная с упомянутого разговора, «ответственность» стала для меня ключевой категорией в поисках ответа на вопрос о смысле методологии и методологической работы. То есть наступает в жизни такой момент, когда ты вдруг начинаешь понимать, что больше не можешь перекладывать ответственность на другого человека, что отныне ты сама должна отвечать за то, что делаешь, и за смысл того, что делаешь. И не можешь больше прикрываться авторитетом.
И здесь открывается совершенно новый план самоопределения. Хотя я не люблю затрепанных высоких слов, тут бы я сказала, что в жизни человека, который занимается методологической работой, наступает такой момент, когда он всерьез ставит перед собой вопрос о самоопределении в истории. То есть попадает в точку этого вопроса. Я хотела бы убрать излишний пафос вокруг этой точки, но такие моменты возникают на переходе из ученического этапа в следующий.
И тогда ты понимаешь, что вопрос о перспективах означает вопрос, о том, за что ты лично берешь на себя ответственность. И с этого момента все приходится начинать сначала. Приходится отвечать на вопрос, что такое методология, что такое методологическая работа, в чем смысл всего этого — если ты полагаешь, что занимаешься методологической работой. Это то место, где вопрос о перспективах методологии сменяется вопросом о ее смысле и назначении, и о «человекоразмерности» (выражение М.К. Петрова) этого смысла.[2]
Такого рода вопросы, по-моему, витают в воздухе, и вчера Н.Ф. Андрейченко в своем выступлении здесь задал этот контекст. Он ведь как говорил: есть разные рабочие программы, он в них задействован, работает в них достаточно успешно, однако утеряна осмысленность того, что делается, нет самого главного — предельной методологической программы. Я здесь тоже все время об этом думала, но попробовала пройти иначе. Для меня программы вторичны. Мне кажется – это просто наблюдения показывают — что сейчас программная форма организации работ как бы «спустилась» в слой «методологического производства». Производство — момент, видимо, необходимый для жизнеспособности всякой системы, но оно не может задавать предельной смысловой рамки, по крайней мере, для меня. (Вообще, то, что я здесь говорю, не претендует на общезначимые фиксации, это исключительно рефлексивный и субъективный текст, но мне кажется, что обсуждения такого плана нам сейчас нужны.)
Итак, повторю важный для меня тезис: на мой взгляд, программная форма организации работ «спустилась» в план «методологического производства», а в производственной рамке я не могу обрести предельного смысла. Хотя, повторяю, эта форма весьма уместна и эффективна для ведения локальных работ.
И мой вопрос остается, поскольку могут быть разные программы, я же ищу некоторый общий смысл методологии и методологической работы, который позволил бы сохранить определенную самоидентичность при разнообразии работ, которыми приходится заниматься, и в то же время, прикрепленность к методологии, которая остается для меня бесспорной ценностью. Но здесь есть еще одна тонкость. Методология есть культурно-историческое образование. А чтобы обрести смысл собственной работы, нужно, чтобы предельная рамка терминологически была соотносима с рабочими рамками, т.е. могла бы интерпретироваться в терминах «деланья». Поэтому предельный смысл я ищу не в вопросе, что есть методология, а в вопросе о смысле методологической работы.
Итак, я все задавала себе эти вопросы, меняя акценты и формы самого вопрошания. И, наконец, ответ мне помог найти М.В. Рац жесткостью своих фиксаций. Если вы помните, вчера в резюме своего доклада он сформулировал несколько четких тезисов, касающихся темы, которую я сейчас обсуждаю. Он утверждал, что предельной рамкой методологической работы должно быть переделывание мира, или изменение исторической траектории. И дальше задал риторический, вроде бы, вопрос: так что же, мы будем пассивно наблюдать, как мир естественно эволюционирует, или сами будем менять историческую траекторию? Я говорю, что вопрос этот — казалось бы, риторический, поскольку предполагающийся ответ о необходимости перестраивания мира — это не просто индивидуальное видение М.В.Раца; в предельно бескомпромиссной форме в нем выражена искусственно-техническая идеология СМД-подхода, коренящаяся в соответствующем тезисе К. Маркса в «Тезисах о Фейербахе». Жесткость этой позиции очень помогла мне, и я отвечаю: я не буду менять историческую траекторию, я не буду переделывать мир. К слову, мне врезалось в память название одной статьи С. Франка — «Ересь утопизма». Предостережение, содержащееся в этих словах, до сих пор кажется мне актуальным. Итак, я не могу определяться в рамке переделывания мира. Я считаю — в оппозиции к ней, — что задача методологической работы состоит в том, чтобы возделывать мир мышлением. История творится не только мышлением; так вот, методолог отвечает за то, чтобы мышление было.
Кажется, я нашла ту смысловую рамку, в которой могу отрефлектировать методологическую работу: возделывание мира мышлением. Более точно, это ответ на вопрос не что делает методолог, а в чем смысл того, что он делает. (Но эта смысловая рамка как раз и задает определенность и границы контекста, в котором, безусловно, приходится всякий раз определяться, когда берешься за конкретное дело.) Теперь поясню свою мысль иначе. Тезис о том, что мир есть мир мышления и деятельности, ныне, для многих утратив корни и истоки, превратился в расхожую идеологему, и я не могу его принять в такой натуральной трактовке. Я обсуждаю это по-другому: «мир мышления и деятельности» — это конструкция, построенная в пространстве методологического мышления. И свою задачу я вижу в поиске и построении каналов, и дальше, через эти каналы, в интеллектуальном «возделывании» какого-то совершенно другого, многомерного и «многомирного» мира мышлением (пониманием и пр. — сейчас не в этом суть). «Мир мышления и деятельности» — образование методологического мышления про устройство мира.
Итак, я сформулировала очень важный для меня тезис, нашла то, что искала. Отсюда для меня проистекают и некоторые практические выводы: теперь я стала больше понимать, что вообще делаю. Недавно у меня появилась новая работа — с юристами (речь идет о судебной реформе), и, разумеется, пока никакой программы относительно юридической сферы у меня нет: сначала нужно ситуацию понять, но понять уже во взаимодействии, в коммуникации с реальными действующими профессионалами. И только сейчас я стала достаточно отчетливо осознавать, в чем смысл уже самой этой работы (этой стадии?) для меня как методологической. Во-вторых, стало проясняться, что я делаю на методологическом семинаре, который мы начали в Москве с М.В.Рацем.
Участники семинара периодически меня спрашивали: «Где программа семинара? Неправильно, чтобы семинар был без программы!» И не могли понять, когда я отвечала, что наш семинар непрограммный. Я сначала сама этого толком не понимала. А потом пришлось сделать доклад по поводу надпрограммной формы организации работ. Что имелось в виду? Участники нашего семинара включены в разные конкретные программы и работы. Пространство же семинара задается и организуется не метапрограммой, а специальной рамочной конструкцией, обеспечивающей возможность здесь-и-теперь-коммуникации относительно методологических тем и проблем, рефлексивно выделяемых в этих программах. Причем сама эта рамочная конструкция открыта и развертывается по мере продвижения в обуждаемых на семинаре темах.
Это — просто пример. Смысл приведенных работ я не могла отрефлектировать в известной мне программной идеологии методологии, но интуиция подсказывала, что речь идет, тем не менее, о методологической работе. Найденная теперь смысловая рамка позволяет это сделать. Кроме того, она не противоречит и программной форме организации работ, а, напротив, предполагает ее. Здесь речь идет о другом: локальности программ, и, я сказала бы, бесконечности задач, которые задаются смысловой рамкой.
- Я закончила основную часть. У меня есть одно рефлексивное замечание относительно того, что я проделала, имеющее непосредственное отношение к теме «Знакотехника», поскольку наше совещание посвящено именно ей.
Что я сделала? Очень простую вещь — нашла слово. Т.е. осуществила поименование. Но, вроде бы, это поименование никак нельзя назвать результатом знакотехнической работы. Оно произошло в ходе совершенно другой работы — самоопределения. Наверное, в качестве опор я использовала знакотехнические средства, к примеру, форму рамочной организации, которая мне как-то помогла. Но это не больше чем некоторые подпорки, а сама смысловая работа и — в связи с ее необходимостью — поиск слова шли в совершенно другом пространстве, не знакотехническом. В этом месте я хочу обратить внимание на то, что, несмотря на всю важность знакотехнической и вообще работы по инструментализации интеллектуальных процессов, не надо забывать, что без энергии, пробужденной вопросом, на который ты не можешь не ответить, нельзя получить ничего живого. И в этом смысле знакотехническая работа не может быть самостоятельным, самодостаточным фрагментом: нельзя игнорировать контексты, в которых только средство и обретает свою инструментальную функцию. Нужда в средствах появляется, когда импульс к размышлению, к действию уже есть. В общем, все это банальные вещи, но периодически, видимо, о них нужно вспоминать.
Июль 1992 г.
Р. S. Прошло около двух лет после светлогорского совещания и моего выступления там. Оно было значимым, в каком-то смысле этапным для меня тогда, остается таким и сейчас. На совещании был Г. П., и мне до сих пор это важно. Теперь он ушел… Но все равно о самом главном говоришь с ним. Недавно в Москве прошел методологический конгресс. Нередко там приходилось слышать, что этап, который проходит сейчас СМД-методология, — это этап реализации. Реализации чего? Есть, по-моему, два фундаментальных миропонимания, или ощущения человеческой жизни: как длящейся, когда каждый последующий фрагмент (этап ?) проистекает и детерминирован предыдущим; и как «дискретной», когда в какие-то моменты приходится выстраивать или обретать мир заново. Наверное, было бы кокетством говорить «выстраивать всякий раз заново». Конечно — «стоя на плечах» Учителя. Но все же — заново. Поскольку либо ты понимаешь, что оказываешься в ситуации, где нет готовых решений, и тебе снова приходится самоопределяться, либо все предначертано, и «путь» известен или ты его определил наперед — это не имеет значения — осталось реализовать. Идее «реализации» я противопоставила бы идею «отталкивания». Было ученичество, но ученичество – не обучение, здесь в принципе нельзя доучиться никогда (ремарка к беседе Г. Копылова с С. Табачниковой — Кентавр, 1994, №1, с. 19-20.), просто раньше или позже из ученичества выходишь, так же, к примеру, как из детства. А поскольку это не то же, что обучение, мир опять предстает перед тобой неизвестным, т.е. онтологически нерешенным и оргдеятельностно не обеспеченным. Потому что то, чему тебя действительно учили в Кружке, — это не верить штампам и вдумываться в происходящее. И, «стоя на плечах», опять приходится открывать мир, ставить и решать задачи. А если уж говорить о реализации, то я могу это понять только как реализацию людей, у которых, как мне кажется, был уникальный опыт ученичества и которые, я надеюсь, породят новые идеи.
[1] Авторизованный текст выступления на совещаинн по теме «Знакотехническая работа в системах мыследеятельности» — Светлогорск, июль 1992.
[2] Ну, казалось бы, самоопределение — привычное дело для человека, прошедшего методологическую школу. Но всегда это было самоопределением я рамках, а теперь нужно было выстраивать сами рамки. Я не думаю, что связанные с этим трудности касаются только меня. На мой взгляд, именно проблемностью такого рамочного самоопределения можно объяснить странные идеологические и мировоззренческие виражи некоторых моих товарищей. Здесь я сказала бы, перефразируя известное выражение — «рамка поехала».