Экспертиза как «Институт общественных изменений»

Главная / Публикации / Экспертиза как «Институт общественных изменений»

Экспертиза как «Институт общественных изменений»

 

Данная работа посвящена методологически организованным общественным экспертизам. Именно такая технология работы с социально-значимыми проблемными ситуациями может, по нашему мнению, быть оформлена в особый институт, обеспечивающий рациональное отношение к общественным изменениям: их осмысленную инициацию, продуманное проведение, взвешенную оценку последствий. Рассмотрение опыта подобных экспертиз и перспективы создания «института общественных изменений» проводится в контексте разворачивания методологического понимания институтов (методологии институционального подхода, или «институциональной методологии»), основанного на переосмыслении и модернизации соответствующих понятий правоведения и социологии.

Рефлексия опыта методологических экспертиз как источник разработок «институциональной методологии»

Методологические экспертизы организовывала и проводила в 1988-1991 годах исключительно команда первооткрывателя данной формы С.В. Попова. Экспертиза была явлением редким: всего состоялось пять подобных мероприятий, и их опыт до последнего времени не транслировался. Первые публикации, посвященные методологически организованным общественным экспертизам, появились лишь в 2000 году [3; 26-27; 33; 31; 10]. Однако причину подобного невнимания исследователей, скорее всего, следует искать не в малозначительности предмета, а в его сложности. Ведь методологическая экспертиза – не менее замечательный продукт деятельности Московского методологического кружка (ММК), чем организационно-де­я­тель­ностные игры (ОДИ), изобретенные в 1979 г. лидером ММК Г.П.Щедровицким.

Восстановление практики методологических экс­пер­тиз представляется нам делом чрезвычайно сто­я­щим. Поясним, почему. Благодаря рефлексии данного опыта была развернута методологическая идея институциональности[2], которая, накладываясь на соответствующие представления правоведения, социологии, экономики, политических наук и т.д., позволила переосмыслить их в инженерном плане и поставить задачу развития институционального под­хода в качестве междисциплинарной методологии[3]. А один из соавторов данной статьи даже рискнул в 1997 году написать: «Настало время институциональной ме­то­дологии. Давайте разрабатывать схемы институци­о­нального строительства и основанную на них методо­логию гуманитарного знания» [5, с. 12].

В указанной работе говорится о методах исследования мышления, которые «оборачиваются» на способ самоорганизации методолога (а также, в силу опоры ММК на коллективные формы работы, и методологического сообщества). А значит, «институци­о­наль­ная методология», выступая методом комплексного ис­сле­дования общественных явлений, должна становиться также и формой рефлексивного отношения методологического сообщества к самому се­бе, способом его самоорганизации. Но институциональная самоорганизация есть институционализация. Отличие от одноименного со­­циологического понятия – в понимании искусственно-естест­вен­но­го и рефлексивного характера процесса: речь идет о целенаправленной «институ­ци­онализации се­бя».

Таким образом, разработкой институционального подхода мы стремимся решить сразу две взаимосвязанных задачи. Во-первых, задачу привнесения новых методологических средств междисциплинарного характера в область, «захваченную» идеей институциональности (и «подведомственную» целому ряду более традиционных дисциплин) – проясняя попутно саму эту идею. И, во-вторых, задачу самоорганизации и оформления междисциплинарного сообщества философов, методологов, исследователей и практиков, задействованных в этой области. Здесь можно провести аналогию с результатами процесса изменения понятия игры (1980-1987). С одной стороны, при осмыслении сюжета столкновения Методологии и Игры в ОДИ возникла проблематизация понимания различ­ными дисциплинами других, «менее продвинутых» видов игр, что позволило выйти на инженерную схему – организационно-методологическое описание Игры-как-таковой [28, с.10 и сл.]. C другой стороны, благодаря изобретению ОДИ, проведение которых стало в эти годы одной из важнейших практик ММК, по сути, начался новый период жизни методологического сообщества.

Инициатива наказуема, и мы сами с 1993 года систематически занимаемся разработкой институциональной методологии. В итоге, нам кажется, можно говорить об определенных успехах (хотя бы по линии приложения данной методологии к области права и государства)[4]. Однако, мы еще не смогли оценить уровень своей работы «по гамбургскому счету» – исходя из норм, принятых в ММК: ведь нужна нормальная коммуникация, подкрепленная соответствующей методологической прак­­т­икой.

Для нас это, прежде всего, практика общественных изменений, подразумевающая преобразование (ре-формирование) существующих институтов и/или опору на особые институты, специально создаваемые для решения задач, возникающих в ходе общественных изменений. Ме­то­дологическая экспертиза выступает для нас как образцом такого «института общественных изменений», так и прототипом подобных институтов будущего. А, следовательно, она становится и отправной точкой для решения нашей собственной задачи построения институциональной методологии.

Парадоксальность ситуации состоит в том, что пос­ле изобретения экспертизы рефлексивное оборачивание методологической идеи институциональности в определенном смысле уже произошло, но не в методологическом «цехе», а в юридическом. На первом шаге механизм экспертных слушаний, построенный по прототипу состязательных институтов (суда и парламента), был переосмыслен в языке институциональной методологии. Далее, построив необходимый аппарат описания состязательных институтов, мы применили его к изучению «реальных» институтов сферы права и политико-правового пространства. В коммуникации с представителями других заинтересованных сообществ (пра­воведами, философами, куль­­турологами и т.д.) многие исходные схемы и представления были опредмечены в описаниях тех самых состязательных институтов, которые в свое время послужили прототипом методологической экспертизы.

В какой-то момент даже казалось, что собственно методологический смысл этих схем поте­рялся в многочисленных примечаниях, а контекст разработки можно восстановить лишь по машинописному архиву. Возникла задача вернуться к этому контексту на новом уровне осмысления, соотнести полученные общие схемы институционального подхода с практикой экспертизы, понять, могут ли они выполнять не только описательно-объяснительную («объектную»), но и организационно-деятельностную функцию, как «настоящие» методологические схемы[5].

Имеет ли это все какое-либо значение за пределами нашей небольшой группы, сложившейся в ходе проведения методологических экспертиз (в конце 1991 года эта группа вдруг оказалась еще и «международной»: С.Т. Танцоров – Рига, А.А.Матюхин – Алма-Ата, В.Г. Ма­рача – Москва)? Сохраняется ли что-то общее между подходом к постановке проблем общественных изменений, который закладывался в построение методологической экспертизы, и теми междисциплинарными разработками, в контексте которых опредметилось наше рефлексивно-методоло­ги­чес­кое осмысление опыта экс­пертиз?

Ответ на оба поставленных вопроса будет, безусловно, отрицательным, если не признать особую роль для методологической экспертизы того ее аспекта, который, собственно, и послужил отправной точкой наших разработок. Речь идет о правовой процессуальной форме экспертных слушаний[6]. Процедура этих слушаний была завершающей и «со­би­ра­ющей» фазой экспертизы в целом, во время которой, по нашему мнению, в наибольшей мере проявляется смысл экспертизы. Именно она представляет собой «изюминку», отличающую методологическую экс­пертизу от всего разнообразия форм работы, придуманных методологами за многие годы.

Можно указать на ряд вполне зримых эффектов, связанных именно с процессуальной формой экспертных слушаний. Так, в рамках формальной процедуры неузнаваемо изменилась речь участников. На фоне характерной для ОДИ «кондовой» лексики, употребляемой на предварительной стадии работы, после начала экспертных слушаний возникало ощущение, что ты попал на судебный процесс в дореволюционном Петербурге. И дело тут не в риторике, а в «языковом мышлении» участников, которое, благодаря введению формальной процедуры, оказалось го­раздо более строго организованным.

В дальнейшем подобное мышление было названо социально-организованным [5, с. 11-12; 9; 14, с. 18; 16, с. 445-449]. Участники остаются самими собой, но «подключаются» к коллективному процессу мышления, осуществление которого опосредовано формально-институциональ­ной процедурой. Особенности такого коллективного институционально-опосредованного процесса мышления проясняются при анализе состязательных институтов, послуживших протитипом методологической экспертизы: суда и парламента [8, с. 117-120].

Институционально-опосредованное мышление в суде и парламенте

Если в обычном понимании операции и процедуры мышления могут быть локализованы на отдельном человеке, то есть «сняты» и присвоены им, то состязательные институты представляют собой уникальный случай, когда операции и процедуры мышления распределены между участниками процесса, мышление каждого из которых принципиально частично. Каждая из сторон пытается выстроить стройную аргументацию и систему доказательств собственной версии, которая ставится под сомнение другой стороной, — и даже судья не является носителем совокупного мышления суда: полнотой юридического мышления, позволяющей разрешить дело, обладает лишь суд в целом [8, с. 117]. Нечто подобное мы можем сказать и по отношению к состязательному взаимодействию фракций в парламенте. С точки зрения изучения мышления форма процедуры состязательного института — это своего рода «логика, вынесенная вовне» [23, с.6-7], которой следует мышление института как коллективного субъекта[7].

Состязательные институты начинают конституироваться в своем самостоятельном статусе с того момента, когда возникает объективная социальная потребность в «беспристрастном третьем» для разрешения того или иного конфликта: между конкретными людьми, нормами поведения, образами желаемого будущего и т.д. Если обе стороны конфликта признают необходимость разрешения спора «по праву», то каждая из них уже имеет собственное понимание как сути конфликта, так и правомерных (по ее мнению) действий по его разрешению.

Если стороны самостоятельно приходят к согласию, то их индивидуальные представления сходятся, приобретают интерсубъективный характер общего правопонимания — а действия по разрешению конфликта могут рассматриваться как реализация достигнутого правопонимания. «Третий» нужен для того, чтобы помочь спорящим сторонам согласовать позиции и найти ту материальную норму (и то ее толкование), под которое они обе согласятся «подвести» спорную ситуацию. Либо — если стороны не идут на компромисс — для того, чтобы переоформить конфликт в состязание: в этом случае стороны, не согласные следовать общей материальной норме, должны (если они все же хотят разрешить спор «по праву») по крайней мере принять общую процессуальную норму их взаимодействия до разрешения конфликта. Формируется институт правосудия как правовая форма организации состязательного процесса[8]. Сторонам предоставляется возможность оставаться пристрастными — носителем процессуальной формы правопонимания теперь выступает «третий» (т.е. судья). Однако и судья, будучи по должности призван беспристрастно апеллировать к соответствующим источникам права, не является монопольным носителем содержания правопониманияЛишь суд в целом — как правовой институт — «понимает», «мыслит», «разрешает конфликт» и выносит приговор. Последнее есть юридическое действие, которое мы должны признать реализацией правопонимания и юридического мышления суда как института-корпорации[9].

Тем самым можно считать оправданным тезис о том, что осуществление интеллектуальных функций (понимания, мышления, рефлексии и т.д.) в состязательных институтах выступает как социально организованный коллективный процесс. При этом переоформление конфликта в состязание и принятие решения (вынесение приговора, принятие закона) есть та «интеллектуальная добавка» к исходной ситуации, которая приходит только «из культуры» (схема 1).

Схема 1: Схема институционального опосредования

Слева на схеме 1[10] изображена исходная (неоформленная) ситуация конфликта, посередине — ее институциональный эквивалент (конфликт, переоформленный в состязание сторон), справа — исходная ситуация конфликта с искусственной (по отношению к «естественному», нерегулируемому течению конфликта) «добавкой» институционального происхождения. Левую стрелку назовем институциональным (пере)оформлением, правую — регулятивным действием института, а обе стрелки вместе с состязанием сторон — институциональным опосредованием, поскольку в данном случае правовой институт выступает средством разрешения конфликта или «сдвижки» конфликтной ситуации, выведения ее из тупика. До состязания стороны конфликта противостояли друг другу «во всем» и не могли прийти к компромиссу не только по существу дела, но и по процедуре совместных действий, направленных на выход из «патовой» ситуации. Переоформление конфликта в состязание, подводящее стороны под общую процессуальную норму, подразумевает их компромисс по процедуре разрешения конфликта. А регулятивное действие института означает, что стороны связаны уже общей материальной нормой, они в равной мере обязаны следовать приговору суда. Справедливость приговора, признаваемая обеими сторонами, состоит в том, что для данной ситуации предлагается некое уже неоднократно апробированное на практике и поэтому нормативно закрепленное  — то есть воспринятое правовой культурой — решение. В противном случае необходимо создание прецедента с последующей корректировкой правовой нормы [8, с. 119].

Несколько более сложный случай институционального опосредования являет собой парламентская процедура [8, с. 119-120; 16, с. 457-467; 19, с. 7-13]. Парламент выступает состязательным институтом законодательной и представительной власти. В данном случае оформлению подвергается, как правило, не одна конкретная, а группа однородных конфликтных ситуаций, которые в понимании парламентариев представляются как ситуации одного типа, после чего начинается конструирование правовой нормы. Однотипные ситуации замещаются абстрактной типовой ситуацией, которая далее формально описывается как гипотеза будущей правовой нормы. Регулятивное действие будущей нормы описывается как ее диспозиция. При необходимости вводится также санкция, действующая в случае нарушения диспозиции при соблюдении гипотезы. В том, что парламент конструирует правовую норму, регулирующую ряд однотипных ситуаций, выражается его законодательная функция.

Представительная функция парламента состоит в том, что в парламентской дискуссии (в идеале) принимают участие депутаты, представляющие тех социальных субъектов, поведение которых будет регулироваться конструируемой нормой. В том случае, когда речь идет о конфликтных ситуациях, интересы конфликтующих сторон должны быть в той или иной мере представлены разными депутатами, и диспозиция нормы (предписывающая, как разрешать конфликт) определяется путем их состязательной дискуссии. Правопонимание отдельных депутатов небеспристрастно, оно отражает интересы социальных групп, представленных этими депутатами. Но правопонимание парламента в целом — как политико-правового института — должно (в идеале) выражать не частный, а общегосударственный интерес, работать на Общее Благо всей нации. Если «невидимая рука», проявляющаяся в рыночных институтах, построенных на принципе конкурентности, выражает экономическую рациональность, то построение парламента на принципе состязательности должно выражать рациональность политико-правовую.

Институциональному опосредованию соответствует особый предельный тип рациональности, в плане способа и условий формирования противостоящий трансцендентальному (эпистемологическому), который «основан на выделении сущности мира и его результатом является знание о мире и его законах. К этому типу относятся способы создания философских и метафизических систем, способы появления и существования науки, вообще – исследовательские типы мышления. Для формирования рационального отношения этого типа обязательным условием является наличие онтологии (картины мира, учения о бытии), которая и определяет критерии рациональности» [3, с. 8]. Институциональный же тип формирования рационального отношения «основан на признании принципа многих знаний и в пределе – невозможности единой картины мира. Но это означает, что рациональное отношение формируется не к миру, а к конкретной ситуации. И рациональность определяется не знанием о сущности мира, а процедурами формирования отношения – их регулярностью и «правильным» выполнением… Результат осуществления институциональных процедур – решение как действовать в конкретной ситуации (своего рода «одноразовое знание») [3, с. 8-9].

Подобное «одноразовое» или «практическое» [12; 16, с. 106-131] знание строится в ориентации на неклассический идеал знания, основания его формирования противоположны предположениям классической эпистемологии [15; 25; 29, с. 55-57; 30, с. 97-98] – «а это означает кардинальный переход, можно сказать, ликвидацию того института знания, который существовал до того» [30, с. 105].

В логическом плане институциональное опосредование противостоит характерному для традиционной эпистемологии семиотическому [5, с. 11-12]. И хотя оба типа опосредования имеют изоморфную “двухплоскостную” структуру соотнесения формы и содержания, структурные связи этих “плоскостей” принципиально различны.

В случае семиотического опосредования имеются связи знакового замещения и обратного отнесения, предполагающие изолирующую абстракцию объекта оперирования, позволяющую вместо объекта оперировать знаковой формой, осуществлять ее логическое развертывание.

Институциональное же опосредование оперирует не с объектами, а с отношениями по схеме 1. Объект знакового замещения пред-ставляется, полагается как пред-мет, его субъективность элиминируется, в то время как стороны переоформляемого отношения входят (в буквальном смысле) в институциональное пространство как действующие субъекты – лица. Подобное “олицетворение” содержания  — вместо его означения — позволяет реализовать принцип непараллелизма разворачивания формы и содержания мышления­ – в противовес характерному для естественнонаучного метода принципу параллелизма [35].

В рамках такой логической структуры мышления мы уже не можем оперировать знаковыми конструкциями «на доске», полагая их «объективным знанием». При институциональном опосредовании знание, источником которого выступает «олицетворяемое» содержание, появляется лишь после того, как «объект» начинает «говорить за себя»: свидетельствовать, возражать оппонентам, интерпретировать и оценивать ситуацию. Возникает положение дел, парадоксальное с точки зрения классической эпистемологии (что и подталкивает к отказу от нее): знание и объект перестают быть независимы, начинают влиять друг на друга, а субъект становится частью объекта, что вынуждает говорить о «рефлексивности» объекта, его способности строить знания о себе, «играть» с исследователем и т.д. Объект может «реагировать» на наличие «внешнего» знания о себе и изменяться в зависимости от собственной «внутренней» оценки этого знания, что и заставляет говорить о подобном знании как об «одноразовом»: на следующем шаге разворачивания ситуации оно становится недействительным.

Институционально-опосредованное мышление в методологической экспертизе

Благодаря институциональному опос­редованию мышления изменяется не только его «объект» – ситуация, — но и субъект, становящийся частью этой ситуации, одной из сторон в отношении, (пере)оформляемом институтом. Поэтому при проведении экспертных слушаний команда методологов и игротехников определяет способ работы (процедуру) и тип обсуждаемого содержания, но не само содержание работы и экспертных заключений[11]. Как подчеркивал С.В.Попов, предполагается, что экспертируемая об­ласть есть не просто «материал», но рефлексивное общественное образование, обладающее собственным «внутренним смыслом» и способное не только само выработать «суждение о себе», но и истолковать в духе этого внутреннего смысла любое внешнее суждение[12]. Это же относится и к суждениям любых внешних исследователей, которые обычно выступают в качестве экспертов при традиционной «научной» экспертизе[13]. В одной из своих работ, посвященных ОДИ, С.В. Попов пишет: «Была проведена граница возможностей ОДИ: «игра в знания» возможна была только тогда, когда существовал административно (или ав­то­ритарно) закрепленный уровень рефлексии над происходящим – в виде безусловного методолога-руководителя. Если же этого уровня нет, игра быстро распространяется на методологов, вынуждая их «распредмечиваться», – и тогда единственный способ установления режима «управляемой термоядерной реакции» – введение той или иной институциональной формы» [28, с. 24].

Особенно ярко эти моменты проявились в Омске («Комплексная общественная экспертиза проектов и программ социально-экономического развития города Омска», октябрь 1990 г.) и в Латвии («Ком­плексная общественная экспертиза программ конверсии (приватизации) госсобственности в Латвийской Республике», июнь 1991 г.), когда процедура слушаний была регламентирована специальным кодексом – Правовыми Установлениями Экспертизы (ПУЭ).

Поддержание процедуры в рамках, оговоренных этим кодексом, было возложено на облеченную в мантии группу юристов (А.А.Матюхин, С.Т.Танцо­ров), превратившуюся на время слушаний в самостоятельный фокус власти (наподобие Конституционного Суда), способный при случае наложить правовые ограничения и на руководителя экспертизы.

Перед тем, как в первый раз получить слово, каждый участник был обязан произнести Заверение, в котором заявлял, что всякое его суждение «устрем­лено к прояснению сути дела и будет согласно принципам Правовых Установлений». Это означало не только приверженность «духу» экспертизы, но и подтверждение легитимности «буквы» ее «законо­да­тельства». Впоследствии на основе анализа таких моментов нами была выделена структурная модель институционально-правовой организации политико-правового пространства [14, с.21-23; 16, с. 460-470].

Мы описали идею применения этой модели к «оестествленным» формам политической жизни, ха­рактеру ее правового регулирования. Однако, в условиях общественных изменений гораздо интереснее проблема искусственного «выращивания» по­доб­ных форм[14]. Причем «зародыши» этих новых форм должны вначале выращиваться на макетах: «рассада» должна быть хотя бы на первое время изолирована от слишком агрессивного влияния внешней среды. Уникальным прототипом подобной «макет­ной» работы мы считаем каждую из проведенных и правооформленных методологических экспертиз.

Так, в Латвии был, по сути, построен макет работающего двухпалатного парламента, способного рас­сматривать законопроекты по приватизации, жизненно важные в тот момент. Например, противопоставлялись проекты, построенные на идеях «со­ци­альной справедливости» и «исторической спра­ведливости». В Омске была на макете реализована ра­бота городского (му­ниципального) совета, или ма­гистрата. Словом, в обоих случаях возникал политико-правовой институт, проявляющий позиции оп­ределенных социальных сил, отнюдь не беспристрастный к ним (как суд, явившийся прототипом экспертных слушаний).

Однако из этого вовсе не следует, что вторая часть предиката «политико-правовой» не имеет зна­че­ния. За счет создания состязательной процедуры (типа судебной) задавались правовые рамки – и это пространство описывалось в ПУЭ и удерживалось на их основе благодаря группе избранных юристов. И только потом в это пространство «впускалась» политика (в форме конфликтующих между собой проектов общественных изменений). Пространство превращалось в политико-правовое, но при этом сохранялись (как показано в наших последующих работах), два момента, роднящие это пространство с «чисто правовым» пространством состязательного суда: трехслойная логическая структура и правовые рамки [14, с. 21; 16, с. 469; 19, с. 11-12].

А теперь попробуем представить почти фантастическую картину: Государственная Дума РФ рассматривает законопроекты по процедуре, напоминающей слушание дела на Латвийской экспертизе…

Существенно, что при восстановлении полной структуры экспертизы снимается также и проблема определения порядка принятия законопроектов к рас­смотрению: в экспертизе набор дел, определяемых к слушанию, формировался ОД-игрой, слу­жив­шей методом проблематизации и выделения наиболее острых конфликтных ситуаций в обществе [27, с. 9]. В нормальном обществе это и служит почвой для законодательных инициатив [17, с. 33-36; 19, с. 9-10, 13]. В отличие от парламента, для достижения представительности набора участников экспертизы не нужна дорогостоящая и чреватая нечестными манипуляциями процедура выборов – во всяком случае, ее количественная составляющая, обеспечивающая пропорциональное представительство. Для достижения репрезентативности экспертизы достаточно проведения качественного анализа, позволяющего отобрать всех тех, «кто имеет (или думает, что имеет) отношение к возникшим проблемам и конфликтам», вовлечь «максимальное количество представителей тех сил, которые могут (потенциально) участвовать в процессе будущих изменений» [27, с. 9].

По сути экспертиза выступает не только как «пусковой механизм общественных изменений» (так говорит С.В. Попов о конкурсах [4]), но и как методологически организованный политико-правовой институт, задающий предельные рамки возможных (будущих) общественных изменений. Методология общественных изменений в форме экспертизы институционализируется, а рефлексия над этим процессом порождает новую форму мысли: институциональную методологию – что и произошло после Латвийской экспертизы 1991 года.

В последних работах мы утверждаем, что политико-правовое пространство и пространство состязательного суда обладают генетической общностью[15]. Это, конечно, не означает, что первое естественно-исторически «вырастает» из второго. Напротив: исторически вначале греки изобрели политическое пространство публичного обсуждения и решения общественно-значимых проблем, а затем римляне придали этому пространству правовую процессуальную форму, построив империю с единой системой права [14, с. 16; 16, с. 434].

Аналогично и процедура экспертных слушаний «надстраивалась» над уже отработанной формой ОДИ. Но за счет этого осуществлялось переоформление (причем, не внешнее, а сущностное) отношений, складывающихся во время ОДИ: теперь они опосредовались одной из предельных идей, заложенных в пространство экспертизы благодаря его методологической организации. В том, что участники экспертизы, обсуждающие варианты общественных изменений, могут апеллировать к разным предельным идеям, выражается ее политический характер. А то, что «связность» пространства удерживается за счет единой системы процедур (процес­су­аль­ной формы), создающей возможности высказывания позиций и разбора конфликтов между ними, говорит о правовом характере экспертизы как института. В целом же получается смешанный – политико-правовой – институт, где политическая борьба приобретает правовую форму состязательности. В основе же состязательности лежит различие предельных рамочных идей, привнесенное методологической организацией. Таким образом, экспертиза институционализирует предельную форму состязательности: состязательность на онтологическом раз­рыве, что достижимо только при методологическом участии.

Итак, в методологической экспертизе соединяются методология, политика и право, и при этом все составляющие в ней обретают новые качества:

  • методология получает институциональную фор­му работы с онтологическими разрывами;
  • политика приобретает измерение глубины, необходимость коммуникации различных позиций с выходом к предельным основаниям;
  • право оформляется состязательной процедурой, способной работать в условиях различия предельных оснований. Именно с этими условиями приходится иметь дело в ситуациях общественных изменений, а также при межкультурных конфликтах, и в ряде других случаях, которые до сих пор были неподвластны праву. Теперь эти ситуации преодолеваются общественной экспертизой.

Институционализация римского права произошла благодаря кодификации Юстиниана на обломках гибнущей Римской империи. На закате советской империи усилиями группы методологов и юристов была сделана попытка институционализации процесса общественных изменений. Поэтому, получит ли продолжение Советский Союз как особая цивилизация, – отчасти зависит и от нас. Это связано и с тем, произойдет ли «рецепция» методологической экспертизы, и на ка­кой высоте при этом будет находиться наше мышление – методологическое и юридическое (в частности, сможем ли мы найти альтернативу ответам, построенным в духе методологического индивидуализма [1]). Институциональная методология в этом смысле выступает продолжением традиции признания субстанционального значения коллективности, характерной как для ММК, так и для русской философии в целом.

«Западники» часто упрекают эту линию в «то­талитарности», невнимании к правам человека и т.п. Однако в ряде наших работ мы показали возможность точки зрения методологического институционализма как либерального институционализма [16, с. 308-323; 18, с. 68-72; 19, с. 5-7], вслед за либеральной мыслью понимающего право как социальное бытие свободы, признающего неотчуждаемость прав личности, но показывающего об­ус­ловленность набора этих прав изменением социокультурных факторов и соответствующих институциональных механизмов [16, с. 97, 313-314; 20, №2, с. 15]. Последние же опираются на общности и корпорации, а не на индивидов.

Ниже публикуются некоторые материалы Латвийской экспертизы: Правовые Установления Экспертизы в Латвии и текст об идее экспертизы как института, представленный тогда же в качестве одного из экспертных заключений.

Хотелось бы выразить признательность С.Т. Тан­цо­рову, при непосредственном участии которого создавались ПУЭ и рождались многие из изложенных ниже идей. Мы глубоко благодарны С.В. По­по­ву, который не только инициировал наши изыски в области институционально-правового ог­ра­ничения творческой деятельности методологов и игротехников, но и акцентировал внимание на перспективности институционального подхода в контексте обсуждения методологических проблем общественных изменений.

Правовые Установления Экспертизы[16]

Руководствуясь[17] интересами культурно-истори­чес­кого развития Латвии, ее грядущих поколений, всеобщего благосостояния и достойной жизни, а также в целях правового обеспечения экспертизы провозглашаются настоящие Установления.

I. Общие положения

1. Экспертиза стремится к конкретному анализу установленных фактов, прояснению их сути с целью построения максимально более полной картины ситуации и созданию возможностей оценок ее с разных точек зрения.

2. Фактами экспертизы являются: документы, представленные группой подготовки материалов; суждения, мнения и оценки, высказываемые в ходе публичного слушания.

II. Основные принципы

II.1. Принцип беcсубъектности:

  • экспертиза стремится к проявлению картины возможного развития событий и постановке проблем, а не к поиску виновных.

II.2. Принцип уважения и доверия:

  • экспертиза признает значимыми любые субъективные мнения, оценки и суждения;
  • никто и ни при каких условиях не может подвергнуть сомнению добропорядочность и искренность выступающего.

II.3. Принцип ответственности:

  • участники экспертизы ответственны за свои суждения, мнения и оценки и за свою профессиональную компетентность только перед своей совестью;

Принцип ответственности не применим к суждениям, мнениям и оценкам участников экспертизы, которые связаны с их членством в организациях и служебными обязанностями.

II.4. Принцип равенства:

  • все участники экспертизы равны перед Высшей Правовой Коллегией и Правовыми Установлениями.

Экспертиза не стремится к выбору одного из оценочных суждений в качестве истинного или к устранению какой-либо оценки.

II.5. Принцип открытости и публичности:

  • участие в публичном слушании и доступ ко всем материалам экспертизы открыты и свободны.

III. Статус основных принципов

1. Ни один из принципов не имеет приоритета перед другими принципами;

2. Основные принципы не могут быть изменены в ходе слушания.

IV. Формальные места в экспертизе

IV.1. Свидетельствующий:

  • руководствуясь своей совестью,
  • дает интерпретации фактам экспертизы;
  • высказывает суждения, мнения и оценки.

IV.2. Эксперт:

  • обладая высокой профессиональной квалификацией и стремясь к максимальной интеллектуальной честности,
  • производит анализ фактов экспертизы и
  • дает оценку мнений и суждений.

IV.3. Сторона критики.

IV.4. Сторона защиты.

IV.5. Верхняя палата:

  • олицетворяя собой высокий дух и благородные цели процветания Латвии,
  • соизмеряет высказанные в ходе слушания мнения, суждения и оценки с интересами культурно-исторического развития Латвии и дает свое заключение.

IV.6. Нижняя палата:

  • представляет народ Латвии.

IV.7. Заседание гражданской оценки:

  • осознавая важность возложенной на него миссии,
  • устанавливает достаточность обсуждения и вырабатывает окончательную формулировку.

Заседание гражданской оценки квалифицирует процессы и проблемы, а не выявляет виновных.

IV.8. Председатель:

  • руководствуясь Правовыми Установлениями,
  • ведет заседания.

IV.9. Ответственный секретарь:

  • совместно с группой экспертов осуществляет подготовку материалов;
  • участвует в ведении заседания.

IV.10. Высшая Правовая Коллегия (см. ПУЭ VII).

V. Неотъемлемые и неотчуждаемые права участников экспертизы

Все участники экспертизы имеют

  • право занимать место свидетельствующего, эксперта, стороны критики или защиты;
  • право на ошибку, если о ней сообщено публично;
  • право задавать вопросы;
  • право отказаться отвечать на вопросы и давать комментарии;
  • право заявлять протесты и выражать особое мнение;
  • право отказаться от статуса эксперта;
  • право на моральное убежище и правовую защиту.

VI. Процессуальные запреты:

  • запрещается трактовка и интерпретация любого мнения как истинного;
  • запрещаются ограничения на доступ к материалам экспертизы;
  • запрещается доносительство.

Действенность процессуальных запретов обеспечивается основными принципами экспертизы.

VII. Высшая Правовая Коллегия

  • вырабатывает текст Заверения (Приложение 1);
  • разрабатывает настоящие Установления, толкует и комментирует их;
  • осуществляет надзор за соблюдением процедуры слушания;
  • принимает для рассмотрения протесты и особые мнения;
  • определяет состав Заседания гражданской оценки и осуществляет другие организационные функции.

VIII. Юрисдикция Правовых Установлений

Правовые Установления вступают в силу с момента их опубликования и являются обязательными для всех участников экспертизы.

Приложение 1

Устанавливается следующий текст Заверения:

Понимая, что я отвечаю перед своей совестью за процветание и благополучие Республики, за будущие поколения и свой вклад в Историю, ЗАВЕРЯЮ, что всякое мое суждение устремлено к прояснению сути дела и будет согласно принципам Правовых Установлений.

Каковы условия адекватности экспертизы, устанавливаемые ее собственной методологической идеей[18]?

I.  Методологическая идея институциональности и логические принципы экспертизы

Одна[19] из методологических идей, заложенных в экспертизу, состояла в том, чтобы построить ее как институциональную форму экспертных слушаний, цель которых – проявление «максимально более полной картины ситуации и создание возможности оценок ее с разных точек зрения» (ПУЭ, I.1.).

Под «ситуацией» в данном случае имелась в виду проблемная ситуация, связанная с построением программ приватизации госсобственности и встраиванием их в более широкий контекст реформ.

Наиболее принципиальной характеристикой здесь явилась институциональность. Эта характеристика экспертизы означает, что не выдвигается никаких априорных гипотез о типе «экспертируемого объекта», как это делалось бы при научном исследовании, а строится система функциональных мест, занимая которые, участники за счет процедурной организации работы могут конкретно (т.е. на фактах – ПУЭ, I.1), с достаточной[20] (с практической точки зрения) глубиной и полнотой проанализировать проблемы в любой (но при этом ограниченной[21]) области, которая окажется важной с точки зрения проявленной ситуации. Подразумевалось, что при этом можно затем проанализировать любую другую (но тоже конкретно ограниченную) область – подобно тому, как суд слушает одно дело (не выходя при этом за границу предъявленных фактов), а затем может – «по той же форме» – разобрать совсем другое.

По аналогии с судом использовался принцип состязательности сторон  критики и защиты, – который, по замыслу, должен был порождать многообразие суждений, что далее приводило бы к необходимости анализировать основательность сталкивающихся суждений и на следующем цикле обсуждения давало большую глубину анализа. Кроме того, принцип состязательности означал частичность любого суждения: принцип равенства (ПУЭ, II.4) и процессуальные запреты (ПУЭ, VI) не позволяли – вплоть до заключительной формулировки дела – настаивать на истинности тех или иных гипотез (фундаментальных допущений) об анализируемой области в целом – поскольку всякому такому суждению противопоставлялось другое, признаваемое не менее основательным[22].

Итак, заложенная в экспертизу методологическая идея институциональности реализовалась за счет схемы, соединяющей три логических принципа: конкретности, достаточности и состязательности.

II. Институциональная форма

Кроме этих логических принципов методологическое понимание институциональности под­ра­зу­ме­ва­ет независимость институциональной фор­мы (струк­ту­ры формальных мест и возможных процедур) от того содержания, которое бу­дут вносить люди, занимающие в тот или иной момент эти места[23].

Подобный подход аналогичен тому, при котором, например, в ВУЗе могут преподаваться различные предметы и отстаиваться разные философские, научные, педагогические и другие идеи, но при этом сохраняются кафедры, места преподавателей и студентов, лекции, семинары и т.д.

Правда, сама институциональная форма отвечает некоторой «собственной институциональной», значимой для культуры данной исторической общности людей ценностной Идее (как, например, суд – Идее Справедливости, наука – Идее Стремления к Истине, ВУЗ – Идее Образования и т.д.)[24]. Укорененность такой идеи в «нравах» людей, наполняющих фор­му содержанием, явится условием того, что та­кая форма будет отвечать своему исходному культурному смыслу и предназначению, а не выродится в псевдоформу (например, по отношению к тем, кто стремится к получению диплома, дающего определенный социальный статус, высшее учебное заведение выступает как «превращенная форма». В этом плане предназначение институциональной формы совпадает с тем жизненным смыслом и предназначением, которое полагают для себя люди, поддерживающие и воспроизводящие данный институт[25].

III. Проявление «нравов» как задача экспертизы. Факты экспертизы и динамика общественных процессов

Итак, условием существования экспертизы как института является определенная прикрепленность ее формы к «нравам» людей, представляющих[26] экспертируемую область[27]. А поскольку изначально прикрепленности формы не было, стояла задача в какой-то мере проявить нравы и соотнести с ними институциональную форму экспертизы. Такую задачу проявления нравов за счет имитации важнейших общественных процессов решала ОД-игра (см. схему 1), которая в то же время служила источником фактов экспертизы. Факты выделяли специализированные группы подготовки материалов экспертизы, ко­торые отбирали то, что проявилось (если использовать аналогию с фотографией) наиболее ярко и кон­трастно (или, используя метафору Р.Декарта, ясно) – и, в то же время, было показательным в отношении картины ситуации и определения проблемных точек. По идее, факт должен был рассматриваться в контексте динамики тех или иных общественных процессов, что, с одной стороны, после анализа давало возможные сценарии развития событий, – а, с другой – исходя из различных оценок этих возможностей – позволяло говорить об экспертизе возможных вариантов общественных изменений (см. схему 2).

Схема 2: Отношение экспертного слушания, игровой имитации общественных процессов и реальности Латвии).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На схеме 2 выделены следующие организованности и подпространства (слои) пространства экспертных слушаний:

  1. – реальные общественные процессы;
  2. – общественные процессы и показательные для них факты, проявленные в организационно-деятельностной игре, имитирующей реальные процессы (1);
  3. – предварительная подготовка материалов экспертизы;
  4. – институциональная форма экспертных слушаний;
  5. – предстоящий общественный процесс с вариантами общественных изменений и воздействие на него экспертизы.

I – слой событий, где материалы, отобранные группой подготовки, помещаются в пространство публичного обсуждения (за счет разных свидетельств) и превращаются в факты экспертизы;

II – слой суждений, где даются интерпретации фактов, помещающие их в контекст динамики того или иного процесса, возможных последствий и т.д.;

III – слой квалификаций, где выделяются проблемные точки, появившиеся в столкновении разных суждений, которые фиксируются на своего рода карте ситуаций[28].

В экспертном слушании за счет слоя I реализуется принцип конкретности, слой II задает состязательность, а на отношении слоя III и возможности использования результата экспертизы как особого знания, позволяющего воздействовать на общественный процесс (1), порождая его изменение (5), устанавливается принцип достаточности[29]. Предвари­тельная подготовка ма­те­риалов (3) создает возможность превращения со­бытия ОД-игры (2) в факт экспертных слушаний (4).

IV. Реализация логических принципов экспертизы в системе формальных мест и процедур. Правовая процессуальная форма эк­с­пертных слушаний.

Схема 2 отражает логическую сторону экспертизы, но не фиксирует прикрепленности ее к «нравам», что является условием ин­сти­ту­ци­о­нальности эк­спертных слушаний (см. выше). На уровне структуры формальных мест в экспертных слуша­ниях это условие задавалось вве­дением «Верх­ней» и «Нижней» палат (ПУЭ, IV.6-IV.7), назначение ко­торых за­клю­чалось в том, чтобы проя­вить «нравы» со­ответственно как «дух на­рода» (куль­турно-ис­то­ри­­чес­кую рамку) и «мен­тальность» (рам­ку здраво­го смысла, представительство повседневных интересов)[30] – см. схему 3.

Схема 3: Процессуальная форма эк­спертных слушаний.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Схема 3 показывает, как логические прин­ципы схемы 2 реализуются в виде процессуальной формы экспертных слушаний: сис­темы формальных мест (ПУЭ, IV и VII) и процедур, в рамках которых «про­те­кают» процессы слушания дела, захватывающие и вовлекающие людей, занявших эти места. Процессуальная форма экспертных слушаний устанавливалась путем разработки и принятия Правовых Установлений Экспертизы и поддерживалась за счет введения особого формального места в структуре экспертных слушаний: Высшей Правовой Коллегии (ВПК) (ПУЭ, VII), осуществлявшей надзор за соблюдением процедуры слушаний и отвечавшей за разрешение в рамках Правовых Установлений возникающих про­це­дур­ных разногласий. На ВПК возлагалась также миссия «Конституционного Суда»: толкование и комментирование ПУЭ, рассмотрение протестов и особых мнений.

При этом «институциональные условия» (зада­ю­щие прикрепленность формы к «нравам») устанавливались и поддерживались за счет ряда правовых принципов (бессубъектности, уважения и доверия, ответственности, равенства, открытости и публичности – ПУЭ, II), а также за счет провозглашения неотъемлемых и неотчуждаемых прав участников экспертизы(ПУЭ, V) и процессуальных запретов (ПУЭ, VI)[31].

V. Выводы

Из рассмотрения заложенной в экспертизу методологической идеи институциональности, логических принципов экспертных слу­шаний и реализующей их про­цессуальной формы можно сделать вывод, что адекватность эк­с­пертизы зависит от следующих условий:

1.1. От того, проявила ли ОД- игра общественные процессы и показательные для них события;

1.2. От качества работы группы подготовки материалов (ста­но­вятся ли события ОДИ фактами экспертизы);

2.1. От степени адекватности и полноты набора логических принципов экспертных слушаний (кон­кретность, достаточность, со­стязательность);

2.2. От того, соответствует ли процессуальная форма экспертных слушаний своим логическим принципам и соединяющей их схеме;

3.1. От качества ра­боты сторон, да­ю­щих интерпретации фактов, и от адеква­тности подбора экс­пер­тов, выделяющих проблемные то­ч­ки;

3.2. От правомо­ч­ности действий уча­стников, занимающих формальные места (соответ­ствовали ли они своей процессуальной роли);

4.1. От того, отвечают ли провозглашенные основные правовые прин­ципы «нравам» и, тем самым, устанавливают ли они институциональные ус­ловия проведения экспертизы;

4.2. От правомочности действий участников в плане основных принципов и прав (сог­ла­суется ли процедура с этими принципами и правами), и от того, сумела ли Выс­шая Правовая Коллегия разрешить в рамках Правовых Установлений возникшие процедурные разногласия.

 

Литература

  1. Анисимов А.Г. Кризис политического мышления в постиндустриальном мире и Россия (методологические заметки на полях политического дневника). Рукопись.
  2. Генисаретский О.И. Методологическая организация системной деятельности / В сб.: Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. Теория и методология. М.: Стройиздат, 1975;
  3. Дело о Байкале. Первая международная общественная экологическая экспертиза «Байкал». 15-31 октября 1988 г. Публикация материалов. – Иркутск: «Оттиск», 2000;
  4.  «Конкурс – это пусковой механизм общественных изменений» (Беседа с С.В.Поповым) // Кентавр. №21 (май-июнь 1999);
  5.  Марача В.Г. Исследование мышления в ММК и самоорганизация методолога: семиотические и институциональные предпосылки // Кентавр. №18 (ноябрь 1997);
  6. Марача В.Г. Образовательное пространство-время, освоение интеллектуальных функций и образовательные институты в контексте индивидуализации / Школа и открытое образование: концепции и практики индивидуализации. Сборник научных трудов по материалам IV Всероссийской научной тьюторской конференции. — Томск: Пилад, 2000;
  7. Марача В.Г. Правовая система и правовое пространство общественной коммуникации / Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. Дискуссии о правовой журналистике / Отв. ред. Л.М. Карнозова. — М.: Российская Правовая Академия МЮ РФ, 1996;
  8. Марача В.Г. Правопонимание в состязательных институтах // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 2000. №1(7);
  9. Марача В.Г. Условия возможности и пределы рефлексивного управления применительно к общественным изменениям // Рефлексивное управление. Тезисы Международного симпозиума 17-19 октября 2000 г., Москва / Под ред. А.В. Брушлинского и В.Е. Лепского. – М.: Изд-во “Институт психологии РАН”, 2000; Он же. Рефлексия в ситуации конфликта и социокультурная динамика: институты как гитики и представление о социально-организованном мышлении // Рефлексивные процессы и управление. Тезисы III Международного симпозиума 8-10 октября 2001 г., Москва / Под ред. А.В. Брушлинского и В.Е. Лепского. – М.: Изд-во “Институт психологии РАН”, 2001;
  10. Марача В.Г., Матюхин А.А. Институционально-правовой аспект методологически организованных общественных экспертиз // Кентавр. №23 (май 2000 г.);
  11. Марача В.Г., Матюхин А.А. Конституционная власть в странах СНГ: институциональное разделение властей и социальный идеал устойчивого развития // Вопросы методологии. 1997. №1-2, №3-4;
  12. Марача В.Г., Матюхин А.А. Методологическое значение права в контексте вопросов о гуманитарном знании и образовании / Открытое образование и региональное развитие: проблемы современного знания. Сборник научных трудов по материалам V Всероссийской научной тьюторской конференции. — Томск, 2000;
  13. Марача В.Г., Матюхин А.А. Правовые институты, сфера права, правовая культура // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1998. №1(3);
  14. Марача В.Г., Матюхин А.А. Социокультурный анализ политико-правового пространства // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1999. №1(5);
  15. Материалы Третьей школы по методологии права: Понятие “преступность” – проблемы теоретической и методологической рефлексии практических реализаций права. Душанбе. 23–30 сентября 1990 г. Руководитель С.В. Попов. Архив Межрегиональной Методологической Ассоциации (ММАсс).
  16. Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход. – Алматы: Высшая школа права «Адилет», 2000;
  17. Матюхин А.А. Законодательная власть и ее источники / Парламент и законодательная власть Казахстана. Алматы: Жетi жаргы. 1995. Раздел 1;
  18. Матюхин А.А. Либеральный институционализм как перспектива правопонимания // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 2000. №1(7);
  19. Матюхин А.А. Парламент как состязательный институт в политико-правовом пространстве // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 2000. №2 (8);
  20. Матюхин А.А. Правопонимание по Конституции Республики Казахстан 1995 года (Юридико-герменевтическая техника понимания Идеи Права и толкование Конституции) // Научные труды “Адилет” (г. Алматы). 1997. №1, №2;
  21. Мирский Э.М. Междисциплинарные исследования как объект науковедческого изучения / Системные исследования. Ежегодник. М.: Наука, 1972;
  22. Мукашев З.А. О роли права в современном гражданском обществе // Научные труды “Адилет”. 1999. № 2(6);
  23. Мусхелишвили Н.Л., Сергеев В.М., Шрейдер Ю.А. Ценностная рефлексия и конфликты в разделенном обществе // Вопросы философии. 1996. №11;
  24. Ориу М. Основы публичного права. М.: Изд-во Ком. акад., 1929;
  25. Попов С.В. Методологические проб­лемы построения гуманитарных дисциплин: Доклад. Школа по игротехнике и методологии. Омск. 15–17 июня 1990 г. Архив ММАсс.
  26. Попов С.В. Методологически организованная экспертиза как способ инициации общественных изменений // Кентавр. №23 (май 2000 г.);
  27. Попов С.В. Метод экспертизы // Кентавр. №23 (май 2000 г.);
  28. Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в “зоне риска” // Кентавр, 1994. № 3;
  29. Попов С.В. По следам “глубоко протезированного менталитета” (комментарий к беседе М.С. Хромченко с П.Г. Щедровицким) // Вопросы методоло­гии. 1992. № 1–2;
  30. Попов С.В. Проблема гуманитарного знания / Метод. Прикладное знание: Докл. второго Методологического конгресса (Москва, 28–29 марта 1995 г.). — М.: Школа культ. политики, 1996;
  31. Розин В.М. От социальной инжененрии к инициации общественных изменений // Кентавр. №23 (май 2000 г.);
  32. Розин В.М., Марача В.Г. Рецензия на монографию [16] // Вопросы филисофии. 2001. №9; Интернет, сайт «Методология в России»: http://www.circle.ru/info/texts/Inst_rec;
  33. Фрагменты обсуждения статей С.Попова // Кентавр. №23 (май 2000 г.);
  34. Щедровицкий Г.П. Понимание и интерпретации схемы знания // Кентавр. 1993. №1;
  35. Щедровицкий Г.П. Принцип “параллелизма формы и содержания мышления” и его значение для традиционных логических и психологических исследований / Избранные труды. — М.: Школа культ. политики, 1995;
  36. Maratcha V., Matyukhin A. Socio-Cultural Analysis of Politico-Legal Space // Central Asian Journal of Management, Economics and Social Research (CENMES), Premier Issue, January 2000.

[1] Опубликовано в сборнике:  Этюды по социальной инженерии: От утопии к организации / Под ред. В.М.Розина. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. С. 113-133.

[2] Идея институциональности, правовая по своему происхождению, в конце XIX века была заимствована и переосмыслена социологией. Первыми методологическими представлениями о социальных институтах мы обязаны О.И.Ге­ни­са­ретскому [2]представление об «экспертировании» как о специфическом варианте формирования рационального отношения институционального типа  (в противоположность трансцендентальному) принадлежит С.В.Попову [3, с. 8-9]. Важную роль в нашем осмыслении идеи институциональности сыграли также работы основателя институционализма М.Ориу, сумевшего в рамках правоведения дать образец синтеза формально-юридического, социологического и спекулятивно-философского методов [24].

[3] Под междисциплинарной методологией обычно подразумевается создание методологических средств междисциплинарных исследований [21, с.11], выработка подхода к проблемам, вырастающим из «комплексных» практических областей и первоначально формулируемых языком практики, а не одной из кажущихся уместными научных дисциплин.

[4] См. [5-14; 17-20; 36]. В 2000 году А.А. Матюхиным была предпринята попытка обобщить некоторые результаты приложения институционального подхода к постановке и решению проблем права и государства в монографии [16]. Резюме и оценку этой работы см. в [32]. Дискуссии по данной проблематике ведутся в Интернете на сайте “Методология в России”: http://www.circle.ru. Там же в скором будущем предполагается публикация наиболее важных из этих работ, многие из которых сейчас труднодоступны.

[5] Возможность такого двойного употребления и «оборачивания» из контекста одного типа употребления в другой выдвигалась в ММК как обязательное требование к методологическим схемам. Ср.: «Схемы содержательно-генетической логики дают нам возможность изображать делаемое… (Э)пистемологические схемы требуют различать плоскость объектов действия и плоскость норм действия в оргдеятельностных схемах» [34, с. 7].

[6] Подобное акцентирование значения правовой процессуальной формы обусловлено пониманием методологических особенностей знания, помещаемого в контекст общественных изменений. В подобной ситуации знание приобретает характер практического: оно уже не независимо от своего объекта; становясь – вместе с субъектом соответствующего социального действия — его частью, оно воздействует на общество и на историю, будучи само, в свою очередь, зависимо от культурно-исторического контекста. Рассмотрение права (в особенности его процессуальных форм) с позиций институциональной методологии позволяет выделить принципиальные схемы подобного взаимодействия субъекта социального действия, практического знания и социального «объекта», дает нам характерный для ситуации общественных изменений образец связи мышления и деятельности через практическое знание [12; 16, с. 131]. Как подчеркивает З.А.Мукашев, «право можно и нужно рассматривать как методологию познания и строительства современного гражданского общества» [22, с. 104].

[7] Субъектностью может обладать институт-корпорация, который, согласно М. Ориу, отличается от традиционно рассматриваемых правоведением институтов-вещей [24, с. 114-116]. Институт-корпорация включает в себя людей, мышление и деятельность которых организованы институциональной формой посредством набора культурно-символически закрепленных и общественно признанных процедур [24, с. 159-164]. Формальные процедуры связывают мышление и деятельность людей с направляющей идеей данного института [24, с. 266, 361-364], осознаваемой сообществом, образующим институт-корпорацию, в качестве одной из своих «вечных ценностей».

[8] Направляющей идеей подобного института выступает Идея Права, а институциональной формой – сам состязательный процесс, организующий взаимодействие сторон по отстаиванию собственных интересов и разрешению конфликтов [8, с. 118].

[9] Не следует думать, что коллективное мышление суда как института-корпорации является чем-то совершенно отчужденным и надчеловеческим. Акты мысли по-прежнему принадлежат людям, но сами люди становятся, сверх своего обычного бытия, еще участниками процесса. Их деятельность в институциональных рамках процессуализируется, а вслед за этим и акты мысли отдельных людей становятся частными моментами коллективного процесса мышления, который не принадлежит никому из людей в отдельности (даже судье), а только суду в целом – как институту-корпорации. Конечно, суд может превратиться и в «мыслящую машину», действующую безлично и жестоко, как это описано в романе А.Камю «Посторонний». Но это происходит тогда, когда институт-корпорация «забывает себя», отрываясь от собственной идеи [8, с. 118-119].

[10] Понятие и схема институционального опосредования впервые введены в работе [5, с. 11-12]. О ее применении к анализу правовых и политических институтов см. [14, с. 15-25], а также [16, с. 126-127, 438-470]. Описание схемы, приводимое ниже, соответствует  работе [8, с. 119].

[11] Ср.: «(О)бщественная экспертиза строится по принципу автогенеза: внутри самой экспертизы формируется ситуация, направление и способ общественных изменений, появляется состав экспертов и создается система экспертирования» [27, с. 9].

[12] «(О)бщество состоит из образований (людей, организаций, групп, общностей и т.п.), которые обладают способностью к рефлексивному осмыслению ситуации и себя в ней, способностью к самостоятельной постановке целей, активностью по достижению поставленных целей и способностью к организации» [26, с. 3].

[13] Ср.: «(Ч)еловек (люди), замысливший и пытающийся произвести изменение, является продуктом общества, и, следовательно, его представления, цели и способы действия либо известны, либо вычисляемы теми людьми, изменения жизни которых он хочет произвести» [26, с. 3].

[14] Ср.: «Не надо думать, что общественное образование – вещь натуральная… Общественное образование выявляется (образуется) только при попытках воздействия на общество и его «тело». .. В ситуации установившегося общественного порядка общественные образования, как правило, не видны – рефлексивность, активность и целеполагание в обществе ограничены и определены сложившейся системой отношений» [26, с. 7].

[15] Структура состязательного института является своего рода «клеточкой состязательности», из которой генетически «выводится вся система», основанная на принципах плюралистичности и конкурентности [14, c. 35; 16, с. 469].

[16] Разработаны и приняты на Комплексной общественной экспертизе программ конверсии (приватизации) госсобственности в Латвийской Республике в июне 1991 года Выс­шей Правовой Коллегией в составе: А.А. Матюхин, С.Т. Тан­цо­ров при участии В.Г. Марача. Впервые опубликованы в [10, с. 23-24].

[18] Текст был подготовлен во время Экспертизы в Латвии в июне 1991 года Вячеславом Марача как «экспертом по методологии экспертизы» ММАсс и представлен в качестве одного из экспертных заключений. Впервые опубликован в [10, с. 24-27]. Примечания написаны в сентябре-октябре 1999 года, скорректированы в марте 2001 г.

[20] Для установления достаточности обсуждения на экспертизе вводилось специальное формальное место – Заседание гражданской оценки (ПУЭ, IV.7).

[21] Область экспертирования ограничивается установлением исчерпывающего перечня того, что может выступать фактами экспертизы (ПУЭ, I.2).

[22] Противопоставленность сторон в зале выражала реальный общественный конфликт. Сам дух экспертизы и все символические формы, которые использовались для организации пространства зала, были направлены на проявление множественности точек зрения, на создание отношения ува­жения и доверия к каждой из них, на недопущение односторонней объективации ситуации, какую могли бы произвести эксперты-ученые. Ведь любой участник имел не только “пра­во выбора личной позиции”, но и право занимать процессуальное место эксперта. Состязательность в ее наиболее цивилизованной правовой институциональной форме лежит в основаниях всей конструкции экспертизы. Подобная форма состязательности возможна лишь в атмосфере уважения и доверия, поддерживаемой также и принципом ответственности, и такой символической формой как Заверение, и запретом на доносительство.

[23] Позднее, благодаря методологической реконструкции культурного смысла состязательных институтов суда и парламента, мы поняли, что подобное признание независимости институциональной формы от того содержания, которое будут вносить люди на соответствующих местах, связано с утверждением в юридическом мышлении принципа непараллелизма формы и содержания. Традиционное юридическое мышление, напротив, основано на принципе параллелизма формы и содержания, что проявляется в виде нормативизма, характерного для правопонимания большинства юристов – “законников” [14, с. 32-33; 16, с. 533-535]. На примере принципов ин­сти­туционализации власти нами предложен другой способ связи формы и содержания: институциональная форма власти определяет и ограничивает не конкретное содержание властных отношений, а типсодержания и принимаемого решения. Именно благодаря такому способу опредмечивания категориальной пары “форма-содержание” в процессе институционализации становится возможным оформление ситуации взаимодействия множества субъектов, действующих исходя из своих собственных, несводимых друг к другу и часто антагонистических оснований [14, с. 28; 16, с. 471-473; 19, с. 12-13]. Но как раз в такой ситуации и проводится общественная экспертиза.

[24] Принятие подобного подхода соответствует переходу от семиотически-опосредованного к институционально-опосредо­ван­ному мышлению. В становлении юридического мышления такой переход произошел при формировании римского права: отказавшись от метода решения вопроса о справедливости при конфликте «по Аристотелю» (т.е. за счет введения понятийного разграничения), римляне начали устанавливать «фор­мальные правила (типа “виновен, если доказана вина”) и процедуры их реализации (в данном случае это сбор доказательств и предъявление их в суде, поиск и опрос свидетелей и иные способы доказывания). Именно такой сдвиг в функциях мышления, придающий ему характер социально-организованного, приводит к формированию институтов права» [5, с. 10; 13, с. 28-29; 16, с. 329-330, 445-447].

[25] В работах по методологии права нами была развернута схема состава института, связывающая составляющие институциональную форму ценностную Идею института с его процессуальной формой (формальными местами и процедурами) через символическое оформление. Институциональная форма удерживается двумя типами опор: материальными и духовными (cм. [5, с. 10-11; 7, с. 409; 14, с. 16-17; 16, с. 348] и другие работы).

[26] Представительство на уровне принципа означает проявление всех наиболее существенных общественных интересов [16, с. 397; 17, c. 105; 19, с. 9]. В данном случае речь идет о представительности состава участников экспертизы в политико-правовом смысле.

[27] В языке схемы состава института, описанной в примечании 24, выполнение указанного условия и означает наличие у экспертизы как института духовных опор.

[28] Схемы, построенные на принципе разделения слоев событий, суждений и квалификаций, были позднее использованы для анализа институтов состязательного правосудия [7, с. 411; 14, с. 18-19; 16, с. 449-451]. В рамках политической демократии аналогично устроен и парламент [14, с. 21-22; 16, с. 462-467; 19, с. 10-12]. При помещении в пространство общественной коммуникации [7, с. 413-419; 16, с. 133-138] подобные состязательные институты составляют основу формирования политико-пра­во­вого пространства, сохраняющего, как указывалось выше, данную трехслойную структуру и правовые рамки. Сходную структуру может иметь и образовательное пространство – если принять ориентацию образовательных институтов на поддержку прохождения учащимся собственного творческого пути освоения мира, признания права «образующегося» на свою «индивидуальную образовательную траекторию» — вместо общепринятой ныне трансляции готовых знаний, умений и навыков [6, с. 68-73].

[29] См. примечание 20.

[30] Экспертные слушания, по сути, проимитировали работу двухпалатного парламента будущего.

[31] Заявления о случаях нарушения правовых принципов экспертизы, прав ее участников и процессуальных запретов также рассматривались ВПК и могли быть поданы в форме протестов и особых мнений.