Homo seperficiens

Главная / Публикации / Homo seperficiens

Homo seperficiens

(человек совершенствующийся)

 

Культурная ситуация второй половины ХХ века изобилует целым рядом гуманитарных значений типа homo faber, homo ludens, homo loqvens и т. д., за публицистическим образом которых нетрудно увидеть некую методологическую установку; разумеется, степень ее осознанности неисчислима. Как всякая мода она некритична по определению, но свою определенность от этого не утрачивает: наш век неоднократно бросал вызов гуманизму, помрачая и попирая все возможные антропоцентристские идеологии и вынуждая искать новые сущностные определения феномена человека» (Тейяр де Шарден), которым пристало появляться в академическом свете не иначе как в тоге строгой латыни. Именно в таком облачении человек предстает в своем первом видовом определении «homo sapiens» и кто только над homo не философствовал?

В настоящей статье мне предстоит определить методологические основания для введения в научный (общепсихологический) обиход «homo seperficiens» в качестве представления, отражающего содержание мотивационной сферы человека.

Мотивация выступила с самого начала своеобразным вызовом для всех психологических школ, которые сложились и (более или менее вяло) конкурировали к началу текущего столетия. Ни ассоцианисты, ни гештальтисты, ни, тем более, бихевиористы изначально не «схватывали» этой психологической реалии. Зародившийся психоанализ, коснувшийся «скрытой» сферы движущих сил человеческого сознания и поведения, также не сумел отрефлектировать мотивацию как таковую.

Российская новейшая психология осознала тайну мотивации, зафиксировав всеобщий кризис психологической науки (Л.Выготский), и передала мотивационную проблему становящейся деятельностной психологии (С.Рубинштейн, А.Леонтьев и др.).

В своеобразной передаче проблемного содержания мотивации из одной методологической парадигмы в другую и заключается тайна ее (мотивации) сегодняшнего содержания. Эта тайна имеет два аспекта в теоретико-деятельностной традиции Московского методологического кружка (ММК): тайну функционирования или бытия — или места в деятельности и тайну генезиса или становления — или развития.

Настоящая разработка — это проект теоретико-деятельностного освоения мотивации, который реконструирует подход А.Леонтьева к представлению о «ведущей деятельности»; с моей точки зрения, она выступила в качестве «заместителя» мотивации. Само замещение произошло стихийно или неосознанно в пылу деятельностного освоения содержания человеческих «потребностей».

Интуитивно последовательно задавая различия между «потребностью» и «мотивом», А.Леонтьев справляется с задачей вполне методологически: мотив — это опредмеченная потребность, т. е. потребность, сделавшаяся деятельностным содержанием. Столь же интуитивно понимая, что потребность, как «запускающая» деятельность сущность, сиречь — мотивация, остается за границами акта деятельности, автор деятельностного подхода в психологии вводит представление о ведущей деятельности.

«Оправдывает» такой шаг, конечно же, советский материалистический стереотип труда, который и предопределил предметный характер человеческой деятельности. Модальный ход, утверждающий, что «возможно лишь то, что имеет место в действительности», на самом деле отражал глубоко советское вменение — «кто не работает, тот не ест». Добавив мягкий знак, можно получить и собственно модальную форму, — «кто не работает (не является носителем трудовой деятельности), тот не есть».

Стало быть, деятельность — это научное отражение труда, а труд может быть психологически понят только как нечто материальное; следовательно, деятельность — это ни что иное, как предметное преобразование исходного материала в продукт. Именно в таком виде деятельность — вернее, схема акта деятельности — появляется и в ММК.

Но мотивации нет ни в методологическом, ни в психологическом горизонтах деятельности. Мотивации нет, но необходимость ее освоения есть. Осознана необходимость «схватить» в новой парадигме движущие силы деятельности, которые разными авторами именуются то мотивационно-потребностной сферой, то мотивационно-волевой, то какой-либо еще «склейкой» понятий.

Осторожность, с которой исследователи обозначают эти самые движущие силы, отражает, скорее всего, естественный методологический консерватизм, в котором больше надежды на остаточную мощность используемой парадигмы, чем достаточных оснований для введения понятий и способов оперирования ими.

Как ни подходи к деятельности, понимаемой в качестве содержащей материальное (предметное) преобразование, мотивация «внутрь» не попадает. Не попадает в схематизированный акт деятельности. Это «подсказывает» вывод о том, что психическая активность к акту деятельности не сводится — даже в плане функционирования. Что же касается развития, то психологическая фантазия и не распространялась на эту сторону дела. Говорилось о развитии высших психических функций, способностей, психики в целом, но генетическому анализу мотивация не подлежала.

Можно только предположить, что леонтьевское представление о мотиве дает ключ к «развитию потребностной сферы», с помощью которого можно «отследить» развитие потребности по хроническому изменению мотива, опредмечивающего соответствующую потребность. Приблизительно так задается в учебниках ряд фотографий автомобилей, производимых год за годом, под рубрикой «развитие автомобиля» или «развитие автомобилестроения».

* * *

В настоящей статье я не претендую на методологический радикализм и, сохраняя здоровый теоретико-деятельностный консерватизм, использую поле леонтьевских разработок.

Как уже утверждалось выше, «ведущая деятельность», к заданию которой прибегает А.Леонтьев, содержательно купирует мотивацию как запускающий акт деятельности механизм, по крайней мере. Рассуждения о ведущей деятельности как о поле развития «элементарных» видов деятельности — не более, чем тавтология генетического императива отечественной психологии. Должны же, в самом деле, деятельности развиваться. Если это так, то должен быть задан водитель такого процесса. Им выступает ведущая деятельность.

Вместе с тем, дополнительность мотивации как таковой и собственно предметной активности (как дополнительность потенциального и актуального) в человеческой жизнедеятельности осознается все более и более полно. Это заставляет нас искать теоретико-деятельностную интерпретацию дополнительности такого рода.

Принимая АКТуальную природу деятельности, имеющую начало и конец, посмотрим на типы ее (деятельности) результатов. Нам пригодится рабочее противопоставление продуктной и исполнительской деятельности. Его нетрудно увидеть, сопоставляя самые популярные виды деятельности — трудовую и спортивную.

Продуктной будем именовать деятельность, результат которой отчуждается от акта, существует в собственном материале, обратимо разложим на части и не изменяется при хранении и обмене. Исполнительской — деятельность, результат которой не отчуждается от акта, существует в отраженном или символическом виде, неразложим на части и обмену не подлежит.

Будучи сторонами родовой человеческой деятельности, продуктная и исполнительская деятельности при определенных культурно-исторических условиях культивируются с известной предпочтительностью и относительно автономно. Первая воспроизводится за счет нормативной организации предметного состава акта деятельности, вторая — за счет правилосообразной организации ее мотивационного состава.

После сделанных предположений и оговорок можно говорить о методологической целесообразности «снятия» мотивационного содержания, заключенного в ведущих деятельностях, каковых, по Леонтьеву, три: игра, учение и труд. Пробуя упорядочить и завершить этот эмпирически-интуитивный ряд, задам и эксплицирую четыре мотивационные формации, которые мыслятся мною в качестве энергетического измерения деятельности (наряду с пространственным, временным и смысловым): игра, учение, тренинг, совершенствование.

Энергетическим значением не исчерпывается содержание мотивации — это ее функциональная характеристика, благодаря которой деятельность реализуется. Следуя заветам Г.Щедровицкого, определившего традиции ММК, необходимо задать генетическую характеристику мотивации: деятельность транслируется и воспроизводится в рамках мотивационных формаций и только в них. Стало быть, в дополнение к энергетическому значению мотивации, получаем становящее значение.

Эти методологические формальности вместе с эксплуатируемой оппозицией «структура — процесс» дают толчок следующему изложению:

* игра предполагает общую презентацию деятельности, ее внешнее «ритуализованное» распределение и ограничение. Внутренним механизмом выступают имитация и идентификация. При этом возникает синкретический образ — «миф» осваиваемой деятельности, достаточный для более или менее адекватного воспроизводства. Произвольность и осознанность не обязательны.

* учение определено и нормировано структурой предметного содержания, элементы которого заданы как необходимые. Внутренний механизм — ориентировка и понимание. При этом возникает или формируется знание или представление. Обязательна осознанность, не обязательна произвольность.

* тренинг нормирован процессуальными значениями в границах акта деятельности, характерен повторяющимися упражнениями с вариациями, что требует параметрического (неструктурного) изображения деятельности. Внутренний механизм — терпение или усидчивость. В результате «развиваются» и закрепляются умения или способности. Обязательна произвольность, не обязательна осознанность.

* совершенствование организуется как система достаточных условий, структура предмета и процесс осуществления акта деятельности — соцелостны и равнозначны. Внутренний механизм — установка и мобилизация. При этом «воспитываются» пластичность и готовность. Обязательны как произвольность, так и осознанность.

* * *

Прежде чем приступить к интерпретации «человека совершенствующегося» (homo seperficiens) — основной темы настоящей статьи — сделаю еще одну оговорку, вернее, признаюсь в методологической магии четырехчленных значений осваиваемого деятельностного содержания: представляется неизбежной та или иная «натяжка» при более или менее последовательной работе по «наложению схемы на материал» (рассчитываю на сочувствие хотя бы бывших коллег-кружковцев — Р.С.), что выражается в априорном и ностальгическом (т. е. вкусовом) использовании пресловутых схем.

Методологическое говорение может освобождаться от обоснования применяемых схем. Во всяком случае, обоснование «четырехчленности» всех методологем и типологем настоящей статьи могло бы стать предметом самостоятельного рассуждения, которое, к сожалению, выходит за рамки темы. Вместе с тем, для понимания одного из ключевых противопоставлений — «продуктная и исполнительская» — приведу полный теоретико-деятельностный ряд, из которого эта диада извлечена: продуктная — исполнительская — поисковая — креативная.

Такими сторонами родовой человеческой деятельности может (если применить четерехчленку) довольствоваться общепсихологическое воображение. Обосновывать преимущества четырехчленок от n-членок — задача особая и в данном контексте неуместная.

Вернемся, однако, к homo seperficiens и без дополнительных методологических оговорок попробуем организовать интерпретацию. Представляется, что «совершенствование» должно быть интерпретировано не только деятельностно, но и личностно, и культурно.

Совершенствование понимается как система организованного воздействия на человека с целью «вырастить» некоторую деятельность по определенным показателям. Рост деятельности мыслится как целенаправленное изменение определенного параметра предметного содержания акта (например, скорость, экономичность и т.п.). В этом случае, не может быть и речи об изменении предметного содержания, ибо это будет означать смену вида деятельности. Совершенствование не может быть реализацией нормы в полном смысле этого слова, поскольку его (совершенствования) результаты (лучше сказать, достижения) имеют смысл и ценность только при отсутствии прототипов.

Совершенствование отличается от трех прочих мотивационных формаций еще и принципиальной неприменимостью психолого-педагогической идеи интериоризации, которая вполне осмыслена для трех прочих.

В отличие от того, как игровой «ритуал» порождает индивидуальный «миф» осваиваемой деятельности, персональный «миф» homo sepeficiens порождает новый образец («ритуал») подготовки и выполнения деятельности.

В отличие от учения, направленного на обретение целостного личностного статуса через освоение необходимого предметного разнообразия и предполагающего в качестве критерия эффективности равноуспешное владение многими деятельностями, совершенствование требует иного (прямо противоположного) критерия — сверхуспешного владения только одной деятельностью, для чего задействуется весь человеческий опыт, а не просто способность или умение.

Указанные формации следует рассматривать не только как противопоставленные, но и как дополнительные и/или смежные в становлении мотивации (план генезиса), а освоение деятельности может прослеживаться как переход от игры к совершенствованию. При этом существенно, что предметно-операциональные содержания деятельности сначала синкретичны (в игре), затем они выступают как относительно автономные содержания (в учении и тренинге) и, наконец, становятся системой (в совершенствовании). Продолжая тему индивидуального освоения деятельности, можно видеть в указанных формациях самодостаточные и конкурентоспособные типы. В зависимости от конкретного содержания деятельности, ее значимости для личности и ряда индивидуальных особенностей (включая половозрастные, социальные и культурные) можно «выбирать» тот или иной тип освоения, или их возможные сочетания, либо наблюдать сложившееся тяготение к тому или иному типу.

Программа исследований и разработок развития мотивационной сферы, которая должна была бы раскрыть и представить личностную интерпретацию используемой мною четырехчленки, могла бы задать рамки для анализа и оценки различных поветрий, охвативших сегодняшние педагогику и образование. Повальное увлечение так называемыми игровыми методами, или компьютерной техникой, или практическими включенностями всякого рода могло бы получить оправдание и/или обоснование в рамках мотивационного анализа.

Здравый смысл подсказывает, что освоение деятельности действительно начинается с игрового отношения и должно завершаться совершенствованием или, по Леонтьеву, трудом, но это еще не приобрело методически закрепленного характера и, стало быть, не может практиковаться в отнормированном виде. Здравый смысл подсказывает и то, что всякое прикосновение к новой действительности, освоение всякой новой деятельности психологически «проходит» путь от рефлекса к рефлексии, что так же вписывается в предлагаемый ряд мотивационных формаций от игры к совершенствованию, но программу еще только предстоит построить. Еще проще в заявочном порядке увидеть конструктивность четырехчленки «игра — учение — тренинг — совершенствование» при историко-культурной интерпретации.

Попытаемся сосредоточиться на одном из ключевых различий в понимании мотивации. Ряд авторов полагает (я не обсуждаю степень осознанности), что носителем мотивации является индивид. Это приводит к появлению в «мотивационной» литературе разнообразных «желаний», «намерений», «порывов», «драйвов», «установок» и пр. «потребностных» образований.

Вместе с тем, в других разработках (в частности, принадлежащих и автору настоящей статьи) подмечается иной по сути носитель мотивации, социокультурно распределенный. До того, как мотивация приватизируется индивидом, присваивается (по принятому в отечественной психологии представлению, восходящего к Л.Выготскому), она (мотивация) пребывает и действует в таких контекстах, как общественный нрав, традиция, культурный стереотип и т. п. не освоенные психологией содержания. В рамках такого представления человек оказывается агентом той или иной мотивационной формации. Не исключаются также их комбинации, координации и субординации.

В настоящей статье не найдется места для подробного анализа культур, тяготеющих к той или иной формации, но известные очевидные случаи дадут повод для дальнейших размышлений. Прежде всего, очевидно, что не может быть культуры, целиком сводимой к одной мотивационной формации или целиком производимой ею. Мыслить такого рода соответствия можно только в терминах доминирования, водительской тенденции, которую разумно проградуировать весьма сложно. Предел такого анализа — разложение культурной ситуации в определенный нашей четырехчленкой мотивационный ряд, как это делается в математике с разложением функции в ряд Фурье (скажем, «движение» мотивирующих организованностей идет от нрава до права). Степень выраженности того или иного мотивационного содержания задается порядком в контексте ряда.

Не претендуя на приоритет в методологическом расчерчивании исследований подобного рода явлений, автор не может не сослаться на работы М.Вебера, в частности, на «Протестантскую этику», где человек мыслится не просто в качестве носителя культурных или идеологических максим, но понимается мотивированным субъектом.

Эти формальности могут проясниться при прямом указании, что архаическая культура — это игра, иудаистская культура — учение, культура древней Спарты — тренинг, а христианская культура — совершенствование (и т.д., и т.п.).

Но это — не более, чем намеки на возможное толкование. Собственно интерпретация может быть проведена и завершена только на конкретном культурном материале, где такая единица анализа, как культурная ситуация (всегда интуитивно представленная), получит мотивационные границы для определения своей целостности.

* * *

Homo seperficiens — явление не просто новое и не только метафорическое. Специалисты по Новому Времени и по христианской цивилизации в такой номинации ничего нового для себя не обнаружат. Однако методологические претензии психологии, взявшие свое начало с фиксации кризиса (Л.Выготский), не удовлетворены. Новые практики, культивируемые преимущественно в текущем столетии, сделали общественно необходимыми и, безусловно, ценными высшие достижения в качестве результата исполняемой деятельности.

Попытки консервативными или традиционными методами освоить новую психологическую действительность в таких сферах деятельности, как т. н. Большой спорт, экстремальные виды деятельности, творческие конкурсы и т. п., оставляли ощутимый многими методический «зазор» в сложившихся научно-психологических предметах.

В моих разработках, выполненных в соответствие с научным планом Психологического института РАО (Москва), были сделаны методологические попытки отрефлектировать эти новые практики, в результате чего получилось несколько «свежих» подходов к человеческой деятельности.

Прежде всего, был зафиксирован новый «капитальный факт» психической жизни, продолжающий наблюдения А.Леонтьева, который усматривал его (капитальный факт) в «сдвиге мотива на цель» и который определяется в ряду других психологических сдвигов — таких, как сдвиг действия на деятельность, операции на действие и т. д. Наши наблюдения дают основание для утверждения о сдвиге образа жизни на способ деятельности.

Это происходит в контексте высших достижений, которые оказываются произведением всего образа жизни, а не умения, навыка, способности и т. п. организованностей деятельности. Указанные выше психологические ряды, соответствующие четырехчленке «игра — учение — тренинг — совершенствование», могут быть методологически обобщены. С нашей точки зрения, психологическое содержание, подлежащее развитию, «действует», по крайней мере, в четырех фазах: синкретической, специфической (по структуре), специфической (по процессу) и универсальной.

Совершенствование как мотивационная формация, «обеспечивает» универсализм психической жизни, а homo seperficiens — человек совершенствующийся — выступает как универсальный субъект.